Понимая, что нам предстоит вот-вот сняться и идти вперед, мы старались как можно больше раненых отправлять в полевые подвижные госпитали. Эвакоотделение действовало с большой нагрузкой. Заботливо готовили раненых к отправке гвардии старший лейтенант медицинской службы Мялковский и медсестра Данильченко. Они следили за тем, чтобы все были накормлены, а если кто и не успевал поесть перед эвакуацией, получал на дорогу хлеб, консервы.
По-разному работали наши хирурги. У каждого были свои способности. Один мог оперировать быстрее, другой — медленнее. Но в эти дни даже медлительный Яловенко, работая с воодушевлением, не отставал от своих товарищей, причем быстрота не шла у него во вред качеству.
Мне поручили наиболее тяжелых раненых, в основном с проникающими ранениями в грудь и живот. Этому направлению хирургической деятельности я и уделял главное внимание.
На исходе пятых суток боев к нам в медсанбат прибыли две бригады из полевого хирургического госпиталя. В тот же день стало известно, что дивизию собираются перебросить на другой участок фронта. Сообщил нам об этом армейский хирург, приехавший в батальон вместе с хирургическими бригадами.
— После вашего отъезда группа усиления останется на месте, до прибытия армейского хирургического госпиталя, который мы развернем здесь, — уточнил он.
Интересно было наблюдать за действиями госпитальных хирургов. Оперировали они добросовестно, умело, но, как нам казалось, медленно. Видимо, потоки раненых в госпитале не были такими плотными, как в медсанбатах, и это влияло на темп работы.
В перерывах мы делились опытом, обсуждали методы работы. Услышав наши мнения, армейские хирурги чуть ли не в один голос ответили, что сами дивятся тому, как быстро оперируют медсанбатовцы.
— Нельзя гнаться за высокими скоростями! — говорили они. — Мы же с вами не на конвейере!
— А где выход? — спросил я у немолодого врача, возглавлявшего одну из бригад. — Будем действовать медленнее — не успеем прооперировать всех.
— Но ведь спешка не способствует качеству, — не сдавался он.
— Спешка и быстрота — не одно и то же. Мы стараемся, чтобы быстрота на качестве не отражалась, — вставил Костя Кусков. — Важно, чтобы работа была хорошо организована.
Впрочем, они скоро на себе ощутили отличия обстановки, в которой трудятся хирурги медсанбата и госпиталя. После первой смены госпитальные бригады очень сильно устали; в последующие дни и хирурги, и ассистенты едва держались на ногах. А ведь работали они наравне с нами. Здесь сказывался, конечно, и возраст: в госпитале персонал был все же постарше, чем у нас.
Между тем боевые действия продолжались. На шестые сутки наступления 37-я гвардейская стрелковая дивизия овладела Дмитровск-Орловским, а вскоре после этого поступил приказ о ее переброске в район Севска. Время на свертывание медсанбата и передачу раненых нам определили минимальное. Самое сложное было прекратить работу: ведь раненые-то продолжали поступать. Причем последние их партии оказались особенно тяжелыми, среди них встречались и находившиеся в тяжелом шоке.
Армейский хирург спросил одного из сопровождавших:
— Почему поздно доставили группу?
— Бои шли в городе, — последовал ответ. — А там не сразу найдешь раненого, тем более ночью.
Обсуждая с армейским хирургом, что надо предпринять в отношении двух крайне тяжелых раненых, я вспомнил, как на кафедре физиологии 2-го Московского медицинского института участвовал в проведении опытов по стимулированию работы сердца у обескровленных животных. Армейский хирург посоветовал провести агонирующим раненым лекарственную стимуляцию. Сделали это, и у обоих появились слабый пульс и дыхание, сузились зрачки, стало определяться кровяное давление в пределах 40 на 60–70 миллиметров. На присутствующих это произвело впечатление, но радоваться оказалось рано. После внутривенного вливания крови и применения кардиотонических препаратов сознание к ним не возвращалось. Угасали дыхание и сердечная деятельность, а вместе с ними угасала и жизнь.
Мы не могли понять, в чем дело. Уже после войны я узнал, что раненым надо было восстановить дыхательный процесс, но аппаратов искусственного дыхания тогда еще не было…
За годы войны медицина, и особенно одна из ее важнейших отраслей — хирургия, далеко шагнула вперед. Например, в боевой обстановке хирургам медсанбата или полевого госпиталя в борьбе с кровотечением из поврежденного легкого приходилось браться за такие операции, которые в довоенные годы не выполнялись и в крупных лечебных учреждениях. Здесь, в полевых условиях, без достаточно совершенного оборудования люди в белых халатах иногда совершали чудеса. Они смело брали на себя ответственность — делать это требовала война. Они шли на риск, когда не идти на него было просто нельзя, когда любое промедление стоило бы жизни раненому. Они шли на риск, когда имели хотя бы один шанс из тысячи, и этот шанс очень часто оказывался верным.
Под Севск мы прибыли 14 августа. Как всегда перед наступлением, командование постаралось разместить медсанбат поближе к переднему краю. Наша дивизия по-прежнему находилась в составе 18-го стрелкового корпуса 65-й армии.
Сразу приступили к развертыванию функциональных подразделений и маскировке. Лес оказался редким, и предстояло приложить немало усилий, чтобы обезопасить себя от неприятностей.
Неподалеку от нас расположились артиллеристы. Судя по калибрам орудий, это была артиллерия резерва Верховного Главнокомандования (РВГК). Бросилось в глаза, что материальная часть совершенно новая, видно, только с завода. Это радовало — вышла наконец наша промышленность на высокие рубежи, есть чем бить фашистов. Но одновременно с радостным чувством мы испытывали, как и в подобной ситуации под Сталинградом, беспокойство: гитлеровцы, обнаружив артиллеристов, подвергнут наш район сильным обстрелам и бомбежкам.
— Собой мы можем рисковать, ранеными — нет, — сказал комбат и отправился к заместителю командира дивизии, чтобы добиться смены позиций артиллерии. Это возымело действие. Артиллеристы ушли, и мы остались хозяевами в своем районе.
К сожалению, избежать авиационных налетов все-таки не удалось. Каким-то образом фашистские пираты пронюхали, что в лесу находится медсанбат, и, верные своей излюбленной традиции нападать на безоружных, атаковали нас с воздуха. На счастье, подоспели истребители, и два вражеских самолета тут же врезались в землю. Остальное, поспешно сбросив бомбы, убрались за линию фронта.
Осколки изрешетили нашу палатку, в которой была развернута операционная. С тревогой побежал я туда, зная, что там работали хирург гвардии капитан медицинской службы Г. М. Яловенко с операционными сестрами Аней Киселевой и Раисой Дубшан. Все они оказались в укрытии и потому не пострадали.
— Только раненого унесли, — рассказывал Яловенко, — как налетели, гады… Да, если бы шла операция, всем бы нам досталось…
В этих словах был свой смысл: хирург даже и думать не мог о том, чтобы прервать операцию, несмотря на любое, даже самое опасное, развитие событий.
Я обошел расположение медсанбата. Одну из палаток придавило срезанной под корень березой, в хозяйственном взводе убило лошадь и опрокинуло повозку. Люди не пострадали, потому что все, свободные от срочной работы по оказанию помощи тяжелораненым, заняли щели, специально устроенные вблизи палаток.
Каждый из нас по-своему переносил бомбежку. Например, после этого налета один из врачей долго не мог поверить, что он даже не ранен. При каждом взрыве, по его словам, он ощущал острые боли в поясничной и ягодичной областях и считал, что на него обрушивается град осколков. Я осмотрел его, но не обнаружил даже повреждений одежды. Вскоре коллега успокоился и приступил к работе. Надо сказать, что он и в последующем довольно трудно переносил бомбежки, артобстрелы и добился перевода в тыловой госпиталь для работы по своей специальности — гинеколога.
К 20 августа медсанбат был полностью развернут на новом месте. Кроме палаток мы оборудовали блиндажи для лечения нетранспортабельных раненых и больных.
