Что же дальше? А дальше появляется тип из ОСВАГ, старый знакомый, который курирует СССР. В начале семидесятых его отдел крепко помог нам — они сдали нам нескольких своих аентов, советских офицеров, двое из которых оказались у арабов в военных советниках. Мы у них в долгу. Осваговец говорит: я знаю, как вашему горю помочь. Полковник Гальперин весь внимание: еще бы, за потерянные вертолеты жопу прочистят не кому-то, а именно ему. Он поит осваговца крепким чаем и выслушивает деловое предложение, которое в общих чертах ему нравится, и вообще ему нечего терять. Прослушивать Главштаб и ОСВАГ? Передавать сведения? Прекрасно, замечательно. С превеликим нашим удовольствием. И даже если ничего не выгорит, можно будет под шумок увести из банка пресловутые четверть миллиарда с неустойкой…

И точно — в назначенный день начинается война, и идет так живенько, что кажется, мы таки получим свои вертолеты. Деньги — это тоже неплохо, но на них трудно перебрасывать войска, на вертолетах это делать как-то проще. И тут опять начинается какая-то фигня. В крымском Главштабе полный раздрай, Главнокомандующий кричит о военном мятеже и о необходимости капитулировать перед СССР. Потому, дескать, что сигнал к началу боевых действий был передан самовольно каким-то офицером, без приказа командования, значит, незаконно. Может быть, к нему бы так не прислушивались, если бы мождно было расспросить самого этого офицера — да вот беда, его уже не расспросишь, его расспрашивают в ГРУ, ай-яй-яй, какая жалость. А может, сам он — агент ГРУ или КГБ, призванный совершить военную провокацию. Вот оно как…

Да… так вот, приходит ко мне Файнштейн и говорит: я подслушал очень интересный разговор, вернее, допрос… Короче, когда его повезут в Москву, можно будет перехватить машину. Я говорю — Сема, не сходи с ума. Понятно, хочется спасти человека, но что ж ты сделаешь против спецназовского конвоя. А он мне: бьюсь об заклад, что никакого конвоя не будет. А если будет, мы не полезем. Спорили мы, спорили… Уговорил он меня, короче. Так вот, вы — Тот Самый Капитан Верещагин. Вы подали сигнал к началу боевых действий. С вами очень хочет побеседовать ваше командование, и вы уж постарайтесь вогнать ему ума куда надо: какая, к черту, капитуляция, да здесь к утру камня на камне не оставят. Мы получили сведения из Москвы — вас будут бомбить, и крепко бомбить. Завтра утром, в шесть ноль-ноль. Решение принято на Политбюро. Даже если вы объявите перемирие и договоритесь с командирами дивизий, пока сообщение о капитуляции дойдет до штаба фронта, а оттуда — до Москвы, а там всех собрать и отменить решение? Нет, не получится. Не может комфронтом своей волей отменить решение Политбюро. И выход у вас один, сами понимаете какой: ударить первыми. Это я вам говорю, а вы передайте своим командирам.

— Думаете, они меня послушают?

Полковник внезапно перескочил на «ты»:

— Насрать мне, послушают они тебя или нет. Я деньги заберу и уеду. А ты останешься. И советы тебе припомнят твои боевые заслуги. На это раз просто и без затей — расстреляют, и все. Так что постарайся, чтоб тебе поверили. Знаешь, что ваши вышибают их из Симферополя? — без всякого перехода спросил он.

— ЧТО? — Верещагин подался вперед. Свежие швы вспыхнули, голова закружилась, он обнаружил себя почти что на руках полковника…

— Спокойно, спокойно! Только не надо срываться туда, капитан! Извини, но командир из тебя сейчас — как из меня архиерей. Давай лучше разберемся с Резуном. Когда я тебя отправлю, наверное, город будет в ваших руках. Но мало ли что…

Верещагин помедлил.

— Я даю вам слово, что при малейшей опасности убью спецназовца.

Он заметил, как перекосило Гальперина и добавил:

— Я не люблю изящных слов вроде «ликвидировать».

— Я тоже.

— Понятно… Вы, наверное, и всамом деле кровно заинтересованы… если засветили мне агента в Главштабе?

Гальперин оскалился.

— Что, опять устроите «охоту на ведьм»? Предупреждаю сразу: наш агент — не еврей.

— Да хоть черт… — Артем откинулся назад, чтобы справиться с головокружением. — Конечно, я сделаю… Что смогу. Когда и с кем вы меня отправите?

— Над этим сейчас работают.

— Я хотел бы немножко отдохнуть…

— Боюсь, совсем немножко, — сказал Гальперин.

— Можно вопрос, алуф-мишне?

— Да…

— Какие у сеген-мишне Файнштейна были личные причины меня выручать?

Исаак Гальперин помедлил с ответом.Потом все же сказал:

— Он приехал с матерью, отцом и старшим братом в Израиль в семьдесят первом году… На второй год службы загремели под самый Йом-Киппур. Ну, и случилось так, что Мишка Файнштейн попал в плен… После войны он умер. Покончил с собой. Есть вещи… с которыми не всякий мужчина может жить. Вот так. Ну что, уважительная у Семы причина?

Арт кивнул.

— Если бы ты видел, что с ним было сегодня утром… Понимаешь, не мог я его удержать. Даже если бы твое спасение никакого смысла не имело… Даже если бы я ему запретил… Короче, повезло тебе. Фаина тебя хорошо заштопала?

— Я в нее влюбился.

— Много у нее таких… поклонников. С тебя бутылка — после войны.

— Если буду… в состоянии.

— Что тебе сейчас нужно? Кроме отдохнуть?

— Алка-зельцер, свитер и пару теплых носков.

— Сделаем. Ложись здесь, на диване. Часа три у тебя есть.

— С добрым утром, дорогие товарищи! — Семен слегка тормошил его за плечо.

— Не тряси, больно.

— Тысячу извинений. Я принес тебе твою форму.

— Уже?

— Автоматическая прачечная «Файнштейн и компания»: стирка, сушка, глажка, художественная штопка. Предприятие борется за звание прачечной высокой культуры обслуживания.

Арт с сомнением посмотрел на советские камуфляжные брюки и корниловскую куртку. Сочетаньице…

— Давай, давай, снимай мои пасхальные штаны, — торопил Сема. — А то мне не в чем будет на шпацир ходить. Трусы, наверное, придется тебе подарить. Донашивать за тобой как-то неловко…

— Спасибо огромное. Свитер тоже твой? — видимо, не нашлось ничего похожего на корниловскую форменную тишэтку.

— Мой. И чего я сегодня такой добрый? Ты быстрее, человек ждет, — сеген-мишне зашнуровывал ему ботинки, пока он влезал в свитер и застегивал штаны.

Куртку Артем надел морщась: бурые разводы так и не отстирались до конца.

— Который час?

— Половина седьмого. Вру, двадцать шесть минут.

— Можно попрощаться с твоей матерью?

— Обойдешься.

— Передай ей от меня благодарность.

— Сделай то, о чем тебя просят — вот и будет ей благодарность.

Они говорили это уже в лифте.

В гараже ждала машина. Большой, довольно обшарпанный «лендровер».

— Это он? — спросил водила.

— Он. Второй уже там?

— Как птенчик в гнездышке. Загляни, помотри.

Верещагин заглянул вместе с Файнштейном.

— Ух ты, — сказал израильтянин. — Ну, Лева с ним круто обошелся…

В кузове «лендровера» лежал, связанный по рукам и ногам, пьяный до потери пульса капитан спецназа ГРУ Владимир Резун. Файнштейн скосил глаза на Артема и сказал:

— Злорадствовать нехорошо, сын мой.

— А я вообще довольно гадкий парень, святой отец.

— Куда едем, босс? — спросил водитель.

— В Главштаб, — ответил за Верещагина Файнштейн.

— Яки…

И тут Арт его узнал.

Боб Коленко, ведущий теленовостей, оголтелый охотник за сенсациями.

— Семен, — повернулся он к моссадовцу. — Ты что это надумал?

— Дареному коню в зубы не смотрят. Садись в кабину, быстро, не отсвечивай здесь.

Артем скрипнул зубами и забрался в кабину к водителю. Мотор взревел, «ровер» рванул с места. Файнштейн в зеркале заднего обзора помахал рукой.

Ладно, все равно уедем не дальше ближайшего поста… Даст Бог — не расстреляют сгоряча, при виде советских штанов.

— Вы — это он? — спросил водитель.

— Я— это я, — содержательно ответил Верещагин. — А вы кто?

— Боб Коленко, ТВ-Миг, — представился знаменитый ньюсмейкер.