В кармане вдруг завибрировал телефон.

- Ланерье? - спросила Жаннэй без особого, впрочем, удивления.

- Я звоню... зачем же? - обескураженно спросил Ланерье и Жаннэй вдруг ясно увидела его отражение в оконном стекле: худющего парня - белые глаза слепо вглядываются в пустоту, тонкие пальцы треплют одну из бесчисленных белых косичек, острый птичий нос вот-вот вырвется из отражения и проткнет кого-нибудь - если переносица прежде не порвет натянутую тонкую кожу.

Он вдруг повернул голову в ее сторону: его глаза ничего не видели, но на интуицию он никогда не жаловался и всегда чувствовал ее взгляд.

- Я хотел рассказать притчу... про девочку, жабу, мышку, кошку... но запутался в действующих лицах, - жалобно сказал он, - но я могу сказать, кто больше всех виноват. Сказать?

Жаннэй промолчала.

Обычно она... нет. Не в этот раз.

В этот раз она молчала, сжимая трубку в дрожащих пальцах.

- Обычно ты сразу же сбрасываешь звонок, Жаннэй, - Ланерье искривил тонкие губы, - что с тобой случилось? Каждый раз, когда я звонил тебе, чтобы рассказать притчу, ты тут же отключала телефон. Я звонил тебе, зная, что ты так сделаешь. Быть может, только потому я тебе и звонил? Чтобы ты имела возможность послать меня и мои притчи. У Лаллей не выспросить ответа, но я всегда думал так.

- Я... - Жаннэй задумалась, и сказала медленно, - похоже, мне и впрямь нужна эта история.

- Впервые ты больше нуждаешься в ответе на загадку, чем в возможности ее разгадать, - вздохнул Ланерье, - извини. Я не могу дать тебе то, что тебе нужно. Если бы ты этого не хотела - то пожалуйста, но вот так... Иногда мне очень жаль, что я не служу какой-нибудь менее сумасбродной богине...

- Я понимаю, Ланерье.

Она и правда понимала. Ей удалось избежать серых жреческих одеяний; Ланерье же закутали в них, как в кокон, чуть ли не сразу после рождения. Она знала, чего он лишен, даже лучше его самого - потому что у нее-то была возможность жить иначе.

- Нас с тобой, Жаннэй, когда-то лишили права принимать участие в судьбах людей, - вдруг сказал он, - тебя сделали безучастной; я же - глас шальной судьбы, ее руки и орудие, часть целого - сам по себе ничто. Но, похоже, ты все-таки смогла влипнуть в историю? Не наблюдать со стороны, а стать ее частью?

Жаннэй впервые за поездку посмотрела на Кима. Он крепко ухватился за поручень и, кажется, подремывал стоя, не замечая, как от него шарахаются другие пассажиры. Вокруг него образовалась зона отчуждения - около метра. И благодаря тому, что он нависал над местом Жаннэй, ей было чем дышать в переполненном автобусе.

Хоть воздух этот и был пропитан не слишком приятным запахом дешевых сигарет.

Она смогла стать? Или ее втянули?

Или она захотела, чтобы ее втянули?

Втянулась?

- Не знаю, хорошо ли это.

- Но ты ведь к этому стремилась? - Ланерье вдруг улыбнулся, так, как улыбался только он, чуть жутковато, обнажив сразу и верхний и нижний ряд зубов, - может, чтобы заслужить право влипать в истории, надо хоть из одной выкрутиться самостоятельно? Без Юлги и ее семьи. Без Круга. Без меня. Без отправления неугодных к Окосу - слишком простые пути Лаллей никогда не нравились.

- Так вот зачем ты звонишь? - Жаннэй склонила голову и впервые приняла тяжелый взгляд его пустых белых глаз, - Чтобы объявить мою историю испытанием?

- Ты только что решила, что вправе назвать чужую историю своей лишь потому, что она случилась на твоих глазах, - отражение вдруг подернулось рябью, - и что кому-то вообще может понадобиться тебя испытывать. Ты эгоистка. Ты всегда была слишком человечна для служения. Вот, что я должен был сказать... а вот, что хочу: живи так, чтобы Лаллей тебя в свой храм ни за что не приняла, моя счастливая подруга! Я рад, что вожу с тобой знакомство.

Ланерье закашлялся; схватился за горло. Его горло так часто использовала Лаллей, или та сила, которую он звал ее именем, что говорить от себя ему всегда было больно.

- Мне стоило сразу сбросить звонок, а не мучить тебя, - покачала головой Жаннэй.

- Я рад, что в этот раз ты не сбросила.

- Все меняется. И твое время придет, - вздохнула Жаннэй и нажала кнопку.

Еще несколько секунд она смотрела, как старый друг и товарищ по несчастью стискивает узкий ворот колючего шерстяного одеяния и содрогается в кашле всем своим тонким мосластым телом, а потом отпустила его образ.

Ланерье всегда приходил ей на помощь, когда она сомневалась.

Он был ее запасным компасом.

Но пришла пора выкинуть эти бесполезные игрушки и просто довериться ветру.

Ветер нес с собой запах сигарет и тревог.

И нелогичных, но единственно возможных решений.

Когда Герка открыл глаза, Лиль сидела рядом.

Он помнил ее руку. Тогда он просто вцепился в нее, потому что это было спасением.

Но теперь он жалел. Очень жалел.

Он всех подвел.

Он не смог проконтролировать Дангу, он не предусмотрел того, что Умарс тоже решит участвовать. Это обернется проблемами для него и для его семьи.

Он создал эти проблемы.

Легкие горели; он уже кашлял, когда очнулся, и никак не мог прекратить. Кашель выворачивал его наизнанку, и Лиль неловко хлопала его по спине, и рядом присел Ким, и в нем, в самой его позе, в глазах, в выражении лица было только участие.

Никакого гнева.

Должен был быть гнев.

Лиль вытащила его. Лиль его вытащила. Как это произошло? Что она сказала?

Только у Кима было такое право. Только у него. У Лиль не было. Но это была ее рука. Герка до сих пор помнил тепло ее тонких пальцев.

Почему он это запомнил? Как разглядел? Как смог дотянуться? Он же отключился... Нога соскользнула, потом удар и мутная вода... Пришел в себя на мгновение? Повезло?

Все-таки хорошо, что из Герки вышел такой никудышный учитель: если бы Ким смог понять все то, что Герка так старался ему втолковать, если бы не был тьенцем в каждой из девяти своих кошачьих душ, он бы сейчас уже выпустил когти и оставил на Геркиной шкурке пару шрамов.

- Ким... кхе-кхе-кхе... прости, - наконец смог выдавить он, - прости...

Ким покачал головой.

- И что же ты за человек такой, - сказал он, - говоришь мне "прости" вместо того, чтобы сказать Лиль "спасибо".

- Прости... уж, - Герка попытался улыбнуться, но снова зашелся в кашле.

- Герка, тебе стоит отдохнуть, - участливо, даже слишком, заговорил Эдде откуда-то сверху; Герка повернул голову, чтобы понять, сердится ли тот, но эти дурацкие очки слишком хорошо скрывали его лицо, - тебе тут больше нечего делать.

Вот на ком Ким сорвался. Да уж, перед Эдде тоже стоило извиниться.

Он... все-таки сердился.

Какое-то время Герка учился с ним в параллельных классах, но, когда пришла пора переводиться в старшую школу, Эдде забрал документы и навсегда растворился где-то в глуби песчаночьих кварталов. А потом появился снова - перед попрыгушками, вместе со списком продуктов, которые нужно было докупить на "его детишек", так он это назвал. И контактами дяди, благодаря которым устроить Попрыгушки стало куда проще, чем Герка это себе представлял.

Это не была дружба или приятельство; Герка бы назвал Эдде коллегой, если бы организация инициаций хоть где-то считалась бы работой.

Жабы ничего не имели против Песчанок, а Песчанки против Жаб. Они просто... не доставляли друг другу проблем. Нейтральные отношения. Кооперация.

Но теперь Герка не был уверен, что не стал проблемой. Ведь Эдде почему-то с ним говорит, настоятельно что-то советует... почему?

А потом его озарило.

Пиит.

Когда Герка вмешался и согласился помочь Пииту, он стал не просто Жабом, с которым можно обсудить, сколько закупить туалетной бумаги. Гуга бы не позволил такого, если бы Герка вдруг решил с ним посоветоваться; вряд ли кто-нибудь другой решился бы. Да и Герка не согласился бы, не почувствуй он у мальчишки родственный дар. И...

Если бы не вмешалась Лиль.