Неистовство магии застало нас врасплох, хотя мы, конечно, все были наслышаны об огнь-сердце – про него упоминалось в бессчетных балладах о войнах и осадах, а еще в историях о его создании: дескать, чтобы сделать одну-единственную склянку, требуется в тысячу раз больше золота, самые могущественные маги варят этот эликсир в котлах из цельного камня. Я благоразумно умолчала о том, что вообще-то взяла зелья из башни без спросу; если Дракон на кого и разгневается, то пусть только на меня одну.

Но легенды – это одно, а увидеть такое своими глазами – совсем другое. Мы все оторопели, а порченая скотина прямо обезумела. Десять коров сбились в кучу и атаковали заднюю стену – ударили в нее всей тяжестью, не обращая внимания на стрекала и колья. Мы все отчаянно боялись рогов и зубов чудовищ, да что там – даже прикоснуться к ним боялись: ведь пагуба Чащи так легко передается. Горсточка защитников отпрянула назад, Данка яростно вопила, заграждение уже начинало подаваться.

Дракон научил меня – с мрачным упорством он занимался со мною снова и снова, до бесконечности! – нескольким мелким заклинаниям починки, восстановления и подновления. И не то чтобы я так уж в них преуспела, но отчаяние придало мне сил: я вскарабкалась на пустые отцовские сани, указала рукою на заграждение и воскликнула:

– Паран кивиташ фарантем, паран паран кивитам!

Я знала, что где-то один слог пропустила, но получилось почти похоже: самая крупная поперечина, которая уже треснула, встала на место целехонькая и внезапно выпустила веточки и новые листья, а старые железные крепления распрямились сами собою.

С места не стронулась одна только старая Ханка. «Больно я сердитая, чтоб помереть-то», – отмахивалась она потом, когда все наперебой восхваляли ее за храбрость. Ханка сжимала в руках лишь обломок деревянной ручки от граблей: зубья уже отломались и застряли у быка между рогами. Обломок внезапно превратился в длинный заостренный блестящий металлический прут – стальной, между прочим! – и Ханка ткнула им прямо в раззявленную ревущую пасть одной из коров, яростно рвущейся наружу. Копье пронзило коровий череп насквозь, вышло с другой стороны, громадная зверюга всей тяжестью рухнула на забор и мертвая осела на землю, перегородив путь остальным.

Худшее было позади. В течение еще нескольких минут мы сдерживали натиск чудищ в других местах, но наша задача становилась все легче; к тому времени всю скотину охватило пламя и в воздухе разлилась непереносимая тошнотворная вонь. Охваченные паникой, коровы утратили всю свою извращенную хитрость и снова стали просто животными: они напрасно кидались на заграждение и друг на друга, пока не погибали в огне. Я еще дважды использовала заклинание починки и под конец уже обессиленно повисала на Касе, которая забралась в сани поддержать меня. Дети постарше бегали туда-сюда, тяжело дыша, с ведрами полурастаявшего снега, и тушили падающие на землю искры. Все до одного мужчины и женщины, изнемогая от усталости, размахивали стрекалами; лица их раскраснелись и повлажнели от пота, а спины мерзли на холодном ветру, но все вместе мы удержали-таки зверюг в загоне, и ни огонь, ни порча не распространились дальше.

Наконец пала последняя корова. Внутри загона шипел дым и потрескивал жир. Мы все обессиленно расселись неровным кольцом вокруг загона, вне досягаемости чада, и смотрели, как огнь-сердце успокаивается, догорает, все обращая в золу. Многие раскашлялись. Не слышно было ни разговоров, ни одобрительных возгласов. Для торжества причин не было. Мы все порадовались, что самой страшной опасности удалось избежать, но цена оказалась непомерной. Пламя довело до нищеты не одного только Ежи.

– А Ежи еще жив? – тихо спросила я Касю.

Она замялась, затем кивнула.

– Я слыхала, он сильно затронут, – промолвила она.

Чащобная хворь не всегда оказывалась неизлечимой: я знала, Дракону уже доводилось спасать таких бедолаг. Два года назад восточный ветер застал нашу подружку Трину на берегу реки: она там стирала белье. Трина вернулась совсем больная, с трудом передвигая ноги; содержимое ее корзинки припорошило слоем серебристо-серой пыльцы. Ее мать не пустила Трину в дом. Она бросила одежду в огонь, отвела дочку обратно к реке и несколько раз окунула ее в воду. А Данка тотчас же отправила в Ольшанку быстрого гонца.

Тем вечером явился Дракон. Я, помню, прибежала к Касе, и мы вдвоем притаились на ее заднем дворе – посмотреть, что будет. Дракона мы не видели; видели лишь, как в верхнем окне Трининого дома вспыхивает холодный синий свет. Поутру тетушка Трины сказала мне у колодца, что девочка поправится; а два дня спустя появилась и сама Трина, такая же, как всегда, только выглядела немного усталой, точно перенесла тяжелую простуду. Зато – радость-то какая! – ее отец уже копал колодец рядом с домом, чтобы ей никогда больше не ходить стирать на реку.

Но это же был всего лишь порыв тлетворного ветра, жалкая горстка пыльцы. А здесь… здесь случилось одно из худших заражений на моей памяти. Захворало столько коров, да так страшно… и они распространили порчу вокруг себя так стремительно – верный знак того, что все хуже некуда!

Данка услышала, что мы разговариваем о Ежи. Она подошла к саням и посмотрела мне в лицо.

– Ты можешь что-нибудь для него сделать? – напрямик спросила старица.

Я понимала, о чем она спрашивает. Если порчу не изгнать, смерть будет медленной и страшной. Чаща поглощает свою жертву точно гниль, пожирающая поваленное дерево: выедает человека изнутри, и остается чудовище, наполненное ядом и помышляющее лишь о том, чтобы распространить яд дальше. Если бы я сказала, что ничего не могу сделать, если бы призналась, что ничего не смыслю, если бы пожаловалась, что обессилена – а ведь Ежи затронут так сильно, и до приезда Дракона еще неделя, а то и больше, – Данка отдала бы приказ. Она отправится вместе с несколькими мужчинами в дом к Ежи. Они заберут Кристину на другой конец деревни. А потом мужчины войдут в дом и выйдут снова, с тяжелой, накрытой саваном ношей. Они принесут тело сюда – и бросят его на погребальный костер, к догорающим тушам.

– Я могу попробовать, – сказала я.

Данка кивнула.

Я медленно, с трудом выкарабкалась из саней.

– Я пойду с тобой, – вскинулась Кася, подхватила меня под руку и поддержала. Она без всяких слов видела – мне нужна помощь. И мы потихоньку побрели к дому Ежи.

Дом Ежи стоял в очень неудобном месте, на окраине, дальше всех прочих от загона; лес подступал к самому его садику. Полдень не так давно миновал, но дорога была необычно тиха и пустынна: ведь вся деревня собралась у пожарища. Снег, нападавший за ночь, похрустывал под нашими ногами. Я неуклюже увязала в сугробах в этом своем дурацком платье, но не хотела тратить остаток сил на то, чтобы преобразить его во что-то более практичное. Уже подходя к дому, мы услышали рычание, бульканье и стоны: они не умолкали ни на миг и звучали все громче и громче, по мере того, как мы подходили ближе. Я не сразу собралась с духом постучать в дверь.

Домик был невелик, но ждать пришлось долго. Наконец Кристина чуть приоткрыла дверь, выглянула сквозь щелочку и уставилась на меня, не узнавая. Да ее и саму-то узнать оказалось непросто: под глазами у нее пролегли темно-фиолетовые круги, а живот непомерно раздулся. Кристина оглянулась на Касю. Та объяснила:

– Агнешка пришла из башни помочь нам. – И Кристина перевела глаза на меня.

Минута тянулась бесконечно долго. Наконец Кристина хрипло промолвила:

– Заходите.

Она, оказывается, сидела в кресле-качалке перед очагом, у самой двери. Я поняла: она ждала – ждала, что придут мужчины и заберут Ежи. Комнат в домишке было всего две: эта и еще одна; дверной проем закрывала жалкая занавеска. Кристина вернулась к качалке и снова села. Она не шила, не вязала, не предложила нам чаю; просто отрешенно смотрела на огонь и раскачивалась взад-вперед. В доме стоны зазвучали еще громче. Я крепко стиснула Касину руку, и мы вместе подошли к занавеске. Кася отдернула ее в сторону.