Подписавшись, передала список соседке по столу:

– Продолжай, Дарья Васильевна.

Та придвинула к себе список. Прибавилось еще пол-дюжины глубоких тарелок, столько же вилок и ножей. Седеющая женщина поправила синий кашемировый платок, повязанный по-монашески, и спросила меня:

– Алюминиевую посуду берете?

– Еще лучше фаянсовой!

– Стулья понадобятся?

– Очень!

– Тумбочка есть у меня. Только старенькая…

– Спасибо. Все пригодится!

Дарья Васильевна подписалась. Округло и наклонно, как пишут школьники: «Д. В. Петрова».

Лист обошел всех женщин.

– Вот и начало, – просмотрела список Михайлова. – Когда это нужно?

– Дорог каждый час.

От обхода квартир женщины меня отстранили.

– Сами сделаем лучше.

– Спасибо!

– А санитарки вам требуются? – спросила Дарья Васильевна.

– Конечно.

– Я бы пошла. Да ведь не возьмут…

– Почему?

– Годы не те: к шестому десятку…

– Да вы еще хоть куда!

– Я в Мечниковской работала, – пояснила Петрова. – Кому писать заявление?

Я ответил.

– Ягунову! – радостно воскликнула Дарья Васильевна. – Алексеичу! Знаю! Серьезный профессор…

Прежде чем вернуться в госпиталь, решил заглянуть на теплоход «Андрей Жданов». Он стоял у Дворцового моста – рукой подать.

Темнота осенняя. Где-то далеко полыхает багровое зарево пожара. В небе блуждают лучи прожекторов.

– Стой! Кто идет?

Конус света, вырвавшись из темноты, ослепил лицо, скользнул по шинели.

– Предъявите документы!..

Свет карманного фонарика уткнулся в пропуск.

– Где пожар? – спросил я.

– Отсюда не видно…

На теплоходе меня встретил старший штурман Константин Владимирович Коваленко. Он рассказал о трагическом переходе судов из Таллинна в конце августа. На борту «Андрея Жданова» находилось восемьсот шестьдесят тяжелораненых.

В пути на этот плавучий госпиталь напали одиннадцать немецких самолетов. Благодаря искусным маневрам командира теплоход избежал прямых попаданий. От осколков бомб судно получило тридцать восемь пробоин в корпус. Два матроса погибли. Раненые были доставлены в Ленинград.

В настоящее время ждановцы перевозят в Ленинград раненых из Кронштадта, куда их морским путем эвакуируют из Прибалтики и с отдаленных морских баз. С побережья – от Урицка до Петергофа – гитлеровцы просматривают корабельный фарватер, бьют прямой наводкой. Каждый рейс теплохода в Кронштадт и обратно может стать последним. Но Константин Владимирович вспоминает об этих рейсах как о чем-то заурядном…

– Вот так, – говорит мне Коваленко, прощаясь у трапа.

Сказано лишь два слова. Но каждый из нас понимает подтекст этих, казалось бы, пустых слов…

На другой день в госпиталь пришло много женщин с узлами, корзинками, мешками, чемоданами. Они несли простыни, наволочки, подушки, одеяла, носки, рубашки. Вилки, ножи, тарелки, стаканы, чашки…

Сдав все это, женщины уходили и вновь возвращались со стульями, тумбочками, табуретками.

Одна старушка принесла даже медный самовар, начищенный до ослепительного блеска. Самовар принимать отказывались.

– Да что вы, родимые! – настаивала старушка. – Чай-то будет вкуснее. Не то что на примусе! Не самовар, а голубь! Поставишь на стол – воркует! Возьмите, сделайте милость!

Просьбу уважили.

Народ шел весь день. Оказывается, начальник госпиталя, комиссар и начальник пищеблока рано утром побывали во многих домах и просили помочь новому госпиталю.

Среди женщин я увидел свою вчерашнюю знакомую – Дарью Васильевну Петрову.

– Ну как? Подали заявление?

– Да. Принял. В пятое отделение.

– Значит, вместе будем работать…

– Все обошлось хорошо! – хвалилась Петрова, не обращая внимания на мою реплику. – Это потому, что, как только увидала профессора Ягунова, сразу в ноги ему посмотрела. Верная примета! – судачила Дарья Васильевна.

А вечером в госпитале снова появился Кривитский. На машинах доставлено двести кроватей. Округлил!

– И еще мы привезем мороженицы. Сорок штук, – добавил Кривитский. – На резиновом ходу.

– Мороженицы? – Ягунов вопросительно посмотрел на секретаря райсовета.

– По-моему, в них можно развозить пищу в палаты. Коридоры-то у вас длинные.

– А ведь это идея, Федор Георгиевич! – обрадовался Ягунов. – Сейчас же вызову Мельника и задам ему хорошую баню!

– За что? – спросил Луканин, прислушиваясь к военной сводке советского Информбюро.

– Не додумался до морожениц!

– А нам такое пришло в голову?

В радиопередаче наступила пауза. Голос диктора как бы осекся.

– Внимание! Внимание! – послышалось из репродуктора.

Началась очередная воздушная тревога. В этот день их было одиннадцать!

Наше здание – это бывший Гостиный двор, построенный в начале прошлого века. Огромный четырехугольный корпус, как и полагается Гостиному двору, опоясан открытой сводчатой галереей.

Перед войной помимо истфака здесь размещались географический, философский, экономический факультеты университета и поликлиника. И вот в таком огромном здании надо было развернуть большой эвакуационный госпиталь. В пять дней! Казалось, это выходит за пределы реальных возможностей.

Все работали круглосуточно. Днем и ночью. Сон накоротке, еда на скорую руку. Время отсчитывалось по числу прокаленных кроватей, вымытых полов, стен, окон (а их – триста пятьдесят три), оборудованных палат, перевязочных и операционных.

Пятое медицинское отделение, куда я назначен ординатором, – это пока что широкий, длинный и просторный коридор, по сторонам которого аудитории и учебные кабинеты.

Врачи нашего отделения разместились в будущей ординаторской, на двери которой надпись: «Кабинет Древнего Египта».

Поставили носилки и поздно вечером стали располагаться кто как мог. Нас было шесть человек.

– Куда же запропастилась Надежда Алексеевна? – беспокоилась начальник отделения Горохова.

– Она у Долина, – ответил политрук Скридулий.

– Странный человек наш начмед, – заметила, укладываясь на носилки, Надежда Никитична Наумченко. – Прихожу к нему, докладываю, что назначена в госпиталь. Он спрашивает: «А почему у вас руки трясутся?» Говорю: «По дороге под обстрел попала». А он мне: «Пустяки! Это у вас утрированный оборонительный рефлекс страха, который нужно научиться подавлять. Так и знайте, что страх порождает эгоцентрическое поведение». И прочел мне чуть ли не лекцию об условных и безусловных рефлексах…

– Что здесь удивительного? – отозвалась старший ординатор Кувшинова. – Ведь профессор Долин – физиолог, ученик самого Павлова.

– Ничего, Надежда Никитична, научимся и страх подавлять, – сказал Скридулий.

В ординаторскую вбежала взволнованная Надежда Алексеевна Введенская.

– Горюшко горькое! – схватилась она за голову. – Ягунов назначил меня врачом по питанию. Ну что я понимаю в этом деле?..

Легли вздремнуть. Под голову – противогаз, вместо одеяла – шинель. Но спать почти не пришлось. Несколько раз ночную тишину нарушали сирены и выстрелы зениток. Вражеская авиация пыталась прорваться в город.

На третий день, когда уже были оборудованы почти все медицинские отделения, начался массированный – артиллерийский обстрел района. Позади госпиталя, в Тифлисском переулке, разорвался снаряд. С надсадным звоном полетели стекла окон. Пыль от штукатурки толстым слоем оседала на полу, на койках.

Почти сразу же меня вызвал Ягунов:

– Вы судовой врач?

– Так точно.

– Народ в пароходстве знаете?

– Конечно!

– Достаньте в Лесном порту фанеры.

– Надо поговорить…

– Разговаривать некогда. Фанера нужна!

– Слушаюсь!

– Получите командировочное удостоверение. И – одна нога здесь, другая там!

Отправился по назначению.

Вот и Ленинградский порт. Совсем недавно здесь возле пароходов суетились скромные труженики-буксиры, к причалам тянулись железнодорожные составы. Крики неугомонных чаек, шум землечерпалок и грохот лебедок сливались с короткими свистками буксиров, маневрирующих паровозов, с мелкой дробью пневматических молотков.