– Вы продаете билет? – спросил он.

Она кивнула. Он протянул деньги и пропустил ее вперед.

Он сказал, что уже смотрел “Билли Эллиота” со своими клиентами, но ему так понравилось, что он страшно рад сходить еще раз. Его как будто и вправду по-настоящему трогала эта дурацкая песня Билли о каком-то там “электрическом разряде внутри”, толкавшем его танцевать. В глазах Боба стояли слезы. В обычной жизни от такого рода песни Регину бы затошнило, но реакция Боба казалась ей удивительной и прекрасной, и очень американской. Весь ужин после спектакля она пыталась разгадать Боба. Он был непонятнее, чем все эти иностранные писатели и художники в резиденциях для литераторов и переводчиков, в которых она часто бывала. Писатели и художники принадлежали к единой, простой для понимания социальной группе. Они читали одни и те же книги, знали более-менее одних и тех же художников и музыкантов, они в целом были похожи. Боб был другой. Ни на кого не похожий. У Регины не было выбора, кроме как попытаться понять его через американскую литературу. Его отец родом с Юга. Фолкнер? Он сам всего добился. Гэтсби? Он баловался политикой. Вилли Старк? Бурные отношения с бывшей женой. Филип Рот? А потом, когда дошло до десерта, Боб сказал, что она напоминает ему Лару из “Доктора Живаго”. И Регина поняла, что он занимается тем же – пытается прочитать ее через русскую литературу. Хотя, может, Боб имел в виду фильм, но Регина все равно была в восторге. Она сказала, что ее отец дружил с Пастернаком, и была поражена тем, как был поражен Боб. Оставшиеся дни они провели вместе, и в конце, когда уже прощались в аэропорту, Боб сказал, что она именно та женщина, которую он всегда мечтал встретить. И с тех пор все шло как по маслу. Первые страсти в сексе поугасли, но уважение и теплота никуда не делись.

Боб вернулся в комнату, но Регине было неохота открывать глаза. Она просто лежала, вслушиваясь в звуки его сборов: как выдвигаются и захлопываются ящики, как шуршит одежда, как он покряхтывает, надевая носки. Потом он наклонился поцеловать ее, и пахло от него чистотой и энергией.

– Пока, дорогой, – сказала Регина, слегка приоткрыв глаза.

– Ты еще не встаешь? – спросил Боб.

– Скоро встану.

Регина услышала, как решительно хлопнула входная дверь, и снова закрыла глаза.

Вообще-то кое-что в Бобе ее все-таки раздражало. Например, он всегда флиртовал с другими женщинами, когда напивался. “Пожалуйста, не воспринимай это всерьез! – сказала как-то его дочь Бекки, заметив, что Регине неприятно. – Папа невыносим, но он не имеет в виду ничего плохого. Он флиртует скорее из вежливости. Мои дяди ведут себя точно так же. Даже дедушка был таким”.

Что ж, пережить можно. Другой неожиданной проблемой была ревность Боба. Совершенно необоснованная! Она иногда ловила его за просмотром ее мейлов и сообщений, но он всякий раз так долго рассыпался в извинениях, что не простить было невозможно. Тут имелось смягчающее обстоятельство – предательство бывшей жены. Как оказалось, она годами ему изменяла с его же коллегами. Была еще одна причина, почему Регина так легко прощала его подозрительность. Втайне она ей очень льстила. Никто и никогда ее раньше не ревновал!

Но больше всего бесило то, что Боб всегда и во всем должен был поступать “правильно”. А скорее даже, что был убежден в существовании одного-единственного “правильно” для любой ситуации. Вадик, считавший себя экспертом по части всего американского, сообщил, что здесь это весьма распространенное убеждение.

Он же отметил, что главная разница между русскими и американцами в том, что американцы верят, что они управляют своей жизнью, что они в состоянии ее контролировать. Более того, это их обязанность – контролировать свою жизнь, насколько это в их силах. Они будут бороться до конца, даже если в этом ноль толку, просто потому, что считают безответственным отпускать ситуацию.

Еще американцы, в отличие от русских, не так уж верили в удачу. Они верили в упорный труд и честную игру. Они верили в правила. Что в жизни есть некие правила, и если им следовать и все делать верно, ты защищен. Они говорили всякие вещи, вроде “жизнь несправедлива”, но в глубине души считали, что люди сами навлекли на себя эту несправедливость.

Вадик рассказал ей, что Боб как-то его спросил, почему одни идиотские приложения выстреливают, а другие нет?

– Чистое везение? – спросил Вадик.

– Нет, друг мой, исключено! – ответил Боб. – Успех рождает сочетание упорного труда и грамотной стратегии.

Когда стали безумно популярны генетические анализы на выявление всевозможных видов болезней, Боб начал страшно наседать на Регину, чтобы она такой сделала.

– Зачем мне это? – протестовала Регина. – Я не могу иметь детей, ты не забыл?

– А что если у тебя есть ген болезни, которую надо диагностировать и лечить на ранней стадии? – ответил он. – Правильно бы сделать этот анализ, Регина.

Что ж, его пунктик на генетике тоже сильно раздражал.

Они с Бекки недавно заказали онлайн-анализ в одной модной компании, занимающейся геномикой, “Пляшущая дрозофила” называется, чтобы те нашли их дальних родственников. Обнаружили не одну тысячу. Среди предков значилась и королева Елизавета I. Бекки это очень развеселило, она даже стала называть нынешнюю королеву Елизавету Бабулей Лиз, но Боб этим фактом втайне очень гордился. Он заказал на “Амазоне” две толстенные биографии – Генриха и Бабули Лиз – и часам читал их и рассматривал картинки. Однажды Регина застукала его перед зеркалом с портретом Генриха VIII работы Гольбейна. Это было глупо, но мило.

Большая часть обширного Бобова семейства считала его образ жизни в Нью-Йорке слишком легкомысленным, а его бизнес – слишком несерьезным, поэтому они все время поддразнивали его, предлагая дурацкие идеи для приложений. На прошлый День благодарения Чак, брат Боба, выдвинул идею приложения для людей, которым скучно в туалете и они могли бы поболтать в чате или поиграть в шахматы с кем-то, кто тоже сидит в туалете и скучает. Чаку было невдомек, что у компании под названием “Штурмовики мозга” уже имеется в разработке приложение “Сортирный сотоварищ”. Регина жутко паниковала перед встречей с семейством Боба, но все прошло хорошо. После смерти родителей все собирались в огромном доме его старшей сестры Бренды в Форт-Коллинс, в штате Колорадо. Все были очень приветливы, и никого вроде бы не смущала молчаливость Регины. У кузена Вилли тоже была жена иностранка – в его случае тайка, – и она тоже не увлекалась разговорами. Никто особо не интересовался Россией, если не считать редких пьяных вопросов про политику: “Так, а что там этот Путин? Летает с журавлями, травит своих врагов! Себе на уме мужик, а?” Некоторые мужчины предпринимали редкие попытки пьяного флирта: “Ты очень необычная женщина, Регина! Очень необычная и изысканная”. Но в остальном семейство Боба не причиняло Регине никакого беспокойства. Она сидела за столом, радовалась экзотическим американским блюдам, вроде пюре из батата с маршмэллоу, и изучала родственников Боба на предмет общих фамильных черт. Высокие скулы, тяжелые челюсти. Боб всегда говорил, что ненавидит Дни благодарения со своей семьей. Но Регине казалось, что есть в этом что-то – быть среди людей, с которыми генетически так много общего во внешности. И у него была дочь, его копия, самый близкий ему человек на свете. Регине до такой близости было, как до луны.

Бекки исполнилось двадцать шесть. Она окончила Уильямс-колледж и теперь записалась в киношколу Тиш Нью-Йоркского университета. Она жила в ветхой развалюхе в Бушвике со своей лучшей подругой и бригадой из шести рабочих поляков, которые приехали ремонтировать дом полгода назад, да так в нем и остались. Дом был куплен на деньги Боба и по очень выгодной цене, потому что изначально входил в комплекс домов, предназначенных для людей с низким доходом. Бекки с ее двенадцатью тысячами долларов в год, конечно, легко попадала в эту категорию. У Вики чуть сердечный приступ не случился, когда Регина рассказала об этом. Даже Вадик был возмущен. Только Боб не видел здесь ничего дурного. “Она художник, ей непросто выживать”, – сказал он.