Ламерт перестал появляться у нас, так как всё свободное время тратил на визиты к любимому и часто ночевал с ним. Я тоже мотался к Престону, неизменно прихватывая с собой Владмира с его «особым питанием». Пай лучился, когда наш тандем, гружёный всевозможными мисочками, появлялся на пороге. К слову, этот день в клинике приурочивался к праздничному, ибо практически всем от пациентов до врачей перепадал какой-либо вкуснючий кусочек, печенька или печёный фрукт. Пайка прилипал ко мне, как клей. Я гладил отросшие густые волосы на его голове и подробно рассказывал всю дико важную произошедшую за три дня ерунду. Когда тройня в животе моего сына начинала шевелиться, он ойкал, бледнел и улыбался, абсолютно счастливый.

В шесть с половиной месяцев Паю запретили вставать. Женщине выносить тройню легче из-за более широкого тазового дна. В теле омеги так много места природа не предусмотрела. Илья взял две недели и поселился в клинике, как бесплатная раб/сила, ухаживая за мужем и другими пациентами.

Годовалая Макс подхватила первую простуду и мучалась соплями и кашлем. Мирро к брату возил Свят, а я развлекался дома с соплеотсосником и ингалятором. В десять месяцев, удирая от меня на карачках, когда я в очередной раз хотел сменить памперс, дочь встала на ноги и начала топать. Сначала потешно хватаясь за всё и всех, а потом и без поддержки, доводя до инфаркта всё и всех. Представьте, сколько я ловил малышку, чтобы промыть нос от соплей?!

Когда гадкая простуда сошла на «нет», беременность Пая перевалила за семь месяцев, и Роше уже всерьёз планировал кесарево. Детки весили уже около двух килограммов, и им реально становилось тесно. Кроме этого, у Престона появились отёки, и из-за давления на диафрагму молодому человеку было тяжело дышать.

Ламерта вызвали на работу в приказном порядке. Пай видел, в какой тревоге любимый покидал его. Илья позвонил мне, и я тут же примчался в клинику.

— Лерк, задание крайне важное и долговременное. Нельзя никак переназначить. Исключительно в моей компетенции. Через две недели у Заечки операция. Умоляю, если не успею, будь с ним во время родов!

— Мог бы и не умолять, зять! Буду, естественно. Но сделай всё возможное, старик! Ему нужен ты, ведь это ваш подвиг, Илья!

Достаточно нежно я расстался с Макеевым, который теперь работал в отделе Ламерта. Мы странно долго обнимались, лаская и поглаживая друг друга. Свят смотрел на меня, не отрываясь, но не целовал. Я начал нервничать.

— Мужики, вы ведь не бурить метеорит отправляетесь? В один конец?

— Нет. Но… я так давно тебя не оставлял, Лерк.

Меня поразило точно ударом тока: мы с Макеевым надолго не разлучались уже два года. Я эгоистично привык ошущать его дыхание у своего уха за спиной, кольцо его сильных настойчивых рук, каменный пах, вжимающийся в мой зад и подлючие мурашки по коже от хрипловатого голоса. Чиооорт!!! Мыслимо ли завестись от одной мысли…?!

— Стари-и-ик?! — шепчет мой персональный бес. — Ты… чего?! Тут же негде!

Я тяну его в ординаторскую и запираюсь изнутри. Потом опускаюсь на колени, но муж останавливает.

— Возьми меня! Сам! — рычит он, целует в шею и поворачивается.

Я нахожу упаковку салфеток на столе, быстро срываю с мужа рубашку, обнажая широкую спину и зацеловываю её жадными прикосновениями губ. Свят дрожит под моими ласками, сильнее расставляя ноги. Я расстёгиваю ремень… пуговку… молнию… кусаю в плечо и ныряю в трусы супруга обеими руками. Горячо, гладко, боевая готовность совершенного ствола! Сдёргивая штаны с трусами до колен, любуюсь красивой крепкой задницей, а потом дотягиваюсь до его рта, вовлекая в глубокий поцелуй.

— Макеев, ты просто секс!

— Лерка, дава-а-аай! — стонет Свят.

И я даю! Несколько плевков в ладонь, суровая мужская реальная романтика, немного времени, чтобы размять плотное колечко мышц, под его судорожные вздохи-выдохи. Макеев снова поворачивает голову, чтобы я поцеловал. Я хватаю его наглый желанный рот и, одновременно, вхожу коротким мощным толчком.

— Ле-е-ерк, бля! — он не может сдержать вопль, перерастающий в хриплый стон. — Люблю… тебя! Трахай… сильнее… не сдерживай…ся!

— Дурило! Тебе же работать! — я задыхаюсь от острого возбуждения, сжимающего горло, и пионерских по скорости ритма телодвижений. Сердце бешено колотится, ноги напряжены, и я пытаюсь оттянуть собственный оргазм, чтобы Свят… Он содрогается внутри, сжимает меня сокращением мышц.

— Лер, я уже-е-е! — с удовольствием наблюдаю, как спереди муж без рук уделывает стену своим семенем. Следом, кончаю я, едва сдержав узел…

Вот был бы номер…!

Тяжело дышим, восстанавливая дыхание, целуемся, прибираем «следы преступления» и вываливаемся из ординаторской. Первое, что вижу круглые глаза Роше и Ильи. Макеев беспечно лыбится, я краснею, пойманные, как подростки на месте преступления. Анри снисходительно машет рукой.

— Ламерт, мы справимся! Работай и не волнуйся. Состояние парня стабильное. Кроме того, его татенька здесь со своим радаром случайностей!

Мы с Ильёй крепко обнимаемся. Свят быстрым движением губ смазывает мне висок.

— Пока!

— До скорой встречи!

— Увидимся! — три оптимистичных формы прощания. И я тороплюсь к расстроенному Паечке, потому, что надо передать ему немного уверенности и сил.

За два часа до операции Престона мне позвонил Свят:

— Привет, любовь моя! — с мужем мы болтали довольно часто по вечерам, он спрашивал про Максин, про Пая и весь мой выводок в целом. Практически не отпуская скабрезных шуточек, Макеев вёл себя странно. Как настоящий отец большого семейства в отъезде. Я терялся и тоже был серьёзен.

— Привет, альфа! Вы где? Давайте быстрее подгребайте! Зая на взводе! Свят, я…

— Лерк, остановись! — голос Макеева набрал силу. — Мы… не успеем… Прости…

— В смысле?! А Илья? Отпусти хотя бы его!

— Лерк, он не сможет.

— Та-а-ак! — я слышал тревожную песнь кристалла, но Фаби не позвонил, и я не волновался. Хотя Фаби знал об операции. Выходит… — Свят, что случилось?

— Всё сложно. Мы попали в переделку.

— Илья жив?! — мой голос глохнет.

— Жив. Без сознания, но жизненно важные органы не пострадали.

— А… ты…?

— Я ж тебе звоню, балда! На мне ж, как на собаке! Поддержи ребёнка, любовь моя! До встречи!

Пай был не особенно удивлён: работа Ламерта всегда «тянула одеяло на себя». Естественно, про ранение я ничего не сказал, но предчувствие липкой патокой скользило по спине.

Из раздумий меня вывел тоненький высокий крик младенчика, и Роше положил на грудь Пая маленького мальчика. У Престона была спино-мозговая анестезия, он счастливо улыбнулся и погладил крошку по щёчке. Рядом на соседнем столе лежал Мирро в больничной рубашке. Ему на грудь и живот положили смешных сморщенных близнецов. Тройня вопила нестройными слабенькими голосками, наполняя атмосферу родильного зала нескончаемой радостью. В глазах Роше стояли слёзы, когда он заканчивал операцию, Пай успел дать грудь Даниэлю, а потом приложил к соскам Адама и крошечного омежку Стефана. Владмир стоял рядом, целовал брата в лоб и плечо.

— Миленький мой! Спа…сибо, спасибо, мой родной, братичка!

Потом Пай отрубился, а детвору взвесили, измерили, помыли и положили в кювезы для недоношенных.

Данька потянул на 2400, Адам — 2100, а крошка Стеф весил всего 1900. Но для тройни это было замечательные показатели. Слабенького Стефана на всякий случай сутки продержали на аппарате искусственного дыхания. Мирро сидел рядом с совершенно бессонными глазами и смотрел на сыночка, непрерывно твердя молитву.

Свят приоткрыл глаза под мерное пиканье прибора. На его запястье дрогнули чьи-то прохладные пальцы:

— О, Мадонна! Слава Богу! — выдохнул тихий приятный голос.

— Ла…понька, ты тут чего?! — Макеев облизал губы.

— Чудовище! Ты понимаешь, что едва не погиб?! О чём ты думал?! — Фабио вскочил, сжимая кулаки.

— А ничего, что я только… очухался, детка? Ты… Лерке… сказа…?