Ординарец бросился к столу, фонарь ярко осветил комнату. Фашист что-то говорил, был он очень испуган.

Уже потом с помощью переводчика удалось выяснить, что это один из блуждавших по лесу гитлеровцев. Он утверждал, что давно бросил автомат и будто бы даже собирался сдаться в плен. В дом пришел, когда там никого не было. Хотел просто погреться, да заметил в окно идущую вместе с советским бойцом хозяйку. Спрятался от них на печке, чтобы переждать, а потом убежать. Они же так и остались в комнате. Потом пришел офицер и все улеглись спать. Тогда-то он и решил покинуть дом. Осторожно слез с печки, но не удержался и подошел к столу — ведь уже несколько дней ничего не ел. Потянулся к котелку, да в полутьме случайно уронил его на пол.

Случай был курьезным, но свидетельствовал он и о потере бдительности. Ординарец даже не удосужился проверить дом, прежде чем поселить там своего начальника. Заместитель командира дивизии строго наказал его за это. Ведь могло все кончиться трагически, окажись вместо этого трусливого гитлеровца такой, как встретился нам в лесу…

Вскоре в деревню прибыл медсанбат, и снова нашему передовому отряду предстоял марш. Теперь нас решили разместить в хуторе Язвине, что в нескольких километрах западнее.

Начались заморозки, грунт окреп, и передвигаться стало легче. Мы выехали рано утром, когда дороги еще не раскисли. Хутор был небольшим, дома в основном все уцелели, в одном из них, самом просторном, развернули перевязочно-операционную на два стола.

А на западе гремели бои. Мы наступали, но враг оказывал упорное сопротивление, цепляясь за каждый выгодный рубеж. Уже в первые сутки после нашего развертывания в хуторе поступило двенадцать носилочных раненых. Легкораненые оставались на лечение в медицинских пунктах частей, никто не хотел уходить в тыл в дни успешного наступления.

С приходом холодов дорожностроительным частям наконец-то удалось наладить пути подвоза и эвакуации. Нас догнали штаб, госпитальный взвод и хозяйственные службы медсанбата.

Наступление постепенно замедлялось, части выдыхались, им нужен был отдых, пополнение людьми, техникой, вооружением, боеприпасами. Все чаще появлялись в небе гитлеровские самолеты.

В один из ясных декабрьских дней наш медсанбат и расположившийся рядом медпункт 114-го гвардейского стрелкового полка трижды подверглись налетам авиации противника. Первые два обошлись без потерь, А вот третий запомнился особо…

Мы уж думали, что враг оставил нас в покое. Я работал в операционной, рядом, как всегда, стояли ассистент и медицинские сестры. В окно, прорываясь сквозь редкие облака, изредка заглядывал закатный луч солнца. Было тихо и спокойно. И вдруг тишину нарушил гул самолета, по всей вероятности летящего на бреющем.

Прогрохотала серия взрывов, затем, спустя минуты, еще одна, уже ближе.

— К нам примеряется, — сказал санитар-носильщик.

Я не прекратил работу, полагая, что третьего захода, может, и не будет. И вдруг задребезжали стекла, рев мотора ворвался в операционную. Я быстро взглянул в окно и увидел брюхо «мессера», даже заметил небольшие бомбы, отделившиеся от фюзеляжа. Крикнул:

— Ложись!

А сам отскочил в сторону, к стене — в небольшом помещении лечь уже оказалось некуда.

Качнулась земля, зазвенели стекла. В окно ворвалась взрывная волна, нас осыпали мелкие осколки. Они были на излете и никому не причинили вреда. Раненого же санитары успели снять со стола и укрыть.

Я вышел из помещения и увидел дымящиеся обломки большого сарая. Поинтересовался, есть ли раненые. Их не оказалось. Но порадоваться не успел. Примчалась повозка из медсанбата. На ней лежало три санитара-носильщика.

— Быстро в перевязочную! — приказал я и расспросил у санитара, сопровождавшего их, что произошло.

— Убито трое местных жителей, — ответил санитар и потупился.

— Что? Что еще? — с тревогой спросил я.

Оказалось, что в щель, где укрылись командир медсанроты 114-го гвардейского стрелкового полка гвардии капитан медицинской службы Евгений Пронин, старший военфельдшер медпункта гвардии старший лейтенант медицинской службы Игорь Иваницкий и еще санинструктор (фамилию его, к сожалению, не помню), попала бомба…

— Прямое попадание? — зачем-то переспросил я.

— Да… Все трое погибли, — подтвердил санитар.

Я представил себе, как все это могло произойти, и стиснул зубы. Пронина и Иваницкого я знал давно. Подошел Костя Кусков, побледнел, услышав печальную весть, — он ведь в Сталинграде служил на медпункте этого полка…

— Надо узнать, когда похороны, — сказал я. — Позвони в полк. Пойдем проститься с товарищами…

Уже после войны, прибыв как-то по служебным делам в Центральное медицинское управление Министерства обороны, я стал в очередь к окошечку бюро пропусков. И вдруг услышал знакомую фамилию. К окошечку просили подойти майора медицинской службы Пронина…

Я вздрогнул и тут же вспомнил Женю Пронина. Да, он рассказывал, что отец его тоже был на фронте и что он тоже военный врач.

«А вдруг это он и есть?» — мелькнуло в голове.

Я шагнул к кабине, где выдавались пропуска, но подумал; а не принесу ли боль человеку, если это отец Евгения, напоминанием о гибели его сына? Да и что я могу добавить? Наверняка командование полка направило письмо с подробным описанием того, как делал Женя Пронин свое дело и как погиб он на боевом посту во время налета вражеских стервятников…

Майор медицинской службы получил пропуск и пошел к выходу. Я неотрывно смотрел на него, и он, видя мое волнение, остановился, подошел ближе.

— Простите, вас что-то заинтересовало? — спросил он.

— Да… — вынужден был я признаться. — Скажите, пожалуйста, кто-либо из ваших родных был на фронте?

Он внимательно посмотрел мне в глаза, затем перевел взгляд на орденские планки, на гвардейский знак. Вероятно, его внимание привлекла ленточка медали «За оборону Сталинграда», потому что он вдруг сказал:

— Вы, я вижу, воевали в Сталинграде, в гвардейском соединении?

— Да…

— Тогда, быть может, вы знали моего сына, военного врача Евгения Пронина?

— В Сталинграде я его еще не знал. Познакомились в зимнем наступлении под Курском…

— Значит, вы его знали! — оживился Пронин-отец.

И я рассказал все, что помнил и знал… С Женей мы дружили, часто встречались. Я рассказал о том, как он работал, как самоотверженно оказывал помощь раненым. О том, как мы проводили его в последний путь…

Майор продолжал держать меня за руку, потом вдруг попросил сесть за стол и набросать схему того места, где похоронены Женя и его друзья.

— Теперь мне будет что рассказать матери о нашем дорогом мальчике, — тихо сказал он. — Ведь в официальных документах таких подробностей, конечно, не было…

За эти несколько минут мне довелось вновь пережить, теперь уже вместе с Жениным отцом, всю горечь и боль утраты и понять, что для родителей дети независимо от их возраста остаются дорогими мальчиками или девочками навсегда…

Однако вернусь к суровому времени войны. После несчастий, которые постигли нас в хуторе Язвине, поступила задача срочно переместиться на 6–8 километров в южном направлении, в небольшой хуторок Притыки.

Части нашей дивизии, достигнув вместе с соседями рубежа Озаричи, Паричи, образовали выступ в полесских болотах в сторону Бобруйска. На том рубеже и остановил нас противник, заранее подготовив оборону и подтянув резервы.

В хутор Притыки раненые поступали нечасто — накал боев снизился. В этот период, проводя санитарно-эпидемиологическую разведку в окрестных деревнях, мы выявили много больных сыпным тифом. Стали выяснять причины. Оказалось, что в районе Озаричей фашистские оккупанты создали несколько концентрационных лагерей, в которых содержались тысячи советских граждан под открытым небом, в грязи. Сюда гитлеровцы специально свозили тифозных больных из других лагерей, дабы после освобождения этого района Красной Армией вызвать в нем эпидемию. Расчет был коварен: красноармейцы бросятся на помощь узникам и контакт с ними приведет к повальному заражению. Но враг просчитался. Медики своевременно разгадали черный замысел фашистов. Были организованы эвакуация больных и их лечение, а также профилактика в окрестных населенных пунктах.