— А никак. Он всё про нас уже знает, потому что хорошо знает меня. И кроме того… ты думаешь, что я такой… несдержанный? — Лиханов щурится с усмешкой и руку протягивает.
Смотрю я на него и поражаюсь, до чего бывают наивны мужики в его возрасте. Втирает про выдержку, меня в противовес ему наоборот напакостить тянет, причем настолько, что сдерживаться не вижу смысла. Самодовольно скалюсь.
— А если и Кирилла потянет не только веником поработать?..
— Тут будь спок. Во-первых, он по бабам и только по одной. — новая порция усмешки. — Во-вторых, ты — мой, а в-третьих, если не выдержу, ты опять сверху. А если выдержу. — пауза, немного давящая на расслабленную психику. — Ты — по-прежнему сверху, но я глубоко в тебе.
Протягиваю в ответ руку, цепляясь за крепкую тёплую ладонь, подтягиваюсь. Встав на ноги, обтираюсь о него, невинно, насколько я помню, как это делается, хлопаю глазками и топлю в сторону бани.
— Сразу предупреждаю, у меня кожа нежная, болевой порог низкий, и нервы слабые — веником меня не пиздить, даже если очень захочется, андестенд?..
— Кир хорошо парит… без следов, — как-то слишком таинственно и интимно говорит Леший, — тебе… понравится. Ручаюсь.
Алексей
Слегка обнимаю и касаюсь губами макушки. Смешно даже, но мне хочется его касаться и колоться об него. Хочется.
А ещё люблю замечать, как втягиваются его иголки, и сбивается дыхание. Теряю хватку… Заболеваю, что ли?
Подходим к бане, держа друг друга безпалевно за пояса джинсов. Через сени, заваливаем в маленький предбанник. Пацан озирается, будто бани турецкие думал увидеть, а тут шесток и потолок. Раздеваемся, молча, только скользим по коже взглядами, как ладонями.
— Ты знал, что трахаться в самой парилке — вредно для здоровья? — спрашивает у меня, стаскивая шмотки и кучей скидывая их в углу. — Трусишки оставить? — шлёпает резинкой по пузу, в ожидании ответа.
— Смеёшься? Всё снимай. — и сам спокойно раздеваюсь, заставляя дыхание пережаться в области горла.
В сауне я бываю за год несчётное количество раз. И сам с друзьями расслабляюсь, и парнёров по бизнесу вожу. Ну и ориентация естественно стеснения отметает метлой. Да, и Ромка, думаю, рисуется. В предбанник с облаком пара высовывается Горин:
— Ну, долго вас ещё ждать? Запарился уже! — смотрю на крупное долговязое тело с широченной грудной клеткой и досадливо отвожу взгляд: на узких бёдрах влажная простыня. Ромка тут же отслеживает мой взгляд, но все объяснения будут потом. Когда-нибудь… Если в них вообще будет смысл.
Я первым впихиваю пацана в густой влажный жар, который тут же накаляет кожу и все слизистые. Особенно, глаза. В самой парилке места не больше. Одному сесть повыше, второму лечь на широкую выскобленную скамью, третьему помахать веничком от души. Ромка озирается, оценивая габариты помещения. Да уж места для стриптиза маловато — не разгуляешься.
— Леший, сначала ты. — Егерь вымачивает душистые веники в ведре с кипятком, и в водянистом тяжёлом воздухе дурманяще пахнет дубом, берёзой и пихтой. — Я о твои бока размягчу, а потом и за гостя примусь.
Ромка лезет на выступ, садится, широко раздвинув ноги, но бросив на бёдра простыню. С наслаждением вытягиваюсь на скамье, положив голову на согнутые руки. У Кира особый культ парной. Сначала меня выглаживают и выминают от плечей до икр да так умело, что начинаю глухо постанывать. Горин прячет улыбку в русой бороде, за столько лет выучил все мои трещинки в броне.
— Проблема на проблеме и проблемой погоняет, да, Леший? — продолжает массаж, расслабляя до состояния бескостной медузки, выброшенной на берег. Прямо вижу круглые Ромкины глаза, мне даже смотреть на пацана не надо.
Потом Кирыч берёт веник, сначала легонечко охаживает разомлевшее тело, касаясь кожи, до едва заметного покраснения, словно пошлёпывает ладонью. Посильнее развожу ноги, ложусь щекой на скамью, от которой пахнет хвойной смолой, руки вытягиваю вдоль тела. Удары становятся сильнее с подстёгиванием, тело отзывается лёгким возбуждением. Через пару минут Горин трогает меня за плечо, переворачиваюсь на спину. Кир похлопывает меня тяжёлым веником по плечам, груди, животу и бёдрам, захватывая им горячий воздух парилки. Мокрые листья едва касаются члена и яйц, скользят мимо. Кирыч, банщик умелый, просто Ромка этого не знает. Заметив, что мой вальяжно развалившийся красавец крепнет и темнеет, Егерь быстро нырнул под моё колено, нажал нужную точку и… Теперь я со смехом смотрю на пацана, который мой пах гипнотизирует, слышу прямо: «Встань, встань, встань!» И тут на тебе! Опять полный штиль, а я на живот безболезненно переворачиваюсь.
Теперь Кирилл начинает охаживать меня, похлёстывая достаточно ощутимо, но не менее приятно, чем всё то, что было ранее. Лёгкая, набитая на наших с Каримычем телах рука. Растяжка и поглаживания двумя вениками в конце неимоверно расслабляет, кажется, даже крови легче по венам стало бежать, но в висках уже стучит перегрев и лишнее выпитое. В воздухе запаха спирта не ощущается, как в саунах, куда лезут прямо из-за стола, круто нарезавшись водкой и вискарём. Горин уже льёт воду на раскалённые в каменке булыжники, поддавая парку. Ромка приоткрывает рот, пытается обмахаться краем простыни, светя всем своим хозяйством. Я выхожу в предбанник, чтобы облиться прохладной водой из деревянной шайки и проорать исконно-русское матюгальное в потолок вследствие мощного отходняка.
Из парилки слышу вопли, заглядываю и наслаждаюсь: Горин стащил с припечка сопротивляющегося Ромку без особого труда и нервов и теперь его бережно укладывает на скамейке. А он дёргается, словно его свежевать собрались. Подхожу и треплю по волосам:
— Погоди нервничать, Ромк. Доверься, сейчас всё уйдёт. Просто попробуй.
Пацан смотрит из-под чёлки, странно поблёскивая глазами. Наклоняюсь и мягко накрываю его губы своим ртом, чуть проводя языком по верхнему ряду зубов. Горин мочит венички, стоя к нам спиной. А я укладываю Ромку поудобнее и чуть шлёпаю по жопе. Сижу все двадцать минут с ними на верхнем ярусе, накаляясь смотрю, как Кирилл накладывает лапы на тело Ромки, массирует, уверенно пересекая спину, поясницу, поджавшуюся задницу. Не могу понять, почему в горле пересыхает быстрее, и я эти лапы хочу остановить, отбросить на хрен. Вижу, каким взглядом меня обдаёт пацан, балдея от почти профессионального массажа. Потом веники летают вокруг стройного грациозно-мускулистого тела, и пацан издаёт уже отнюдь не недовольные звуки. Он терпел, теперь мне терпеть в ответочку.
В окончание парада на скамейку заползает Егерь, сбросив простынь. От зрелища его «сокровищ», Рома, тихо выматерившись, скрывается в предбаннике, оставляя нас один на один. Я парю Кира, как он и научил, и массирую широкие плечи, и длинные мослатые ноги, покрытые тёмными волосами, и сильные руки с проступающими мускулами. Касаюсь двух шрамов на спине и одного кривого и рваного на левом бедре. Горин хватает мою руку.
— Лёш… Нет. А то водичкой холодной оболью.
— Ты не понимаешь, Кир. И не надо! — стискиваю зубы и прошу его повернуться на спину. Дальше в режиме «робота» заканчиваю процедуру и шлёпаю по плечу. Горин грузно поднимается, хвалит меня, и зовёт Рому мыться. Три дешманские китайские варежки и кусок ароматного детского мыла, пацан ржёт, что даже не подозревал сколько на нём грязи, я стираю с плечей чёрные катышки, выгоняемые жаром из всех пор. Облившись и облегчённо выдохнув, мы выползаем в предбанник сушиться. У Кира в чайнике тёплый напиток из тьмы-тьмущей вкусных травок. Развалившись на скамейках, мы выпиваем почти два литра, медленно смакуя терпкое послевкусие шиповника, брусничного листа и зверобоя.
Пялим на себя смешные, старые, но чистые вещи Егеря, рубашки и треники. Ромке всё приходиться подкатывать. Ругается сквозь зубы, обзывая нас дылдами и злыднями. Горин тихо шепчет мне в ухо, что пацан прикольный. Я отвечаю, что и без него знаю.
В избушке две комнаты. Спальня без разговоров предоставляется нам. Большая дубовая кровать застелена свежей штопаной простынью. От подушек идёт вкусный травяной запах. Ромка плюхается на постель с лёту, зарываясь личностью в подушку. Я зажигаю спираль от комарья, ибо хорошо знаю возможность этих зверей просачиваться в жилые помещения отовсюду. Курить не хочется. Вообще. Прямо из маленького чайника из носика втягиваю добротный глоток чая. Рома приподнимает с кровати лохматую голову. Сажусь рядом, передаю гремящую ручкой тару.
