Алексей

Мог бы и не просить. Зараза. Обнимаю до хруста, чтобы понял, как я могу беспокоиться, одной рукой сгребаю в жменю мокрые пряди волос на затылке. Ромка приоткрывает рот, взгляд туманится. Врываюсь сразу с языком, потом только доходит, что имею шашлычно-коньячный вкус и в принципе, организм «на хорошем веселе». Второй рукой сжимаю поджавшийся зад, опять же сильно. Выдох в рот, и мой член, изнывая, упирается пацану в бедро. Целуемся слишком горячо, Ромка лихо перехватывает инициативу, накрывая ладонью моего «бойца» через ткань. Мои губы почти искусаны, ревностно, ярко… словно пытается этим что-то сказать. Шаги всё ближе… за кустами… тяжёлое дыхание… нас зовут… Нет нас! Волшебный лес, скрой от глаз меня и моего беса.

— Подрочить не успеем… — стонет Ромка, освободив мой рот. Дышу. Смотрю, как он слизывает тонкую ниточку слюны и вдруг резко встаёт. — Ладно, могу и потерпеть.

Поднимаюсь следом, видон у обоих, конечно, аховый: на мокрых джинсах бахрома из мелкого сора, губы припухшие, глаза шальные. Через секунду из ближайшего куста выламывается Каримыч.

— Живы! Слава те!

Ромка

 — Мы тоже тебе желаем здравия. — копирую его интонацию, стряхивая песок со штанов, но получается не очень, и надо бы переодеться. — Особенно, он. — типа промазав мимо цели, указываю Лёхе на пах, а не грудь, быстро отдёргиваю руку и, как ни в чём не бывало, плетусь в лес.

Настроение более чем игривое. Даже не так, животное желание на природе становится ещё сильнее. К тому же не помогает отвлечься взгляд, жгущий лопатки, тяжёлые шаги за спиной, и даже дыхание кажется провокационным.

Прячусь в палатке, стаскивая мокрые шмотки, потом натягиваю запасные: простые, тёмные джинсы и чёрную майку с ржущим безумным смайлом. Кружится голова. Не может от простого желания так ломать. Так не бывает. Скорее всего я просто заболеваю.

Вечер постепенно окутывает палаточный городок тёмной дымкой, скрывая пороки и тайные желания собравшихся, словно пряча их от всего мира и давая хоть немного побыть в гармонии с собой. Толпа молодняка носится по пляжу, они барахтаются в воде, занимаются любовью, думая, что их никто не видит, а я, вздрюченный и морально неудовлетворённый, чувствую любое колебание сексуальной энергетики, и взгляд машинально к ним тянется. В бабу, что ли, переодеться?! Походу я это вслух спросил, потому что Лёха, стоя за моей спиной, нервно заржал, потом очень вежливо попросил:

— НЕ ВЗДУМАЙ!

А что? Бабы платье дадут, ноги не кривые, почти не волосатые… Задрав голову, смотрю на Лёху через плечо, он мне «фак» показывает, предугадывая мысли на шаг вперёд.

— Я пошутил, — предупреждаю, пока он не отошёл от меня подальше.

— Смешно? — уточняет, не улыбаясь даже глазами.

— Мне? Нормально, — присаживаюсь, куда он указывает, поближе к костру, забираю из рук девушки, что помогает «по хозяйству», шашлык и стакан с пивом, на крепкий алкоголь не стоит. — Что у нас дальше по плану мероприятий?

Алексей

Ляпнуть при девчонках, что хочет переодеться. Бессмертный, не иначе! Им только дай «зелёный свет», сделают из тебя приму театра «Голубая устрица» и завещание написать не успеешь. Прекрасный пол уже тащит шмотки и косметику, игнорируя предложение Каримыча поиграть в «Угадай сюжет из фильма». Рома ищет пятый угол, бросая на меня острые выразительные взгляды. Я выдерживаю паузу, потом громко объявляю:

— Кто ради байкера расчехлит свою гитару? Я бы поиграл!

Вроде не призыв к вечерней молитве, но стихло почти всё побережье, кроме «особенно приятно занятых». Народ подтянулся к огромному костру, расселся, как-то чересчур торжественно. Девчонки, схватившие Ромыча, тоже плюхнулись на деревянные настилы в первых рядах и его же с собой усадили. Мне передали отличную гитару, я перебрал струны, проверяя звучание и удовлетворённо улыбнулся. Что петь даже не вызвало раздумий. Начинал я всегда с Неё.

— Слепая ночь легла у ног и не пускает на порог.

Брожу по дому, как во сне, но мне покоя нет нигде.

Тупая боль пробьёт висок, и пальцы лягут на курок,

А в зеркалах качнётся призрак, призрак любви…

Наверное, я буду всё время вспоминать лицо Ромки, который смотрел на меня. Изумление… нет… крайнее изумление и жгучая ревность, что меня сейчас слышат все, а не только он. Мой голос, достаточно хорошо поставленный, чуть хрипловатый, создан для таких песен, хотя не особенно могу его перегружать, как Кипелов, и не так виртуозен, но… Когда меня слушают впервые, то я могу очень поразить.

— Возьми моё сердце, возьми мою душу!

Я так одинок в этот час, что хочу умереть.

Мне некуда деться, свой мир я разрушил,

По мне плачет только свеча на холодной заре.

Пришлось напрячься, не пел давно, но не слажал, хотя и не вытянул, как хотел. Девчонки почему-то обнялись. И Ромку обняли. Все, короче, по мере возможности начали обниматься и раскачиваться. Повынимали зажигалки, устраивая мне приём, как настоящему рок-певцу, хотя я достаточно скромный исполнитель и на «минуту славы» не претендую.

Гитара оживала в руках чередой аккордов. Я пел, пел до конца, и начинал что-то новое, но видел напротив уже лишь один прожигающий, плавящий, восхищённый взгляд.

Ромка

Сумерки сгущаются всё глубже, забирая возможность видеть, да я и так почти в темноте, кроме слуха все чувства по одному отказывают. Зажимающее плечами скопление народа нервирует, хочу остаться один на один с тем, что происходит, а происходит тотальный пиздец, потому что я перестаю его контролировать. Почва медленно уходит из-под ног, и это чувствуем оба, особенно Лёха, постепенно перестающий скакать взглядом по собравшимся отдыхающим и останавливаясь на мне.

Смотрю на него из-под чёлки, сквозь зубы отговариваясь от девчат, и не из вредности, просто на разговоры сейчас нет ни сил, ни желания. Злость мешаю с похотью в одном бокале, добавляя нетерпимость и горчащую от переизбытка страсть, всё это пью залпом и, переварив и удвоив, возвращаю Лёхе. Сбивается на аккорде, голос дрогнул, не так, чтобы все заметили, но я — точно. Лукаво улыбаюсь, продолжая нахально пялиться ему в глаза и пожирать его уверенность, наглядно давая понять, что тебе пиздец, милый. Мой посыл настолько красочный, что не требует пояснений.

Залпом выпиваю остатки спиртного, отставляя стакан под ноги и выбираюсь из цепких наманикюренных пальчиков, уходя в ночь к палаточному городку.

К своей палатке иду не спеша, затягиваясь из прикуренной сигареты короткими тяжками, резко выпуская дым. Вести начинает почти сразу, хотя выпил всего ничего. Откинув полог, забираюсь внутрь, оставив сигарету, затоптанной у порога. Падаю на расстеленное покрывало, потягиваюсь, не упуская возможности схватиться за член и сдавить его сильнее, чем следовало, ненадолго оттягивая удовольствие. Стаскиваю майку через голову, расстёгиваю штаны, уже слыша знакомые шаги совсем рядом…

Ему даже не надо говорить, что я оборзел в край, что морально его поимел ещё у костра, а сейчас сделаю это ещё и физически, всё это читаю по тёмным, почти чёрным глазам.

— Ну ты и… — долго подбирает слова, сидя на коленях и рукой придерживая полог.

— Чудовище?.. — выдавив из себя улыбку, расстёгиваю пуговицу на штанах и тяну собачку замка ширинки вниз. — Дверь закрой, — не прошу, ставлю перед фактом, повышая уровень борзометра совсем уж до неведомых высот и нарываюсь на пиздюлину, провоцирую, бешу, проверяю, а с него как с тефлона всё стекает. — И иди ко мне.

Его надежда на мою вменяемость тает на глазах. Вокруг полно народу, и будь один из нас женщиной, всё было бы в разы проще, но так уж вышло, что выбора у нас не осталось. Тянусь к нему сам, привстав и поймав его почти в полёте, хрипло выдохнув в поцелуй, принимаю весь его вес на себя. Ловлю неподдающийся описанию кайф именно скованности другим, когда тобой могут управлять. Но сегодня не тот случай, поэтому, извернувшись, переворачиваю его на лопатки, оседлав бёдра, перехватываю запястья и фиксирую над головой, теперь в поцелуй же похабно улыбнувшись.