Они занялись любовью, будто сражались, как заклятые враги. Прежде чем расстаться, они поклялись, что забудут об этом бессмысленном поступке, но она вернулась через несколько недель, а он втайне мечтал об этом. Время от времени они продолжали встречаться, притворяясь, что могут в любой момент прекратить эту связь, которая дарила им горький привкус незавершенности.

— Я намерен покинуть Дом Фонтеруа, — внезапно сообщил Александр, и по тому, как она вскинула голову, мужчина понял, что смог удивить свою любовницу.

— Ты с ума сошел! Почему?

Он пожал плечами. Александр и сам не мог объяснить, как родилось столь неожиданное решение, но теперь, будучи озвученным, оно стало казаться очевидным.

— Я и так потерял уже много времени. Когда я уезжал из Кастории, я не собирался становиться наемным служащим. Я всегда мечтал открыть собственное дело. Но, очевидно, мой отец был прав: я чрезмерно ленив.

— Ты принимаешь столь серьезное решение совершенно спонтанно, к тому же в разгар экономического кризиса! Когда все газеты кричат о банкротствах и о самоубийствах…

— Экономический кризис — чем-то сродни революции, его следует предвидеть и уметь им воспользоваться, — безапелляционно заявил молодой человек.

Валентина изобразила улыбку.

— И революция, и кризис приносят лишь нищету и голод, — сказала она, натягивая перчатки. — Я бы настоятельно порекомендовала тебе сохранить свое рабочее место и свою зарплату. В Доме Фонтеруа ты в безопасности.

Александр с трудом подавил приступ гнева. Решительно, она предпочитает видеть его тихим и зависимым!

— Ладно, я пойду, — рассеянно бросила она. — До скорого.

В тот момент, когда Валентина взялась за ручку двери, он спрыгнул с постели и схватил брюки.

— Вот именно! Ты неплохо провела время с любовником, а теперь, когда чувствуешь себя лучше, когда ты успокоилась, ты вновь уходишь — до следующего раза. Мне это надоело, Валентина! Я больше не желаю быть бедным, несчастным парнем, который всегда в твоем распоряжении, который только и ждет, когда мадам соизволит вспомнить о его существовании!

Валентина медленно повернулась. Лишь изогнутая бровь свидетельствовала о том горьком изумлении, которое она испытала.

— Я тебе никогда ничего не обещала, — осторожно промолвила она. — Мы с тобой сразу договорились, что будем видеться, когда захотим.

— Да, но сколько раз за эти два года мы встречались по моей инициативе? Ни разу! Да и как я мог бы сообщить тебе? Встретив твоего мужа на лестнице? Позвонив вам домой? «Добрый день, месье, могу я поговорить с вашей супругой? Я хотел бы увидеться с ней сегодня вечером, где-нибудь около девяти, если это, конечно, вам удобно». Ты распоряжаешься людьми по своему усмотрению, Валентина. Ты полагаешь, что мужчины всегда должны ждать тебя. Но за кого ты себя принимаешь?

— А на что ты надеялся? — сухо прервала Валентина монолог любовника. — Ты хочешь, чтобы я бросила мужа? Хочешь, чтобы я пришла жить вот сюда, к тебе?

И она высокомерно обвела взглядом порванные обои, потрепанные шторы и стол, поцарапанный складным ножом еще при предыдущем арендаторе… Этот взгляд ранил Александра сильнее, чем самые резкие слова отца.

— Уходи отсюда! — крикнул он, сжав кулаки, и развернулся к ней спиной.

Валентина дрожала, как от холода. Александр никогда не устраивал ей сцен, неужели он, почувствовав ее уязвимость, решил воспользоваться этим? Да, она всегда полностью контролировала их связь, и не только потому, что они принадлежали двум разным мирам, а ее мир был миром власти и денег, но потому что она никогда бы не согласилась отдаться человеку, над которым бы не господствовала. Однако Валентина нуждалась в Александре, она не находила этому объяснений, но факт оставался фактом.

Иногда, во время официальных ужинов, Валентина рассматривала знакомых мужа, как будто это были забавные зверюшки. Ей казалось, что эти респектабельные дамы и их благородные мужья являются образчиками той старой Франции, которая давно исчезла вместе с корсетами, вытесненными нарядами Пуаре[22], и честными политиками. Эти люди утверждали, что возмущены трюкачествами Французского банка, политикой Эдуарда Эррио, которая привела к инфляции. Разоблачение этого политика привело к падению правительства и буквально шокировало Андре.

Валентина не ощущала духовного родства с этими людьми. Им она предпочитала щеголя Макса Гольдмана, взрывную Одиль Венелль или оригиналку Людмилу Тихонову, хотя госпожа Фонтеруа больше не осмелилась встретиться с художницей, чье имя теперь частенько мелькало на страницах газет. Валентина восхищалась лишь теми людьми, кто следовал порывам собственного сердца. Такие понятия, как «долг» и «строгость», утомляли ее до невозможности, и когда Валентина слушала, как ораторствует ее свекор, она еле сдерживала зевоту.

Ее связь с Александром отвечала ее инстинктивной потребности играть с огнем. С течением лет Валентина поняла, что ей нравится риск, но молодая женщина была достаточно умна, чтобы сознавать, что она способна лишь на очень робкие проявления бунта. Так, она могла появиться на приеме в весьма дерзком платье из последней коллекции, играть на бегах или завести любовника, работающего на ее мужа… Но чтобы развестись и жить, подобно ее любимым героиням из романов Виктора Маргеритта, которые отказывались от искусственного рая и воспитывали детей в любви, Валентина слишком любила комфорт.

Она придумала для себя особый образ: женщина безукоризненной элегантности, которая навязывает всем окружающим свои решения и свои капризы. Единственным человеком, которому Валентина могла бы довериться, была Одиль, но даже с лучшей подругой госпожа Фонтеруа всегда держалась настороже, прекрасно понимая, что влюбленная супруга ничего не скрывает от мужа.

Мысль о Пьере Бенелле вернула Валентину на землю. В ту же секунду весь этот спор с Александром показался ей глупым и детским. Они были любовниками, ну так что? Зачем же все портить? Иногда, опьяненный мимолетным наслаждением, он шептал ей «я люблю тебя» и строил планы на будущее, но красавица всегда делала вид, что не слышит.

— Я боюсь, что между нами возникло недопонимание, — спокойно сказала Валентина. — Я не могу обещать тебе большего, Александр. Если тебя это не устраивает, то нам лучше не видеться.

Когда молодая женщина открывала дверь, ее сердце забилось сильнее. Она не могла поверить, что они расстанутся вот так, без серьезной причины. Почему его перестали устраивать правила игры? Она думала о тех днях, когда все ее мысли были лишь об Александре, когда она посвящала ему каждое мгновение своей жизни, когда она мечтала оказаться в его объятиях. Валентина внезапно ощутила, что ее бьет крупная дрожь.

Мужчина пристально смотрел в окно. А Валентина смотрела на его длинные ноги, тонкую талию, прямую спину; она с трудом подавила желание подойти к нему и прижаться щекой к его плечу. Все бесполезно. Они найдут другой повод, чтобы расстаться. Александр все еще полон иллюзий. Та любовь, о которой он говорил, не выдержит испытания временем. Она затвердеет, затем пойдет трещинами и разлетится на мелкие осколки сожаления, острые, как стекло.

Валентина хотела найти слова, чтобы сказать любовнику, как она сожалеет, что не собиралась причинить ему боль. Внезапно молодая женщина почувствовала, что готова разрыдаться, но так как она ни за что на свете не призналась бы в собственной слабости, она толкнула дверь, и та закрылась за ней с сухим щелчком.

Напрасно Сергей пытался удержать последние обрывки утренних грез — сон неумолимо ускользал от него. Он вслушивался в звон тарелок, которые мама расставляла на столе: холодное мясо, яйца и лук. Скоро он почувствует дыхание матери на своей щеке и ощутит, как она чертит крест у него на лбу — так она поступала каждое воскресенье. Этот жест теперь считался контрреволюционным, но Анна Федоровна не желала от него отказываться. Сережа, как обычно, сделает вид, что спит. Этот воскресный утренний ритуал доставлял мальчику огромное удовольствие, но он стыдился в этом признаться.