Они пили водку и закусывали ветчиной, колбасами, маринованными огурцами и салатами, купленными Сергеем в единственном на Стейтен-Айленде русском магазине под названием MyEurope. Свекольный, морковный, баклажанный, грибной, сырный, селедочный салаты. И наконец, капустный под чудным названием “Изольда”. По поводу “Изольды” случилась небольшая перебранка. Стало ясно, что Вика отдельно напомнила Сергею внимательно проверить сроки годности, но он забыл.

– Смотри, все остальные салаты до 19 числа, а этот – до 16-го. Которое было вчера!

Вадик вызвался съесть “Изольду”, утверждая, что у него луженый желудок.

В какой-то момент на кухне нарисовался Эрик и потребовал питания.

– Чего тебе дать, дружок? – спросил Сергей.

Эрик отказался от салатов, но взял с тарелки пару кусков колбасы и сжал в кулаке. Вика забрала у него колбасу, положила на хлеб, потом достала из холодильника огурец и лист салата, положила все это на тарелку, вручила Эрику и отправила его смотреть телевизор в гостиной. Теперь их разговор перемежался воплями и писком мультяшных персонажей, которые периодически сменялись счастливыми детскими голосами, восхваляющими какую-нибудь марку готовых завтраков или соков. Потом у Эрика заболел живот. Вика забрала его наверх, пообещав скоро вернуться.

Вадик схватил Сергея за рукав и взмолился: “Серега, прошу тебя, отведи меня до метро или еще чего. Я тут умираю. Мне надо в город!”

Сергей посмотрел на часы, потом прислушался к приглушенным голосам, доносившимся сверху.

– Здесь нет метро. А паром далеко. Я провожу тебя до автобуса, он идет прямиком в мидтаун.

Билеты были наверху, но Сергей не хотел рисковать, поэтому взял банку с четвертаками, отсчитал ровно столько – сорок штук – сколько надо на поездку туда и обратно, и отдал Вадику. Вадику нравилось ощущать тяжесть монет в кармане, как будто он собирался совершить что-то противозаконное. Сбежать с ворованным золотом.

Чуть не на пороге Вадик вспомнил, что не взял книгу. “Кино” осталась в чемодане.

– Можно взять у тебя какую-нибудь книжку?

– Все хорошие у меня наверху, – сказал Сергей. – Здесь лежат те, что пойдут на гаражную распродажу.

Вадик пробежался по полкам. Там были старые диски с “Бэмби” и “Королем-львом”, книжки “Руководство по домашнему ремонту для чайников”, “Руководство по кредитам для чайников”, “Ешьте правильно!” и “Ад – это другие: антология французской философии XX века”. Вадик схватил антологию и помчался на улицу.

Автобус ушел за секунду до их появления, и им пришлось бежать до следующей остановки, чтобы успеть его перехватить. И Вадик успел, и опускал свои монеты, одну за другой, пока автобус отъезжал. Отъезжал в город.

Джетлэг с водкой подействовали как снотворное, и проснулся он, когда уже подъезжали к конечной, пересечению Пятьдесят девятой улицы и Шестой авеню. На улице стемнело и похолодало, на тротуарах жидкая каша, но Вадику это было нипочем. Наконец-то он здесь. У него получилось. Шел легкий снежок, и испарения окрашивали небо в желтый цвет. Над головой нависали небоскребы, словно парящие в желтом тумане. Вадик понятия не имел, куда идти. Центральный парк выглядел безлюдным, и он решил двинуть вниз по Шестой, вглубь города. Он шел по мокрому тротуару, глядя вверх, переходил улицы, когда светофор переключался на зеленый, ступал в лужи грязной жижи. Поворачивал направо или налево, когда заблагорассудится, когда приглянется какая-нибудь боковая улочка. Он уже не понимал, в каком направлении движется. Ну и пусть. Он вбирал в себя все: здания, витрины, лимузины и желтые такси, людей. Сколько же там было людей! Живых, энергичных, целеустремленных, спешащих куда-то добраться. Женщин. Красивых женщин. Некоторые смотрели на него. Некоторые даже улыбались. Он чувствовал себя высоким. Чувствовал себя огромным. Чувствовал, как будто его голова вровень с этими фантастическими билбордами на Таймс-сквер. Чувствовал, будто он поглощает город, пожирает его. Это был его город. Он наконец-то нашел его.

Вадик бродил часы напролет. Он остановился, только когда заметил, что ботинки промокли до носков. Совсем рядом ярко светились окна дайнера. Вадик решил зайти. Дайнер был ни капли не похож на элегантный бар в Гринвич-Виллидж, который он себе навоображал, но Вадик решил, что тут даже лучше. К тому же ему не хотелось ни вина, ни пива. Он заказал кружку чая и чизкейк, потому что вспомнил, как Сергей говорил, что чизкейк – это исключительно американская еда. Ему нравился этот дайнер. Здесь было мило, по-домашнему, тихонько играла американская поп-музыка. Людей почти не было, только пожилая пара ела суп за стойкой, грязноватый парень, может, бездомный, что-то мудрил у музыкального аппарата, и через проход сидела девушка в мешковатом клетчатом пальто. У девушки был насморк. Она все время вытирала нос салфеткой и шумно хлюпала, как кролик. Нос у нее покраснел и распух, и Вадик едва мог разглядеть ее глаза за темной челкой, но ему нравилось, что ее волосы убраны в две коротких косички. Перед ней стояла прозрачная кружка с какой-то мутно-коричневой жидкостью. Вадику было любопытно, что там. На секунду она подняла глаза, и он увидел, что они маленькие, янтарно-карие и очень красивые. Вадик хотел ей улыбнуться, но она уже опустила взгляд. Она читала книгу. Вадик решил, что пора и ему достать свою. Раскрыл на середине, отпил чаю и погрузился в чтение.

Он не понимал ни слова. Или, скорее, понимал лишь отдельные слова. Он пытался сосредоточиться, но не мог, потому что в голове крутилась только девушка с насморком. Вадик съел кусочек чизкейка, тот оказался отвратительно приторным. Пролистал книгу до конца и обнаружил, что не хватает страниц эдак пятидесяти. Когда наконец поднял глаза, то увидел, что девушка смотрит на него. Он улыбнулся и спросил, можно ли к ней присоединиться. В обычной жизни он бы постеснялся, но тогда ему чудилось, будто его наполняет какая-то невиданная счастливая уверенность, которая помогает делать то, чего хочется.

– А что у вас в чашке? – спросил он, пересаживаясь в ее кабинку.

– Сидр с ромом, – ответила она.

Вадик попросил официанта принести и ему сидра с ромом. Это оказалось очень вкусно.

Девушку звали Рэйчел. Вадик представился и спросил, из Нью-Йорка ли она. Она была из Мичигана и переехала сюда пару месяцев назад учиться в магистратуре. Он сказал, что приехал сегодня утром.

Она улыбнулась и сказала: “Добро пожаловать”.

Дни, недели, месяцы, даже годы спустя, стоило Вадику вспомнить этот их первый разговор (а вспоминал он о нем очень часто), он удивлялся, насколько ему было легко. Его английский был довольно хорош – он много говорил по-английски, когда работал в Лондоне, да даже и потом, в Стамбуле, – но те разговоры никогда не давались так легко. Он мучительно подбирал слова, путался во временах и артиклях, неправильно произносил слова. Но тогда, в дайнере с Рэйчел он говорил так, будто на него снизошло вдохновение. И за весь вечер она ни разу его не переспросила.

Заиграла “Я твой мужчина” Коэна. Вадик рассмеялся. Похоже, Коэн прямо-таки преследует его сегодня.

– Я люблю эту песню! – сказал он.

– Серьезно? – спросила Рэйчел и как будто напряглась.

– А что такое?

– Ничего, пустяки.

– Нет, – настаивал Вадик, – пожалуйста, скажи.

– Я ненавижу эту песню, – ответила Рэйчел.

– Ненавидишь эту песню? Почему? – удивился Вадик. – Парень всего себя готов отдать девушке. Он изливает ей душу.

Рэйчел попыталась смягчить свои слова извиняющейся улыбкой, но высказала все, что думает.

– Ах, он душу изливает, да? Слушай, это просто-напросто предкоитальная манипуляция. Он предлагает ей весь мир, но это только пока она ему не отдалась. Понимаешь?

– Я понимаю, о чем ты, но не соглашусь. Он выражает то, что чувствует в этот момент. Может, потом он и не будет так чувствовать, но это не значит, что вот в этот самый момент он неискренен.

Рэйчел мотнула головой с такой силой, что расплелись косички, и тонкие пряди светло-каштановых волос взметнулись вверх-вниз.