— Нет особой причины. Современные молодые люди знают, кто такой Шекспир, и в то же время читают что-то такое, — он повернулся ко мне лицом и слегка помахал той самой похабной книжкой из моего рюкзака.

Я почувствовала одновременно стыд и облегчение, потому что хотя бы поняла, что мои вещи находятся либо у него, либо у Никки.

— Какая разница? — спокойно парировала я. — Это моя жизнь — что хочу, то и читаю. Не вам меня судить.

— Как думаешь, Отелло бы одобрил, найди он у нежной и чистой Дездемоны подобную литературу?

— Судя по тому, что он ее убил из ревности — вряд ли. Но я не Дездемона, а вы не Отелло.

— Это ты верно подметила, — он замолчал на минуту, я слышала, как он шелестит страницами. — Я тоже прочитал. Особенно мне понравилась та часть, где главные герои встречаются и предаются долгожданной любви. Как ни странно, но хорошие концы даже во мне вызывают теплые чувства.

Мне стало не по себе. Наученная прошлым опытом, я понимала, что он может сорваться в любой момент. Я будто прогуливалась по минному полю. Меня грела лишь мысль о Монике, что ждет меня за дверью, но пока вампир сидит лицом ко мне, выиграть время и сбежать не получится. Пока я размышляла, Анаксимандер опять углубился в роман.

— Читай с этой страницы вслух, — он швырнул в меня книгу в мягкой обложке, но я не смогла поймать и полезла поднимать ее, уже измятую и пережившую много читателей, с пола. Тут мой взгляд упал на стоявшее напротив еще одно кресло. Под ним, в узком пространстве между полом и расписным шелковым сиденьем лежал складной нож. Я быстро повернула голову — вампир снова отвернулся и сидел спиной ко мне. Молниеносно вытащив нож и подняв книгу, я уселась обратно в кресло и засунула нож под резинку трусов на боку. Благодаря свободному платью прямоугольной ручки ножа было совсем не видно.

Я открыла на той странице, где был залом, и ощутила всю неловкость ситуации. Он выбрал далеко не самый пикантный момент, но лучше от этого не становилось. Почему-то в тот момент мне стало жаль свою однокашницу, которая, скорее всего, книги больше не увидит. Я наигранно откашлялась и принялась читать вслух.

— Алекс не виделся с Софи уже больше трех месяцев. Эти дни и часы разлуки давались ему очень тяжело. Пускай его и грели фотографии возлюбленной, но надобность ощущать ее присутствие физически не отпускала его тело и душу. Он не стремился изменять ей, хотя признавался себе, что, грешным делом, засматривался на других женщин и всегда понимал, что в них есть что-то от Софи: то цвет волос или прическа, то фигура, то голос. Одинокими вечерами, когда тоска наиболее сильно одолевала его, он ходил перед сном освежиться под прохладный душ. После чего ложился в постель и размышлял о завтрашнем дне. Но дела насущные быстро покидали его голову, оставляя лишь простор для фантазий, что мучили его днями и ночами. Лишь в своих мечтах он мог позволить себе полигамные отношения, прекрасно понимая, что в реальной жизни это невозможно и аморально. Сейчас он был наедине с самим собой. Но, нет… Здесь был еще кто-то. Это была Софи, прекрасная Софи, которую он так долго не видел. Она не только внезапно вернулась, но и нашла где-то сестру-близняшку. Алекс с упоением наблюдал, как раздвоившаяся ради его желаний женщина, ублажает его… — мне стало неловко. Кровь прилила к лицу, и я закрылась книгой.

— Так как она его ублажает? — подал голос все это время молчавший вампир.

— Р-ртом.

— Дальше можешь не читать.

Я облегченно вздохнула. Вот каково это — получить освобождение от пытки. Я перевела дух, закрыла книгу и положила рядом с собой. Если все идет по плану, значит, он сейчас и за меня примется.

— Какая богатая фантазия у этого Алекса, — сказал Анаксимадер, внезапно оказавшись рядом со мной.

Он сел на широкую ручку кресла и, положив руку мне на плечо, прижал голову к своей груди. Я услышала, как бьётся его сердце — медленно и как будто через силу. По сравнению с ним, я пробежала сейчас Марафонскую дистанцию. Потом он снял руку с плеча и поправил мне волосы, чтобы обнажить шею. Опять он принялся гладить старые укусы, которые, как ни странно, зажили гораздо быстрее, чем первые.

— Сначала всегда больно, — продолжил он. — Мне нравится твоя воля к жизни, вернее, к побегу.

Тут меня обдал холодный пот. Неужели он понял, что Моника мне помогает?

— Еще мне нравится, что из-за тебя я чувствую неловкость. Так давно меня никто не вгонял в краску, хотя, если честно, эти чувства не доставляют мне ничего: ни страданий, ни удовольствия. Все одно — еда, питомцы, книги. Лишь одно меня радует — ощущение того, что кости снова гнутся, что пища приобретает вкус, что можно не прятать лицо и наслаждаться солнечными деньками. А ты… — он водил подушечками пальцев от моей ключицы до подбородка и обратно. — Ты должна быть счастлива, что попала сюда. В чем заключалась твоя жизнь там? Отучиться, пойти работать, найти самца и нарожать ему детей? — философски спросил он то ли меня, то ли мебель.

— А что в этом плохого? — аккуратно уточнила я.

— Разве ты не чувствуешь бессмысленности жизни? Замкнутого круга, из которого невозможно выбраться? Природой тебе отпущено так мало времени, поэтому нужно быстрее размножиться, пока твои чресла еще на что-то способны, а когда потомство вырастет, ты станешь никому не нужна.

— Но ведь необязательно заводить семью. У вас не было детей, вероятно, вы очень счастливы? — он продолжал гладить мою шею, и я без конца покрывалась ледяными мурашками.

— В отличие от меня, ты очень подвержена биологическим ритмам. Даже если ты считаешь необязательным заводить семью, то признай хотя бы, что желание самца одно из важнейших по твоей сущности после потребности в еде и сне.

— Многие люди жили одни и создавали шедевры, например, знаменитые художники и писатели, — я поежилась и вжалась в кресло, чтобы скрыть торчавший из нижнего белья нож, который от моих телодвижений начал выскакивать и выпирать из-под платья.

— И страдали от этого. Даже я, будучи не очень общительным, окружил себя питомцами, что искренне любят меня и никогда не предадут.

— Вы имеете в виду своих слуг?

— Да, все они: Моника, Никки и остальные — мои милые дети, мои питомцы. Тебе же сказали, что я больше всего ценю в своих малышах?

— Покорность, — тихо сказала я.

— Верно. Мне осталось совсем немного, чтобы восстановить свое здоровье. И если ты будешь себя хорошо вести, я, быть может, впущу тебя в свою семью. Кажется, Моника к тебе привязалась, ей тоже будет приятно.

— А если не буду?

Он больно обвил пальцами мою шею.

— Слушай внимательно — я не привык повторять дважды, — тон его перестал быть спокойным и располагающим. — Сначала я отрублю тебе руки, а потом ноги. А когда мне надоест слушать твои глупости, то и язык отправится на корм бродячим собакам. Ты будешь похожа на резиновую куклу для ублажения жирных потных мужиков.

Меня снова обдал холодный пот. После этих угроз вся моя храбрость и мысли о подобии Мате Хари испарились в один момент. Я почувствовала себя маленьким котенком, которого загнал в угол огромный пес и скалит на него зубы, готовый вот-вот напрыгнуть и разорвать на части.

Тут он наклонил мою голову и коснулся шеи клыками.

— Чем ваша семья отличается от обычной людской, которую вы считаете недостойной? — выпалила я в надежде, что это отсрочит пытку. Вопрос, на удивление, сработал, потому что он снова оторвался от меня, задумчиво уставившись в стену.

— Многим. В нашей семье строгая иерархия, но все строится исключительно на взаимной любви. Я воспитывал своих питомцев в уважении и почете к своему отцу. Они рады быть моими, а я рад ими распоряжаться. Если кто-то из них захочет вернуться в город, то никто держать не будет. Но они не уйдут. Потому что слишком любят меня.

— В обычной патриархальной семье одна женщина прислуживает мужчине, а вам прислуживает десяток женщин, разве это лучше?

— Они здесь по своей воле. Они благодарны мне за возможность трудиться и просто жить. Наверное, тебе покажется это странным, маленькое испорченное создание, — сказал он шепотом мне на ухо, — но я не эксплуатирую их тела.