— Дай мне адрес гостиницы, где он остановился.
— Чего?! — от удивления Сергей чуть не выронил кота. — Тебе мало синяков, так хочешь ещё, мазохист?
— Да ты же ничего не знаешь, я, быть может, за грехи прошлого расплачиваюсь!
Рамзес зачем-то чихнул. Сергей сощурился и внимательно посмотрел в опухшие глаза музыканта. Тот пытался сделать взгляд как у знаменитого кота из не менее знаменитого мультфильма, но из-за помятости физиономии получалось мало. Наконец, Сергей расслабился и, чувствуя власть в этой ситуации, сказал:
— Хорошо. Я дам тебе адрес, но сначала мы пойдём в мой кабинет, где ты мне расскажешь всё. Остальные могут идти по домам.
Ритка с наслаждением кинулась на мягкую и прохладную кровать. Ноги гудели так, что даже голова начинала болеть от этого вибрирующего недомогания. Потом она подумала, что голова болела вовсе не из-за этого: её разрывали мысли, куча вопросов, которые оставались без ответа. Её выводило из себя поведение Гато: она чувствовала, что диджей когда-то натворил дел и теперь в самом деле расплачивается за них, но то, как он покорно перенёс «наказание», не могло не быть странным. Что это за черта характера? Было это трусостью или же самобичеванием? Ведь Гато не нанёс ни одного удара обидчику в ответ…
Но более всего её беспокоило поведение и настроение Тима. Дело было даже не в его самоуверенности, которая грозится скоро поспорить с самолюбием Тимура, а в его непонятных посылах в словах и взглядах. Как будто он хотел что-то сказать, но никак не решался, словно думал, стоит ли и нужно ли это ей. В конце концов, Рита пришла к мысли, что с Тимом творится такое из-за его нынешнего положения в клубе — ему явно сопутствовал успех, который кружил голову. Лишь бы он не начал брать пример с Тимура, хотя, Рита в этом не сомневалась: звезда клуба вызывала у Тима негодование и презрение, несмотря на очевидные успехи в «Ауруме», но чем, как говорится, чёрт не шутит. С такими мыслями она отключилась, прижав голову к пышной подушке.
На дворе сияло чересчур жаркое солнце, а по воздуху летали многочисленные паутинки. Глеб, выйдя из «Тойоты», начал размахивать перед собой руками, стараясь не столкнуться с полупрозрачными нитями. По этой причине он и не любил «бабье лето» — уж если осень началась, то извольте прятаться по тёплым углам, а не вить свои летние гнёзда. Он упорно носил при себе утеплённую осеннюю куртку, словно представляя себя шаманом, который таким нелепым образом пытался наконец вызволить из убежища октябрьские дожди. Войдя в квартиру, он отёр пот со лба и поприветствовал своих сожителей.
— Доброе утро, сэр Ланселот, Мерлин, — крикнул он с порога, однако, названноё по кличкам зверьё звать не нужно было: они дружно и верно ждали хозяина у самой двери. Мерлин тявкнул, но тут же осел на задние лапы и принялся остервенело чесать пораненное на прошлой прогулке ухо. Победителем в сегодняшней гонке к ногам хозяина оказался сэр Ланселот — серый с чёрными полосами толстый кот, в противоположность Рамзесу, — самодовольно замурлыкал и начал тереться о тёмно-зелёные джинсы Глеба. Потрепав по очереди обоих домочадцев за ушами, Глеб прошёл вглубь квартиры с новым зовом:
— Гвиневра! Гвиневра, девочка моя! Ты где?
Краем глаза он заметил на самом верху компьютерного стола жёлтое пятно, после чего раздался писк, и через пару мгновений канарейка сидела у него на указательном пальце вытянутой руки.
— Умничка! Теперь идём домой, лапуля.
Глеб подошёл к обширной клетке и открыл дверцу. Гвиневра неохотно полезла внутрь и грустно посмотрела на хозяина, рассчитывая на то, что он передумает и даст погулять ещё пару часиков. Но он дал понять, что пора бы и честь знать, и по привычке накрыл клетку лёгким покрывалом.
Он никогда не боялся оставлять их одних на долгое время: все трое росли вместе, поэтому съедение одного другим было сродни братоубийству. К тому же, канарейка была слишком умной, чтобы гулять и летать низко, и всегда сидела на какой-нибудь высокой точке комнаты, откуда с насмешливой трелью следила за увальнями Сэром Ланселотом и Мерлином, которым было лень гоняться за давно наскучившей птицей. К тому же живая еда их нисколько не интересовала: им подавай готовый корм.
Памятуя об этом, Глеб прошёл на кухню, слишком чистую для холостяцкой, чего, конечно, нельзя было сказать о спальне, где на стульях висели толстовки и поло, а на ковре были расставлены стопки книг и дисков, в только одному хозяину известном порядке. Глеб достал из шкафа три пакетика — два с кормом для пса и кота и один с мармеладом для себя — и высыпал содержимое соответственно в каждую миску. Помня, что зверью всегда было скучно принимать пищу без музыки, он прошёл в спальню — услышав его шаги, Гвиневра жалостливо чирикнула — и включил компьютер. Машина загудела, открылось окошечко с проигрывателем. Глеб размышлял, чего бы ему сейчас хотелось послушать, и разрывался между, как это ни странно, Scorpions и Меладзе. Решив, что ему всё равно, Глеб просто нажал на воспроизведение, и из динамиков полился мощный вокал Мадонны. Глеб почему-то удивился, но переключать не стал.
Не забыв покормить ещё и черепашек в аквариуме, Глеб присел и начал задумчиво жевать мармелад. Пока он ехал домой, думал, что готов съесть целую пачку пельменей, но сейчас голод куда-то исчез, и разноцветные мягкие мишки с фруктовым вкусом были единственной желанной едой на данный момент. Он закрыл глаза и мечтательно подумал о курице в апельсиновом соусе, которую Марина часто готовила на семейные праздники — в экстравагантности кулинарных предпочтений они были как никто схожи. Глебу показалось, что с тех пор, с самого последнего семейного застолья на дне рождения матери, он больше не только не пробовал её фирменного блюда, но и не общался с ней толком — именно как близкий человек, как родственник. Они остались коллегами, потому что выше этого статуса Марина никого не поднимала со дня смерти Егора. А ведь ему, Глебу, сейчас ничего больше и не нужно было, кроме одного — снова стать тем близким другом, названным братом, которым нечаянно становятся юноши для жён их братьев.
Пока кот и пёс дружно чавкали на всю кухню под трепетные всхлипы Мадонны, ударявшиеся в стенку соседней с кухней спальни, Глеб смотрел в висящий прямо перед столом плакат его любимого фильма, не видя, собственно, картинки, потому что перед глазами мелькали кадры из прошлого. Внезапно мармелад показался противным, и он отложил пакетик в сторону, не отводя взгляда от плаката. Со стены ему ослепительно улыбался неутомимый Джим Керри, рядом с которым был напечатан красноречивый слоган фильма: «Одно слово может изменить твою жизнь».
— Ну, надо же, — изумился сам себе Глеб, до которого внезапно дошёл смысл фразы. Сколько этот плакат уже висел на его кухне, — кое-где даже были видны пятна и царапины, — а только сейчас он подумал, что всегда воспринимал фильм как фильм, совершенно не обращая внимания на посыл, который крылся в его незамысловатом сюжете. Разве сложно сказать себе «да» и пойти сделать то, чего хотелось уже давно? Лучше ведь пожалеть о том, что сделал, чем всю жизнь сокрушаться о том, что даже не попытался.
Внезапный звонок заставил его вздрогнуть. Он быстро захлопал ладонями по ногам, пытаясь понять, в каком из многочисленных карманов его необычных брюк спрятался аппарат. Выудив его, он провёл пальцем по экрану, на котором высвечивалось «Серёженька».
— Надеюсь, не спишь, — вместо ненужного приветствия сказал в трубку Сергей.
— Что-то важное? — Глеб, так же как и его друг, был слишком уставшим, поэтому общались они односложными и небольшими фразами.
— Пообщался с Багирой, ты зря ушёл.
По шуму из динамика легко было догадаться, что Сергей курил по пути куда-то. Глеб напрягся и неосознанно снова бросил взгляд на плакат.
— О чём? — сглотнув, спросил Глеб. Сергей усмехнулся.
— Не бойся, не о тебе. Она рассказала насчёт своих переговоров.
В ходе разговора Глеб узнал, что таинственный партнёр из Москвы, с которым Марина общалась накануне в зале, был вовсе не столичным, а местным хозяином ночного клуба по имени Рэм, судя по всему, египтянин. У него всё же были какие-то связи в Москве, из-за чего Багира изначально и затеяла все эти переговоры. Через несколько месяцев стартует чемпионат по мужскому стриптизу, и она пыталась выяснить, что требуется для того, чтобы вывести туда своих подопечных. Оказалось, что ничего особенного, кроме благосклонности Рэма и таланта танцоров. Египтянин оценил их способности и дал своё добро, уверив, что устроит всё сам — напишет рекомендацию и подаст заявку своему московскому другу, который и был организатором мероприятия, что гарантировало практически стопроцентное участие. Теперь дело оставалось за малым — подготовить парней к чемпионату и решить, кого туда направлять, ибо категорий было несколько.
