В Ригу попал только вечером 24 июня. Города было но узнать. Улицы, обычно ярко освещенные, шумные и оживленные, поражали темнотой и пустотой. С трудом добрался до дома. В квартире — никого. Жена с сыном, видимо, находились на даче, которую мы с тремя товарищами по службе снимали у латышской семьи в местечке Меллужи в Юрмале. Кое-как поужинав, свалился на кровать и мертвым сном проспал до утра, и даже не слышал сигналов ночной воздушной тревоги.
Меня разбудил звонок. В передней не умолкая звонил телефон.
Дежурный по управлению срочно вызывал на службу.
Сон как рукой сняло. Схватил что-то из вещей и, на ходу застегивая ремень снаряжения, выбежал на лестничную площадку. Секунду раздумывал: стоит ли запирать дверь? Привычка к порядку и таящаяся в глубине души надежда, что через недельку-другую положение восстановится и квартира мне снова понадобится, взяли свое: повернул в замочной скважине ключ и положил его в карман кителя. А ровно через год за ненадобностью выбросил его в Дон.
Когда через полчаса добрался до управления, уже загружали последнюю машину. Дежурный крикнул:
— Получай оружие и помогай грузить вещи.
Часа через два наши автомобили, влившись в нескончаемый транспортный поток на Псковском шоссе, медленно двигались на восток. Эта длиннющая колонна, состоящая вперемешку из грузовиков, легковушек, тракторов и повозок, пассажирских и санитарных автобусов, которой никто не управлял, была прекрасной мишенью для немецких летчиков. Они, безнаказанно забавляясь, то бомбили шоссе, то поливали его пулеметными очередями. Завидя немецкие самолеты, люди бросали свои транспортные средства и бежали в кюветы, кусты. После каждого такого налета на дороге оставались чадящие автомобили, разнесенные в щенки повозки, трупы людей и лошадей. А живые, подобрав раненых, продолжали двигаться дальше. Немудрено, что в этих условиях наши водители вскоре потеряли друг друга.
Старшим на нашем автомобиле оказался капитан Шустов. Свернув перед очередным налетом на хорошо укатанный проселок и успев спрятаться от фашистских летчиков за высокими кустами ивняка, он, подождав, пока стервятники скроются из виду, устроил маленькое совещание.
— Есть предложение на шоссе не возвращаться. Еремеев, — он кивнул на водителя, — утверждает, что проселками мы быстрее доберемся до Пскова, да и риска получить бомбочку в кузов меньше. Не будут же немцы гоняться за одинокой полуторкой.
Естественно, предложение всех устраивало, и мы покатили по грунтовке, удаляясь на северо-восток от шевелящейся, стонущей ленты шоссе. Наконец оно осталось далеко в стороне, и нам среди полевой тишины с поющими в небе жаворонками показалось вдруг, что нет никакой войны, что все пережитое — какая-то нелепость и мы не бежим из Риги, а просто совершаем очередную воскресную вылазку на природу. Обстановка разрядилась. И вдруг…
Мы не сразу даже поняли, что случилось, когда впереди, слева, от видневшейся невдалеке мызы (так называется хутор в Прибалтике) простучала пулеметная очередь и пули свистнули над головами. Видимо, пулеметчик был неопытный. Нажал на гашетку в тот момент, когда полуторка нырнула в чуть заметную низинку, и этот метровый изгиб спас наши головы. Шофер, быстро сообразив, что на взгорке, стоит туда подняться, нас ждет еще одна очередь, заглушил двигатель. Капитан, открыв дверцу, выпрыгнул из кабины. Мы покинули кузов. Всего нас было вместе с водителем восемь человек. Пулеметчик дал еще одну очередь, но снова безуспешно.
— Наверняка диверсанты, — сказал Шустов. — Надо обезвредить гадину, а то другие пострадают. Давайте по лощинке до леса, а там зайдем в тыл. Они ведь тоже нас не ожидают. Вперед!
Подхваченные общим порывом, мы бросились по низине к лесу. Пулеметчик молчал, видимо посчитав, что разделался с нами. Минут через пять мы оказались в кустарнике, несколько левее мызы. Огляделись. Перед нами возвышались штабеля дров. В Латвии это традиция — загодя и надолго заготавливать топливо. Прячась за ними, мы подошли почти вплотную к стене здания. Прислушались. Тихо. Огонь явно вели со второго этажа, а то и с чердака, но откуда именно? И тут Шустов заметил, что все окна закрыты ставнями, а одно, выходящее на дорогу, открыто. Он показал на него, прижав палец к губам. Приготовив оружие, Шустов, прижимаясь к стене, подобрался к открытому окну и, изловчившись, ловко метнул туда лимонку. Взрывом пулемет выбросило из окна, и неожиданно для нас оттуда полыхнул клуб пламени. Раздался крик. Вероятно, от разрыва гранаты там воспламенился заготовленный заранее, возможно с целью диверсий, керосин или бензин.
Пожар набирал силу с невероятной быстротой. Когда нам удалось выбить входную дверь и по деревянной лестнице взбежать наверх, пламя гудело, как в топке, а коридор был заполнен густым дымом. Никаких голосов уже не слышалось, и мы спустились вниз, так и не узнав, кто в нас стрелял. Тушить пожар не имело смысла, и, предоставив огню завершить начатое им дело, мы, возбужденно переговариваясь, вышли на дорогу. И остановились, потрясенные увиденным. На дороге, метрах в ста от мызы, стояла, уткнувшись в кювет, отечественная эмка с иссеченным пулями ветровым стеклом. В нескольких шагах от машины, за кюветом, ничком лежал человек. Михаил Семенов подбежал к нему первым, перевернул на спину, прижался ухом к груди.
— Убит, — мрачно сказал он, поднимаясь с колен.
— И нас ожидало бы то же самое, не остановись мы в лощине, — сказал капитан Шустов.
Я осмотрел машину. На водительском сиденье, положив окровавленную голову на баранку, застыл шофер, тоже мертвый. Документов ни у кого не было. Мы похоронили убитых у дороги. Помолчали. Семенов отправился за нашей полуторкой. Обсудив положение, мы решили снова выбираться на Псковское шоссе, так как ехать ночью по незнакомым проселочным дорогам было просто неразумно.
— Ну что ж, — сказал капитан Шустов, — поздравляю всех с первым боем и с первой победой. — И, обернувшись к пылавшей мызе, зло добавил: — Они все сгорят в разожженном ими же пожаре, как и эти бандиты.
Около часа добирались мы до шоссе, и все это время нам виделось зарево первого в нашей жизни пожара войны.
В Псков приехали под утро. В военной комендатуре отыскали своих квартирьеров, определивших нас в школу на городской окраине. Начиналось бездомное военное бытие.
На первых порах Псков показался нам мирным тыловым городом, и начальство решило заняться реорганизацией нашего управления. Строить нам стало нечего — в лучшем случае можно было приспосабливать для фронтовых учреждений, в основном для госпиталей, существующие здания. В связи с новыми задачами изменилась и организационная структура КЭУ фронта: ликвидировали проектный отдел, именовавшийся раньше Военпроектом и укомплектованный в большинстве вольнонаемным составом. Да и само управление заметно «похудело» — в нем оставалась от силы треть довоенных штатов. Моя работа должна была заключаться в поиске и переводе на военные рельсы больниц, бань и прачечных, пекарен, столовых. Разумеется, с согласия исполкома горсовета. Надо прямо сказать, что дело это оказалось скучным, с которым вполне мог бы справиться любой призванный из запаса «старик»: а нам, молодым, тогда и сорокалетний казался пожилым человеком. Я начал подумывать, как бы перебраться поближе к фронту, заняться более живым делом, соответствующим моей квалификации. Написал рапорт о переводе в инженерные войска. Однако в Пскове ответа получить не успел — через неделю мы перебрались в Новгород, уже основательно разрушенный немецкой авиацией. Но и здесь не задержались. В конце июля или в начале августа переехали в Валдай. Разместился наш отдел на берегу Валдайского озера в маленьком домике, где раньше располагалось Заготзерно. В середине озера возвышался остров с постройками старинного монастыря. Монастырем, конечно, он был лишь по названию. Все здания давно выполняли иные функции: здесь располагались фронтовой госпиталь и интендантские склады.
