Дела обстояли – не очень. Можно даже сказать – поганенько.

Память словно старинная, наполовину осыпавшаяся мозаика. Не осталось ничего внятного о той, прошлой жизни, которая закончилась благополучно в тот момент, когда Тана открыла глаза и обнаружила себя лежащей среди колышущегося моря пожелтевшей травы. Голова противно гудела, тело болело, но у нее нашлись силы куда-то идти в надежде встретить людей. Потом силы иссякли, и в себя она пришла уже под внимательным взглядом огромного, загорелого до черноты человека в странном одеянии, очень похожим на те доспехи из кожи, которые ей доводилось встречать… где? Не помнила. Впрочем, Уннар-заш ей понравился. Было в нем что-то располагающее к себе, несмотря на совершенно дикий, примитивный вид. Лоб довольно высокий, взгляд открытый и плечи ну совершенно непомерной ширины. Правда, здешние скорее всего все такие – высокие, но широкие в кости, а поверх еще и приличный слой мышц, да такой, что предплечье Уннар-заша в обхвате было как четыре ее, Таны, предплечья.

Она покосилась на руки Дей-шана, сжимающие поводья. Тоже черные – от загара, от пыли, покрытые шрамами. Ночью он этими руками ей чуть ребра не переломал, синяков наставил. Впрочем, с синяками жить можно, до поры до времени. Хотелось помыться. А в сознании медленно зрела уверенность, что от всех прелестей этой поездки ей не отмыться никогда.

Тана вновь вернулась к печальным своим мыслям.

Противно, когда не помнишь, кто ты была. Гулящей девкой? Нет, она твердо знала, что нет. Тогда почему совершенно спокойно отдалась какому-то грязному и вонючему примитиву? Где вопли и терзания по поводу несчастной женской доли? Где горечь обиды?

Нет их. Разве что досада – да и то исключительно оттого, что посреди жухлой травы и вообще не пойми как.

Похоже, что там, откуда она сюда прилетела, секс со случайным партнером был нормой. Все равно что легкий перекус между завтраком и обедом. Но, понятное дело, если добровольно…

Тана раз за разом возвращалась к уцелевшему фрагменту воспоминаний. Бордовый ковер. Мертвая блондинка с разбитым лицом. И кто-то, чьего лица пока не вспомнить. Тот, кто убил. Его, судя по воспоминаниям, Тана тоже не боялась. Она просто была уверена в том, что ей ничто не угрожает, и хотела – искренне хотела – помочь тому неизвестному. Желание помочь и даже сострадание остались послевкусием воспоминания. Больше, увы, ничего.

Ни – кто, ни – откуда. Были ли дети. Будут ли дети здесь, учитывая обстоятельства.

И где это – здесь?

Само собой всплыло в памяти одно-единственное слово. Забвение. Иррациональный, первобытный страх перед заключенным в слове смыслом. Когда-то… Похоже, она очень боялась оказаться в Забвении, потому что, попав туда, никто уже не возвращался.

Вынырнув из тяжких размышлений, Тана огляделась – и, к собственному вялому удивлению, увидела неподалеку, на фоне безбрежного моря выжженной травы, нечто новое.

Редкий плетень, покосившийся, в прорехах, опоясывал две кривые лачуги, крытые вязанками сухой травы. Из крошечного и закопченного оконца к небу уходил густой дым. Дей-шан придержал коня у самого плетня. Тана вздрогнула, когда мужчина гаркнул во всю силу легких:

– Унла-заш! Унла-заш, ты здесь?

И снизошел до объяснения:

– Здесь живет старуха, которую когда-то выгнали из поселка. Она ведьма, к ней приходят Полночные духи.

Тана понятия не имела, что такое «ведьма», и кто такие «Полночные духи», но переспрашивать не стала. Тем более, что никто не откликнулся на рев Дей-шана.

Впрочем, это его не смутило.

– Унла-заш! – гаркнул он, – ты меня слышишь? Это Дей-шан! Духи тебя прибрали, что ль?

– Духи меня не тронут, а вот смерть за мной уже пришла, – услышала Тана сиплое карканье.

Следом появилась и хозяйка. Спина ее была согнута дугой так, что старая женщина была вынуждена постоянно задирать голову, чтобы смотреть перед собой. Длинные седые волосы висели пучками спутанной пакли, лицо казалось черным от въевшихся в кожу грязи и загара. Старуха подслеповато щурилась на непрошенных гостей, затем ее мутный взгляд переместился на Тану и словно прилип.

– Что тебе надо, Дей-шан? – она все еще держалась на расстоянии от плетня, словно тот мог ее защитить от двух вооруженых конников.

– Лошадей напоить и отдохнуть. Заплатим. Колодец твой, поди, не пересох еще?

– Чем заплатишь, Дей-шан? Честным железом? – проскрежетала хозяйка, ковыляя к калитке.

– Серебром, – тот пожал плечами, – причем здесь железо… Совсем старая из ума выжила.

– Куда красавицу везете? – между прочим осведомилась старуха, когда они спешились, – коней, вон, под навес.

– Не твоего ума дело.

– Воду из колодца сам доставай, стара я уже стала.

– Мыться хотим, – объявил Дей-шан, а Тана изумилась про себя – как, они здесь даже от грязи своей избавляются?

– Сами воду таскайте, – буркнула старуха.

Тану, подталкивая меж лопаток, завели в пустое жилище – если, конечно, это название было вообще применимо к помещению. Внутри глинобитные стены осыпались, обнажив плетение прутьев. Посреди, обложенный черными от копоти булыжниками, тлел костер, над которым был установлен такой же закопченный глиняный горшок с неведомым содержимым. У одной из стен, что дальше от входа, лежал ворох старых шкур. Там же, вдоль стены, были расставлены маленькие горшочки и кувшинчики, растрескавшиеся и грязные.

От дыма защипало глаза, Тана инстинктивно попятилась, но уперлась спиной в Дей-шана.

– Принеси воды, – кивнул тот Риэду, и продолжил, обращаясь к шаркающей у входа старухе, – а ты дай этой девке одежду.

– Степь с тобой, Дей-шан, – хмыкнула женщина, – откуда у меня…

– Давай сюда, знаю, что есть.

Старуха, недовольно бормоча под нос, похромала прочь. Дей-шан грубо развернул Тану к себе, и ей пришлось выдержать тяжелый, испытывающий взгляд.

– Я хочу, чтобы ты помылась, – его пальцы больно впивались в плечи, – попробуешь удрать – убью.

«Не убьешь», – она не стала опускать глаза. Просто стояла и смотрела в пронзительно-черные недобрые глаза человека, которому на сей момент принадлежала.

– Чего уставилась? – Дей-шан внезапно сорвался на крик, – не смей! Не смей на меня пялиться!

– Как пожелает господин, – промурлыкала Тана и принялась разглядывать носки своих башмаков, серые, с металлической искрой. Здесь подобных материалов она еще не встречала, и в памяти вновь всколыхнулся забытый страх перед Забвением.

Дей-шан взял ее за подбородок и развернул лицом к свету. Затем резко рванул ворот одежды, обнажая плечи и грудь.

– У тебя не было детей, – заключил он после беглого осмотра, – сколько тебе лет минуло?

– Я не знаю, господин, – ответила она, – я не помню себя.

– Ты выглядишь как молодая девушка, – продолжил Дей-шан, – но ты старше. Девушки боятся.

– Зачем мне бояться доброго господина?

Она не торопилась прикрываться, наоборот, легко освободилась от остатков одежды. К чему ее беречь? Все равно обещают новую. Возможно, не такую хорошую, не такую удобную – но хотя бы не рваную. Улыбаясь, Тана из-под ресниц наблюдала за Дей-шаном. Тот выругался, оглядывая ее с ног до головы, а еще через мгновение Тана оказалась крепко прижатой к грязной стене лачуги.

«Не развалить бы это…сооружение», – подумала она про себя. Но стены оказались крепкими. И еще – как и полагается – в самый разгар веселья появился Риэду с парой деревянных ведер. С видом оскорбленной невинности грохнул ими о пол и, плюнув себе под ноги, ушел. Жаль, Дей-шан этого не видел, иначе у него бы появился повод усомниться в лояльности подчиненного. Тана улыбалась, глядя поверх плеча Дей-шана в тростниковый потолок.

***

Вода оказалась ледяной. И на самом деле это только называлось – «помыться». Старуха торжественно выдала чистую тряпку, жесткую и шершавую наощупь. А затем столь же торжественно разложила на полу черный балахон и такую же черную накидку. За происходящим молча наблюдал Дей-шан. На вопросительный взгляд Таны указал на одно из ведер, принесенное Риэду. Ничего не оставалось, как приступить к обтиранию.