– Снял с убитого, – твердил незнакомец. – Мундирчик ему уже ни к чему был.

– Почему тогда от меня в лес прятался?

Те же слова, что и раньше: «С разбойниками спутал».

– А почему с дубьем от солдат моих отбивался? Они же в форме государевой были?

Молчание.

– Может, тебе жизнь опостылела? А?

– Ежели бы опостылела, то я бы не сдался, – выдавил из себя мужик.

– И все-таки как тебя зовут, бродяга?

Молчание.

Уваров пробовал завести разговор издалека. Может быть, есть еще какой-то способ развязать язык упрямому дезертиру. Пробовали бить – не помогает. Мужик замыкался, а побои сносил на удивление терпеливо.

Было уже далеко за полночь. По деревне горланили петухи. Поручик снял стекло и счистил нагар с фитиля лампы. Приведший арестанта солдат дремал на скамейке у двери.

– Слушай меня, мерзавец. Мы тебя кормим, лечим от раны, а ты молчишь, как сыч. Думаешь таким образом избежать наказания за дезертирство?

– Премного благодарен за заботушку, твое благородие, а говорить мне не о чем.

– Скажи хоть, для чего царским именем прикрываешься? Самозванца из тебя не получится. Рылом не вышел!

– Как знать, твое благородие, – ухмыльнулся дезертир. – Может, я и взаправду царь твой. Может, придет тот час, когда в ногах моих валяться будешь!

– Молчать, тварь! – заорал Уваров, с которого дерзкий ответ мужика согнал дремоту.

Он в замешательстве смотрел на пленника.

– Ты опять за свое, негодяй? Вот прикажу тебя повесить…

Дезертир поежился, враждебно нахмурил брови, но ничего не ответил.

– Ну? Почему снова царем себя называешь? Думаешь своей брехней заставить меня уверовать в твое сумасшествие?

Пленник немного подумал и сказал:

– Спать я хочу, твое благородие. Вели отвести меня в хлев, а то прямо здесь, в избе, на пол грохнусь.

Закончив фразу, дезертир закрыл глаза.

Все яснее становилось поручику, что мужик хитрит. Да и в плен он сдался для того, чтобы залечить рану на бедре. Уваров догадался, что дезертир поджидает подходящего момента для бегства. Но сбежать из деревни поручик ему не позволит.

– Значит, спать хочется?

– Да, умаялся я, однако.

– Тогда прощаюсь с тобой до утра, – многообещающе улыбнулся Уваров. – До сих пор я только спрашивал. Даже собирался отпустить тебя, если скажешь правду. Теперь хватит, довольно. Теперь буду говорить я. Ну-ка, открой-ка свои бельма лубошные.

Пленник приоткрыл глаза и тревожно посмотрел на поручика, словно спрашивая: «Ты оставишь меня в покое или нет?» Уваров взял в руки плеть и показал ее дезертиру:

– Тебя будут пороть день и ночь, а раны посыпать солью! Если к утреннему допросу не развяжешь свой поганый язык…

Дезертир замер, глаза его сузились. Взгляд его был полон дикой ненависти. Руки начали сжиматься в кулаки, и, чтобы не выдать себя, он втянул их в рукава мундира.

– Что, боишься? – спросил Уваров, взяв трубку и набивая ее табаком. – Я слов на ветер не бросаю!

– Спокойной ночи, твое благородие, – ухмыльнулся пленник. – Ежели мы когда еще повстречаемся, я лично сверну твою хлипкую шейку.

– Уведите его! – закричал вскочившему улану поручик. – Заприте его покрепче и удвойте караул.

Как только дверь за ушедшими захлопнулась, Уваров прерывисто вздохнул и схватил бутылку с самогоном. Отпив почти половину содержимого, он поставил бутылку на стол и заорал:

– Прямо с утра лично сам забью тебя до смерти! Приятных снов, «ваше величество»!

Охрана пленника была поручена уланам Самохину и Никитину. Зная о крутом нраве и недюжинной силе дезертира, уланы покрепче связали ему руки и ноги и, чтобы пленник никому не мешал, затащили его в амбар.

Утром поручик Пугачева на допрос не вызвал. Страдая от похмелья, он валялся в постели и «глушил» болезнь рассолом. Сторожившие мужика уланы отправились обедать. Самохин вспомнил, что связанного в амбаре дезертира нужно покормить. Он взял со стола краюху хлеба, кувшин с водой. Переступив порог амбара, солдат в испуге отшатнулся и выронил хлеб и кувшин, который разбился.

Крепкая фигура пленника маячила посреди амбара; веревки на его руках и ногах словно растаяли. Оправившись от испуга, Самохин рванулся вперед и схватил пленника за руку, чтобы тот не убежал.

– Как это ты развязался? – воскликнул улан.

Пленник посмотрел на него насмешливо прямо в глаза и тихо сказал:

– Не мешай мне бежать!

– Я не пущу тебя! Ты дезертир и мародер. Тебя повесят!

– Отойди.

Пленник легко, словно муху, стряхнул с себя незадачливого улана:

– Лучше не маячь на моей дороге, а то ненароком в одночасье хребтину перешибу!

– Да я…

– Не хочу грех на душу брать, служивый, – пленник ухмыльнулся, – до тебя еще турок доберется.

Он внимательно осмотрел Самохина:

– А вот одежкой с тобой надо махнуться. Твой мундирчик как раз мне впору придется!

Не успел улан опомниться, как оказался лежащим на ворохе соломы, а дезертир стаскивал с него мундир.

– Я сейчас закричу! – воскликнул улан.

Но его крик не испугал Пугачева. Он лишь ухмыльнулся и, продолжая свое дело, сказал:

– Хотел бы на помощь звать – уже позвал бы. Ежели кто сюда войдет ненароком, враз сверну башку тебе, как куренку. Так что не гневи государя своего понапрасну и не толкай его на смертоубийство своего подданного!

– Разве ты и правда царь? – спросил удивленный Самохин, глубоко переводя дыхание.

– А ты думал!

– А господин поручик говорил, что ты умом тронутый дезертир!

– Ты его больше слушай.

– Тогда почему ты не в столице с царицей, а лешаком по земле бродишь?

– Долго об том сказывать. Как-нибудь в другой раз!

Улан был поражен настолько, что прекратил сопротивление и позволил незнакомцу быстро раздеть себя. Широко раскрыв глаза, он смотрел, как бывший пленник грязного хлева натягивает на себя новенький мундир.

– Ты… – прошептал Самохин.

– Царь я, Петр Федорович Третий, – ответил, примеряя ремень, незнакомец. – Я тот человек, который желает покарать жинку свою, Катьку-паскудницу, за все ее злодеяния и волю народу дать. Волюшку всему народу рассейскому!

Улан вскочил и протянул Пугачеву руку.

– Не сердись, государь, – сказал он смущенно. – Знал бы я, кто ты есть, глядишь, и разговаривал бы по-другому. Я же тебя считал бродягой и сумасшедшим.

– Ничего, как-нибудь переживем, – сказал мужик, горько усмехнувшись. – Когда меня стерва Катька с престола сковырнула, я много по свету странствовал и не такого про себя слыхивал. А сейчас давай-ка я тебя веревками стяну, чтоб от поручика меньше досталось.

Незнакомец быстро и ловко связал ноги и руки Самохина и, прежде чем уйти, спросил:

– Кони где?

– На соседнем подворье, – ответил улан.

– Под присмотром?

– Ага, но караульный Матвей сейчас обедает.

– Пускай себе трапезничает.

На пороге незнакомец обернулся и сказал:

– Передай его благородию, что государь, мол, кланяться велел. Еще передай, что пущай на войне смерти себе ищет. Это для него гораздо лучше будет, нежели со мной опосля баталий встретиться!

Устроители Оренбургского края, начиная с Ивана Ивановича Неплюева, в деятельности своей следовали завету Петра Великого: «Свободная торговля и искусное рукоделие составляют изобилие и силу Государства». Неплюев серьезно занимался развитием торговли и промышленности Оренбургской губернии: «…обратил я мое внимание на приманивание к торговле купцов из России, также и азиатов… С 1745 года знатный торг в Оренбурге возымел начало!»

С осени 1743 года Оренбург стал центром меновой торговли с киргизами Малой орды, хивинцами, бухарцами, кокандцами, с персидскими и индийскими купцами. В центре города был устроен Гостиный двор со ста пятьюдесятью лавками, а за городом, за Уралом, на Бухарской стороне – Меновой двор. Неплюев обратился к русским купцам с приглашением торговать в новопостроенном Оренбурге. На приглашение прибыл из Ростова купец Дюков со своей рыбной торговлей, из Симбирска – купец Иван Твердышев, открывший в Оренбурге кабак и торговавший вином. Очень быстро Твердышев отошел от винной торговли и стал владельцем многочисленных железоделательных и медеплавильных заводов Урала.