— Тебе понравилось, Сережа? — спросила Анна Федоровна, забирая тарелку.

— Ты же видишь, мамочка, я съел все до последнего кусочка.

Женщина нежно провела рукой по щеке сына. Он поймал ее руку и поцеловал в ладонь, заставив мать покраснеть.

— Ну вот, теперь наконец мы можем послушать рассказ о твоих последних приключениях, — сказал отец, зажигая трубку.

Сергей улыбнулся. Родители дали ему возможность немного отдохнуть с дороги и пообедать, но теперь, как и положено, приступили к «допросу».

— Быть может, ты в кого-нибудь влюбился? — спросила мать, поставив на стол тарелку с сушками.

Иван тяжело вздохнул и поднял глаза к потолку.

— Оставь его в покое, Анна Федоровна! Ты всегда спрашиваешь его об одном и том же, а дела сердечные касаются только самого Сергея.

— А вот и нет! — возразила Анна. — Я хочу перед смертью понянчить внуков. Вот если бы он женился на Марусе, как мы об этом мечтали, Старшой и я…

— Что ты нас всех хоронишь, Аннушка! Твои травяные настои позволят тебе дожить до ста лет… Не слушай свою старую мать, Сергей, расскажи нам лучше о Байкале. Как там поживают баргузинские соболя?

Сергей посмотрел на мать, которая с недовольным видом скрестила руки на груди. Как же она постарела! Седина припорошила снегом темные волосы, заплетенные в две косы, уложенные на затылке. Шрам на лбу, полученный в детстве, потерялся среди морщин, избороздивших ее обветренную кожу.

— У нас с Марусей все равно ничего не получилось бы, мама, — тихо произнес Сергей. — Я признаю, когда-то она мне очень нравилась, но тогда я был еще слишком юным и ничего не знал о любви.

— А что ты знаешь о ней сейчас? Ведь у тебя до сих пор ни с одной девушкой не было достаточно долгих отношений, — сказала Анна. — Маруся была бы тебе отличной женой. Конечно, у нее крутой нрав, но, с другой стороны, женщина должна иметь характер. Эта девушка нашей породы. Она понимает нашу жизнь. Я ведь только о твоем счастье забочусь, Сережа, мне не нравится, что ты так одинок. В этом нет ничего хорошего.

Во взгляде Сергея проскользнула мимолетная грусть.

— Я не одинок… Ну, как бы сказать поточнее…

— Ну наконец-то! — воскликнула Анна. — И кто она? Где вы познакомились?

Молодой человек вздохнул — он понял, что выдал себя.

Теперь мать будет мучить его до тех пор, пока не узнает правду.

— В Лейпциге, после войны.

— Так она нерусская! Мой Бог, только не говори, что она немка…

— Я все расскажу, но прежде позвольте мне достать подарки, — вставая, сказал Сергей. — У меня есть для вас сюрприз.

Из своей дорожной сумки молодой сибиряк извлек несколько сигар, которые он протянул отцу, затем вынул коробку шоколада и яркую цветастую шаль для матери, купленную на базаре в Иркутске. И вот наконец с торжественным видом он достал из недр сумки бутылку коньяка.

— Привезен из самой Франции, из Парижа, — гордо заявил Сергей, доставая из буфета три рюмки.

Он повернулся к родителям, надеясь увидеть их удивленные и обрадованные лица. К великому изумлению Сергея, отец и мать выглядели потрясенными. Анна очень медленно опустилась на лавку. Отец вынул трубку изо рта и вытянул руку, чтобы потрогать бутылку. Его длинные пальцы ласкали этикетку. Свет двух керосиновых ламп, стоящих на столе, переливался янтарными искрами в ароматной жидкости.

— Что-то не так? — спросил Сергей. — У вас такие странные лица! Я хотел сделать вам приятное.

— Ты был в Париже? — поинтересовалась Анна.

— Невероятно, не правда ли? Я провел там два дня. Константин Петрович поручил мне доставить во Францию шкуры соболей.

Взгляд Анны был прикован к мужу. Иван Михайлович казался невозмутимым. Одной рукой он поглаживал бороду. Волосы мужчины до сих были столь же густыми, как и в молодости, но их яркий золотистый оттенок как будто бы вылинял, как и пронзительно-голубой цвет глаз. Ивану Михайловичу исполнилось шестьдесят два года, и его тронутые сединой волосы и светлый взгляд наводили на мысль о посеребренных инеем березах и опаловых красках зимы. Он оставался худым и подтянутым, совсем не таким могучим, как большинство его друзей. Иван ходил уже с трудом — бедро постоянно болело. Летом он пользовался тростью, зимой ему помогали лыжные палки.

Сергей взял бутылку.

— Я не знаю, что…

— Лучше расскажи нам об этой девушке, — с улыбкой прервала сына мать, стремясь загладить возникшую неловкость.

— Она француженка.

Глаза Анны расширились.

Расстроенный Сергей разлил коньяк. Несколько капель упали на белую скатерть. Уверенным жестом он протянул родителям их рюмки.

— Вот видишь, папа, уроки французского, которые ты давал мне в детстве, не прошли даром. Я все вспомнил.

— И как ее зовут? — спросила Анна, пытаясь взять себя в руки.

Несколько секунд Сергей колебался. Ему было непривычно произносить имя Камиллы в этой избе, где он родился, как будто от этого их связь становилась реальнее, переставала напоминать сон.

— Камилла Фонтеруа. Да, она нерусская, это правда, но она принадлежит к династии французских меховщиков, и это как-то сближает ее с нами, вы не находите?

Анна Федоровна выронила рюмку из рук, и она разлетелась на сотню осколков, ударившись о деревянный пол.

— Мама! — расстроенно воскликнул Сергей. — И это после всех моих мучений, стараний довезти бутылку в целости и сохранности…

Пожилая женщина, прижав руку ко рту, пыталась успокоиться. Ничего не понимающий Сергей повернулся к отцу, который поднял рюмку, посмотрел на янтарную жидкость, а затем выпил ее одним махом, как обычную водку.

— Налей-ка мне еще немного, мой мальчик, — сказал он. — Ночь будет длинной.

Не меньше тридцати градусов мороза — чудесное зимнее утро, именно такое, как любил Сергей. Он отказался осесть в Ленинграде или Москве, стать чиновником и пользоваться материальными благами, которые давали партийные должности, именно ради таких вот прекрасных моментов.

К хрустальному небосводу, режущему глаза синевой, как мачты, вытянулись гордые сосны, застывшие под грузом снега. Немного левее, за склоном холма, клубился серебристый туман, поднимающийся от реки: лед еще не окончательно сковал быстрые воды.

Широкие лыжи мягко поскрипывали. По привычке Сергей зорко смотрел по сторонам, пытаясь заметить звериные следы, но снежная пелена оставалась девственно чистой. Вокруг охотника, насколько хватало глаз, простиралась белая равнина, напоминающая искрящееся море с застывшими волнами. Однако Сергей тщетно искал успокоения в этом зимнем пейзаже, который обычно помогал мужчине обрести душевный покой.

В свои тридцать четыре года он был уверен, что его истоки здесь, у подножия этих вековых деревьев, на берегах ручьев и рек, среди величественных холмов и просторных долин, выметенных северными ветрами, прилетающими из самой Арктики. Отныне он ни в чем не был уверен. Ему не принадлежала даже его собственная фамилия.

Сергей остановился, его сердце сжалось от боли. Он обязан победить свою растерянность, должен перестать потеть и не давать жаркой крови приливать к щекам, заливая их пунцовым румянцем. Но как взять себя в руки после услышанного? Накануне отец вкратце рассказал ему о семье, будто возникшей из небытия. Камилла оказалась… его двоюродной сестрой, дочерью его дяди Андре, на похоронах которого он присутствовал. В его душе бушевала буря. Сибиряк представил, как на поезд нападают беглые каторжники, как погибают все, кроме одного; представил его спасение, а затем медленное выздоровление, попытку научиться жить заново.

Он понимал его желание скрыться, уйти от мира, который не всегда ласков с тобой. В этом француз Леон Фонтеруа походил на многих коренных сибиряков.

Но Сергей никак не мог осознать тот факт, что он лишь наполовину русский, что в его жилах течет кровь многочисленных французских предков… Ему казалось, что он попал в ловчий капкан и не может из него выбраться. Родители обманули его, позволили родиться уверенности, которая, как оказалось, зиждилась на лжи. Сергей не знал, что его больше смущало: двуличность родителей или необходимость открыть правду женщине, которую он любил.