– Да, приор. – Адам поклонился и быстро пошел вперед, но через несколько шагов обернулся и с уважением спросил: – Могу ли я взять с собой двух братьев, приор?
Гроклтон кивнул. Адам указал на двух монахов, затем поспешил выполнять свою задачу.
Он сделал все, что мог, чтобы сохранить приору лицо. Надеялся, что удалось. А потому пришел в смятение, когда, едва они оказались вне зоны слышимости Гроклтона, один из его спутников обронил:
– Ты всерьез превзошел приора, брат Адам.
Теперь приор никогда его не простит.
Спустя неделю в укромном уголке западной части леса два человека мирно отдыхали у небольшого костра и ждали.
В нескольких ярдах от них, усиливая мрачную загадочность картины, высился огромный, покрытый торфом курган с многочисленными отверстиями, из которых курился дым. Пакл и Люк получали древесный уголь.
Ремесло углежогов очень древнее и требует немалого мастерства. Зимой Пакл нарезал и рубил огромное количество палок и бревен, так называемых чурбанов. На уголь годились все основные лесные деревья: дуб и ясень, бук, береза и остролист. Затем, уже поздней весной, он разводил первый костер.
Костер углежога не похож ни на какой другой. Он огромен. Медленно и тщательно Пакл принимался раскладывать чурбаны в громадный круг – футов пятнадцать в диаметре. К тому моменту, когда он наконец достраивал его, гора древесины поднималась более чем на восемь футов. Затем, взобравшись на свое сооружение по изогнутой лестнице, Пакл обкладывал его почвой и торфом, так что в итоге оно напоминало загадочную травянистую печь для обжига. Запаливал с верхушки.
– При получении угля огонь распространяется вниз, – объяснил он. – Теперь нам остается только ждать.
– Как долго? – спросил Люк.
– Три-четыре дня.
Угольный конус – замечательный механизм. Его задача – превращать сырую и смолистую древесину в вещество, которое почти равноценно химически чистому углероду. Для этого нужно жечь дерево, не позволяя ему сгорать и окисляться до бесполезной золы, и это достигается ограничением доступа кислорода в конус до минимума, чему способствует торфяная обкладка. Помимо этого, процесс замедляется и контролируется прогоранием материала сверху вниз, которое происходит более постепенно. Полученный древесный уголь легок, его просто перевозить, а будучи нагрет в жаровне до точки воспламенения, он горит медленно, не пылая, и дает намного больше тепла, чем дерево, из которого образовался.
К концу дня в первый раз, когда они это проделали, Люк заметил, что дым, выходящий из отверстий, напоминает пар, а верхняя часть конуса увлажнилась.
– Это называется выпотеванием, – сказал Пакл. – Из дерева выходит вода.
На третий день, ближе к завершению процесса, Люк обратил внимание на дегтеобразные отходы, выделяющиеся из отверстий в основании. На исходе этого дня Пакл объявил:
– Готово. Теперь осталось дождаться, пока не остынет.
– И как долго?
– Пару дней.
Этот конус позволит им много раз нагрузить углем их маленькую тележку.
Люк был счастлив перейти в углежоги. Эти люди, как правило, жили в Нью-Форесте особняком; их редко видели, едва ли замечали. То была идеальная роль для него, особенно в окрестностях Берли, где действовал Пакл. Они находились далеко от аббатства, и лесные чиновники этого бейливика не знали его. Работа была необременительна. Пока горел огонь, он мог, когда ему было угодно, бродить по лесу или наблюдать за Мэри.
Укрывая его, Пакл получал явное удовольствие. Лесной житель всегда сам себе закон. У него была большая семья: собственные дети, отпрыски покойного брата и многих других семейств, происхождением которых никто не интересовался. Поэтому, когда лесничий однажды спросил, что это у него за помощник, Пакл небрежно ответил: «Племянник», и тот лишь кивнул и больше об этом не думал.
Люк полагал, что может остаться в Нью-Форесте с Паклом как минимум на несколько месяцев. О нем знало только семейство Пакла, но оно помалкивало.
– Чем меньше людей будет знать, тем лучше, – заметил Пакл. – Так ты будешь в безопасности.
Но даже при этом Люк не совладал с легким трепетом тревоги, когда в тот майский день Пакл, подняв вдруг глаза, обронил:
– Здрасте. Смотри, кто идет. – И тихо добавил: – Делай, как я говорил.
Брат Адам медленно ехал на пони. Монах пребывал в изрядной апатии и полагал, что знает почему. Он даже пробормотал слово «Acedia». Это состояние было известно каждому монаху. «Acedia» – латинское слово, не имевшее точного аналога в английском языке. Впадение в скуку, уныние, вялость; впечатление, будто все чувства умерли; ощущение небытия; оцепенение, словно он слышит колокольный звон, но не реагирует на него. Все это, как сонливость, накатывало в отдельные дни или в определенные времена года: в середине зимы, когда ничего не происходило, или поздним летом, когда завершалась жатва. Конечно, с этим приходилось бороться. Виновен был дьявол, стремившийся подорвать дух и ослабить веру. Лучше всего помогал тяжелый труд.
Именно этим он и занимался. Последние несколько дней он провел в долине Эйвона. После сенокоса с тамошних лугов везли через Нью-Форест огромные подводы с сеном. Разместившись в Рингвуде, брат Адам ездил вверх и вниз по реке, инспектируя каждый луг. Он даже лично проверял крестьянские косы. Надзирать за работой направили троих послушников, за ними же надзирал он сам. Даже Гроклтон не смог бы сказать, что он пренебрегает своими обязанностями.
Изредка ему приходилось признать, что он рад находиться вне аббатства. Дни после инцидента на реке были напряженными. Долгом каждого монаха было отбросить злые мысли и намерения, быть доброжелательным ко всем своим братьям, и Гроклтон, нравился он ему или нет, наверное, искренне старался вести себя именно так. Но в тот самый период присутствие Адама невольно раздражало его, и Адам был рад уйти.
Однако теперь он должен был вернуться, а ему не хотелось. Достигнув Берли, он уже пришел в подавленное состояние. Едва сознавая, что делает, он позволил пони идти неверным путем и теперь, испытывая слабое чувство вины, продирался через лес к нужной тропе, когда увидел углежогов за работой.
Год назад он, вероятно, проехал бы мимо, ограничившись приветственным взмахом руки, но сейчас ему показалось естественным задержаться и побеседовать. Даже если это было еще одним поводом немного отсрочить возвращение.
Лесной житель стоял у костерка, второй парень переместился чуть дальше, к другой стороне курившегося угольного конуса. Брат Адам подумал, что уже видел Пакла раньше – в прошлом году, когда тот доставил колья для виноградных лоз. Второй, помоложе, тоже казался смутно знакомым, но этому не стоило удивляться, ибо здесь все были родственниками. Взглянув сверху вниз на Пакла, он дружелюбно спросил, не догорает ли огонь.
– Еще нет, – ответил Пакл.
Адам задал еще несколько очевидных вопросов: откуда Пакл прибыл? и кому продаст уголь? Легкой темой для беседы с любым из лесного народа, даже лучшей, чем о погоде, было передвижение оленей.
– По-моему, я видел у Стэг-Брейка благородного оленя, – заметил он.
– Нет, сейчас они, скорее всего, ближе к Хинчелси.
Адам кивнул. Затем его взгляд упал на второго парня, затаившегося за угольным конусом.
– У тебя только один помощник? – спросил он.
– Сегодня только один, – ответил Пакл, затем вполне небрежно позвал: – Питер! Иди сюда, мальчик.
И брат Адам с любопытством всмотрелся в направившегося к нему юношу.
Тот плелся как будто застенчиво. Голова понурена, взор потуплен. Челюсть вяло отвисла. Довольно жалкий тип, подумал монах. Но, не желая быть недобрым, спросил:
– Питер, а бывал ли ты когда-нибудь в Бьюли?
Юноша вроде как вздрогнул, но затем промямлил нечто невразумительное.
– Это мой племянник, – пояснил Пакл. – Он мало что говорит.
Брат Адам смотрел на кудлатую голову.
– Мы используем ваш уголь для обогрева церкви, – ободряюще сообщил он, но больше ничего не приходило в голову.