***

Выданная вместо испорченной после Пасхи форма снова начинала слегка жать в плечах, рука и ноги росли, выдвигаясь из рукавов какими-то скачками, организм просил всё больше еды и нагрузки. Первый курс был окончен, на Земле начинался август, а мне во всю шел двенадцатый год.

Как сироте мне платили небольшую социальную стипендию, которой за глаза должно было хватить на месяц летнего отдыха, включая билеты на шаттл до Земли и обратно. Вернуться мы собирались к вечеру тридцать первого августа.

Джерри начал собирать рюкзак еще за неделю до экзаменов, пытаясь уложить как можно больше всего, но при этом сохранить какой-то свой строгий порядок и последовательность.

Я же в последний день закинул в сумку всякие мелочи, смену белья и немного гражданской одежды, которая, однако, вся оказалась мне беспросветно мала.

Весь вечер перед отлетом Джерри рассказывал про Ма и Па.

— Вот увидишь, они тебе понравятся, — говорил он, уже лежа в кровати. Я слушал его, привычно разглядывая погасший после отбоя матовый потолок. — Ма очень добрая, но строгая, мы с Па обычно слушаемся ее, но иногда перечим, если уж совсем хочется чего-нибудь сделать! Например, Па часто курит за столом — Ма это раздражает, но она уже привыкла… А еще у Ма самые вкусные ягодные пироги во всем Содружестве, я тебе уже говорил об этом? А у Па — самая большая коллекция довоенной музыки. Ма самая красивая, а Па самый сильный. Они уже столько лет вместе, что иногда кажутся похожими друг на друга, но на самом деле они очень разные!

— Ты сильно их любишь, — сказал я с невольной завистью. — Неужели не жалеешь, что сбежал и поступил сюда?

— Ничуть, — сразу ответил Джерри. — Потому что я не должен делать только то, чего они бы для меня хотели, даже если они считают, что так будет лучше. Мне нужно думать своим умом, а мой ум подсказывает мне стать офицером. А твой, чувак, что говорит? Ты всё еще думаешь стать адмиралом?

— После всего случившегося? — переспросил я. — После понимания, что военные не идеальны, что майор Джонсон мне врет, а правительственные войска почему-то следили за мной аж с самой Нижней Земли? Знаешь, бро, да, я всё еще хочу стать адмиралом. Чтоб прекратить всю эту срань, все интриги, все непонятные вещи! Чтоб всё работало на логике и силе.

Джерри издал странный хрюкающий звук. Со своей койки я его не видел, но готов был поспорить, что он смеется в кулак.

— А ты еще спрашивал, что в тебе может людям нравиться, — сказал он, отсмеявшись. — Такой упертостью можно горы сворачивать!

— Не понимаю, как это связано с отношением людей ко мне, — проговорил я, вновь теребя кончик волос. — И вообще — ложись спать, утром шаттл аж до завтрака, я узнавал.

Джерри быстро последовал моему совету, а сам я долго лежал без сна.

Отчасти в предстоящей поездке меня волновало то, что я почти возвращался домой. Может быть, мне удастся уговорить Джерри слетать в Нью-Кэп на денёк. Мне хотелось показать ему парк и аллею, в конце которой притаилось маленькое незаметное кафе «У Русалки», показать дом бабули и нашу с Лолой школу…

Утром Джерри разбудил меня мятым, недовольным и готовым убивать от недосыпа. Наскоро умывшись, мы подхватили сумки и отправились по Кольцу к ангару. На летние каникулы из Академии улетали почти все студенты, остающихся было ещё меньше, чем на зимние праздники. Кудряшка выглянула из своей комнаты и помахала нам рукой — видно, оставалась в Академии даже на лето.

Мы шли среди однокурсников и ребят постарше — переговаривающаяся, смеющаяся, зевающая от раннего подъема толпа. А меня что-то беспокоило в этом коридоре, в этой длинной, вечно уходящей вверх, за край поля зрения, трубе.

Все заняли свои места, мне досталось кресло у окна. Старт прошел гладко, наступила невесомость. Погруженный в попытки понять, что же тревожит меня в трубе Кольца, я не сразу обратил внимание на подмигивающие снаружи бесконечные звёзды.

И вдруг с ужасом ощутил себя в малюсенькой трясущейся посудине, один на один с пустотой вокруг — опять, как в первый день на станции. Но на этот раз преградой для пустоты была лишь тончайшая обшивка шаттла. Космос стучал мне в окно, отделенный от меня всего каким-то десятком сантиметров.

Тошнота навалилась острым комом в горле, прыгающим желудком и ноющей болью в висках.

Я же больше не боюсь, я привык, я живу в этой пустоте, в этом космосе, день за днем находясь в тонком хрупком Кольце под скорлупкой Станции, такой крошечной в сравнении с остальным миром.

Закрыв глаза, я представил себе парк Нью-Кэпа. Твердую землю под собой. Прочные дороги и тротуары.

Исполинскую планету, кружащую в бесконечности, такую надежную, незыблемую, закутанную в километры атмосферы, не дающей космосу влиять на маленьких и хрупких человечков под ней.

Представил себе Эвридику, огромную, покрытую зеленой хлорной водой, вращающуюся под красным солнцем и багровым небом, наверное, настолько же надежную, как старушка-Земля, но пока незнакомую мне.

Представил Марс, рыжий, суровый и пустынный, пронизанный подземными городами, окутанный сетью дорог и туннелей. Десяток не входящих в Содружество крохотных стран обитал там, черпая ресурсы в поясе астероидов, ведя торговлю найденными редкими металлами и породами. Потомки сбежавших от Войны и вулканической зимы колонистов, жители современного Марса вряд ли боялись космоса, дающего им воду, пищу и деньги.

Но мысли не задерживались надолго ни на Марсе, ни на Эвридике, ни на Земле. Всё было тщетно. Мы неслись на хрупком и крохотном шаттле, а планеты в моей голове стали шариками, монетками в руках кого-то огромного настолько, что и с расстояния в сотню световых лет не разглядеть его целиком.

— Чувак, ты какой-то зелёный, — взволнованно сказал Джерри. — У меня есть леденцы от укачивания, Ма всегда кладет их мне с собой в рюкзак, но мне они без надобности. Будешь?

Я ощутил, как сжимаю до боли подлокотник кресла сведенными судорогой пальцами, с усилием открыл глаза и потряс головой.

— Меня не укачивает. Просто я немного переживаю…

— О поездке? — по-своему понял Джерри. — Пустяки, всё будет отлично! Ма и Па уже готовят нам праздничный обед! Вот увидишь, таких пирогов, как у Ма…

— Нет ни на одной планете Содружества, я запомнил, — перебил я, ощущая растущее раздражение.

Страх был мне неприятен, чужд. Злость — знакома и понятна. Если нужно было выбирать одно из двух, я предпочитал злиться, а не бояться.

Потому весь оставшийся полет я злился просто ужасно.

А вот на кого? На Джерри, на космос вокруг, на свои дурацкие страхи? Этого я не знал.

***

Шаттл приземлился в Скай-Нью-Йорке солнечным ранним утром. По трапу я сошел почти ползком, шатаясь, как пьяный.

Твердая, прочная, настоящая Земля!

Ну, не совсем, конечно. Верхний Город Нью-Йорка стоял на поверхности земли только основаниями своих небоскребов. Жилая часть состояла из мостов и подвесных дорог, проложенных между домами на высоте сотни этажей, а в центре города, в окружении домов и переходов, раскинулся подобием тверди прямоугольник парка. Я запомнил это с нашей с Лолой прошлогодней поездки сюда на каникулах.

Кажется, это было жутко давно.

Я вдохнул утренний воздух Земли и ощутил, как вместе с ним в меня приходит спокойствие. Накопленное за полёт раздражение улетучилось, ушло вместе с искусственным воздухом шаттла и Академии, застоявшимся в моих легких.

Джерри хлопнул меня по спине и показал пальцем в сторону зала ожидания станции. Там, среди прочих встречающих, стояла темнокожая пара: кудрявая миниатюрная женщина в легком белом платье, которую я запомнил с момента нашей первой встречи с Джерри, и крупный бородатый мужчина в рубашке и летних брюках. Они махали руками и широко улыбались.

Я занервничал и едва не забыл, как дышать.

— Смотри, Ма и Па уже встречают нас! — заголосил Джерри и помчался к ним со всех ног. Когда подошел я, отец уже поднял его на руки и подбрасывал в воздух, легко, как пушинку. Мама ворчала что-то о том, какой Джерри тощий, как плохо нас в Академии кормят и как они скучали по сыну весь прошедший триместр.