Лыков вспыхнул:

– Вы ставите под угрозу важнейшую операцию! Я немедленно доложу о вашем шантаже господину премьер-министру.

Генерал не испугался и язвительно спросил:

– А у вас с ним прямой провод? Не рано ли начали зазнаваться в шестом-то классе?[12]

Лыков развернулся и ушел, хлопнув дверью. Как быть? По субординации следовало сообщить о заминке Трусевичу, объяснить, что дознание должно оставаться в одних руках. Алексей Николаевич знал, что тот два раза в неделю делает доклады Столыпину в присутствии товарища министра внутренних дел Макарова. Доклады начинаются в одиннадцать утра и тянутся до трех-четырех часов пополудни. Сановникам приходится даже прерываться на завтрак в семье премьера. Но очередной доклад был вчера. Ждать три дня до следующего? На это нет времени.

Слова Черкасова о прямом проводе навели сыщика на мысль. Он явился в ЖПУЖД и оттуда телефонировал сразу в приемную Совета министров. На его счастье, Столыпин оказался на месте, но он был занят. Коллежскому советнику велели ждать. Он просидел у аппарата полчаса, и наконец его соединили с премьером.

– Что у вас, Алексей Николаевич? Только быстро.

Сыщик сообщил о разговоре с начальником Московского ГЖУ и начал доказывать, что дробить дело нельзя. Но Столыпин не стал его слушать и тут же перебил:

– Черкасову сейчас поставят мозги на место, не обращайте внимания. Что еще от меня нужно?

– Хотелось бы роту солдат для силового прикрытия. Мы ударим через семь часов, по двумстам адресам разом. Жандармов не хватает, а полицию мы привлекать не хотим.

– Я попрошу генерала Гершельмана. Все?

– Последнее, Петр Аркадьевич. Следы некоторых покраж ведут в Тринадцатый саперный батальон…

– Вот дрянь!

Столыпин секунду-другую подумал, затем приказал:

– К саперам не суйтесь, туда пойдут одни жандармы. Те военные, эти почти военные – разберутся между собой. Гершельману я сообщу, пусть привлечет военную юстицию. А дело – дело останется за вами, приобщите к общему дознанию. Помните: перед правительством за все отвечаете вы.

– Слушаюсь. А…

– Объясню, сейчас же объясню тем, кто этого еще не понял. Все!

Столыпин положил трубку. Повеселевший сыщик заглянул к начальнику ЖПУЖД генерал-майору Красовскому. Там уже сидел Запасов. Жандармы встретили питерца словами:

– Караул, Алексей Николаевич! Только что телефонировал Черкасов и сказал, что дивизиона нам не видать. Что делать будем?

– Ждать.

– А чего ждать? До облавы осталось всего ничего, а людей нет. Может, армию как-то привлечь? Идемте все вместе к генерал-губернатору.

– Спокойно, господа. Я только что говорил в телефон с премьер-министром, тот обещал все уладить.

«Чугунки»[13] уставились на питерца: не шутит ли он? Коллежский советник – и вдруг телефонирует самому премьер-министру. А еще гофмейстеру, члену Государственного совета и министру внутренних дел. Ходили слухи, что на Рождество государь пожалует своего визиря в статс-секретари, редчайшее звание в империи. Тогда к нему на козе не подъедешь. Но Лыков пояснил:

– Петр Аркадьевич подтвердил, что перед правительством за прекращение хищений на московском узле отвечаю я. Единолично. И Черкасову это сейчас растолкуют. Еще я попросил военной силы в помощь жандармам. Обещал. Насчет саперного батальона велел самому, как штафирке, туда не соваться, а пустить вас.

Генерал скосил глаза на подчиненного: можно ли этому верить?

Запасов бодрым голосом сказал:

– Не выпить ли нам чаю? Глядишь, пока пьем, что-то и наладится.

Дмитрий Иннокентьевич оказался прав. Когда они допивали по второму стакану, позвонили с Малой Никитской. И очень вежливо осведомились, не здесь ли господин Лыков. Когда узнали, что здесь, попросили никуда не уходить, а дождаться посланца.

Через четверть часа в кабинет начальника ЖПУЖД вошел бравый офицер и объявил:

– Дивизионный адъютант Московского жандармского ротмистр Терпелевский. Командирован в распоряжение коллежского советника Лыкова.

– Не желаете ли чаю?

– Охотно.

За чаем Терпелевский сообщил, что весь дивизион к услугам питерца. Ждут только приказа.

– Сколько сабель вы сможете выставить завтра к шести часам утра?

Ротмистр ответил:

– За минусом восьмидесяти шести остается двести четырнадцать.

Лыков нахмурился:

– Мало. А что значит за минусом? Куда делись восемьдесят шесть человек?

– Ну, как вам сказать…

– Конкретно, вот как.

– Наряды, господин Лыков. Туда-сюда – как обычно.

– Отмените их на это утро.

– Как отменить? – опешил Терпелевский. – Градоначальник велел.

– Вы какой приказ получили сейчас от генерал-лейтенанта Черкасова?

– Оказать полное содействие.

– Вот и окажите. Мне потребуются все чины дивизиона. До полудня, но все.

– Я должен донести ваше требование до командира.

– Валяйте, только быстро. Уже темнеет, скоро ночь, воры выйдут на дело. За ними следят, и к восьми утра у меня на руках будут адреса. Тогда все в бой!

Терпелевский не успел ничего сказать, как в кабинет вошел еще один офицер, на этот раз пехотинец. Он представился:

– Командир Второй роты Седьмого гренадерского Самогитского генерал-адъютанта графа Тотлебена полка капитан Значко-Яворский. Командирован приказом полкового командира в распоряжение господина Лыкова вместе с ротой.

– У меня появилась мысль, – сказал Терпелевский. – Предлагаю наряды завтра утром никуда не высылать по причине неопределенности в распоряжениях высшего начальства.

– Это в каком смысле? – насторожился генерал-майор Красовский.

– А в том, что непонятно, чей приказ поступил первым: чиновника особых поручений Лыкова или градоначальника Рейнбота.

– Лыкова, конечно, – возмутился Запасов. – Еще утром все было согласовано с вашим командиром. А Рейнбот когда прислал перечень нарядов?

– К полудню.

– Вот! А чрезвычайные полномочия Лыкова? Имеются такие у градоначальника?

Ротмистр пожал плечами:

– Откуда мне знать?

– Я знаю: не имеется. Видите, даже гренадеры подчинены коллежскому советнику.

– Скажите, если наряды не высылать, то в моем распоряжении окажутся все триста сабель дивизиона? – подхватил питерец.

– Почти, – ответил Терпелевский. – Двенадцать человек ежедневно во внутреннем карауле. Знамя, денежный ящик, оружейная комната…

– На этих я и не претендую, разумеется. Денежный ящик надо охранять, вдруг сопрут… Ну, мы определились? Обойдемся теперь без церемоний?

На том и порешили. После достигнутого согласия началось распределение сил. Сорок нижних чинов смогли выделить «чугунки», без малого триста – конные жандармы, и сто восемьдесят штыков привел капитан Значко-Яворский. Пятьсот человек! Все эти люди до последнего не знали, куда их направят. Сидели и ждали в казармах, держа оружие наготове. Им дали поспать половину ночи, а в пять утра уже подняли и напоили чаем.

Пока солдаты дрыхли, охранники и сыщики работали. С наступлением темноты они разошлись по своим позициям. Филеры незаметно проследили за артелями крючников, ворами-одиночками и жульем из числа железнодорожной обслуги. При этом выявили еще несколько расхитителей, ранее не известных. Самые опытные направились в Андроновку и Котяшкину деревню. Среди станционных пакгаузов спрятаться легко, а вот попробуй наблюдать за жуликами, когда они у себя дома. И каждый чужак вызывает у них подозрения: не шпион ли? Инцидентов избежать не удалось. В Андроновке порезали филера Жегалкина: ударили кончиком ножа, выставленным на два пальца, и велели больше тут не появляться. А в Котяшкиной двум топтунам пришлось убегать от крючников, когда те заметили хвост. Еще помяли сыскного надзирателя Урусова. Выслеживая воров, тот смело полез в дыру в заборе товарной станции Митьково. А на той стороне оказался уголовный караул. Полицейского приняли с душой: угостили тумаками и отобрали деньги и часы. Хорошо, Урусов был без сыскной карточки и отговорился любопытством.