Турустан пропал в чаще. Он долго слышал шум и крики со стороны дороги, удивляясь сам себе: как так могло получиться, что он пустил стрелу?

- Чам-Пас! Чам-Пас! Творец всесильный!.. Я ли это?

Старик Бадаев вернулся домой один. Он сказал, что не нашел сына, а поздно вечером военный, обнажив саблю, отвел его вместе со старухою в терюшевскую приказную избу, заковал в цепи и приставил караульных.

Терюхане смотрели на все это из своих изб неподвижными, помутневшими глазами. Даже детишки притихли в испуге.

V

Филипп Павлович приехал в Нижний поздно вечером. Прежде чем войти к себе в дом, он долго рассматривал через ставни, что делается там внутри. "Вот тоже, - думал он с досадой о тетке Марье, - человеку счастье! Ей-богу! Живет себе и знать ничего не хочет: и стены, и кров, и дрова все готовое! Хоть бы денек мне этак, без заботы, пожить!"

Нечего греха таить, любил человек позавидовать! Завидуя, он испытывал особое удовольствие. Ему приятно было упрекать себя: "Вот смотри, как люди! А ты ротозейничаешь!"

В этот вечер зависть его к старушечьей беззаботной жизни перешла в шутливое настроение. Он вдруг почувствовал жалость к убогой охранительнице его нижегородского владения, и эта жалость тоже доставила ему удовольствие.

Крикнув вознице, чтобы тот убрал коня, он торопливо вбежал по лестнице в сени. Постучал. Его окликнули.

- Отворяй, Марья Тимофеевна, разбойник к тебе заявился... Сейчас зарежет тебя!.. - пошутил он. Однако шутливость его разом пропала, когда он услышал чей-то храп в сенях.

Старуха притихла. Видимо, задумалась. Он стал сердиться.

- Чего же ты? Просвирня! Неужто и взаправду испугалась? Отворяй!

- Ты, что ли, там, Филипп Павлович?

- Кто же еще другой осмелится в мой дом заявиться?!

- То-то, то-то, батюшка!.. - залепетала старуха, распахивая дверь и низко кланяясь. - Здоров ли ты, государь мой, Филипп Павлович?! Не устал ли с дороги, сокол наш?

- Кто это в сенях, показалось мне, будто бы храпит?

- Человек тут с низу, с берегов, пришел один... Попросился, Христа ради, переночевать - я и положила его в сенях... Бог с ним!

- Ну, вот видишь, хозяйничаешь без меня, а я ничего и не знаю... проворчал Рыхловский. - Неровен час, этак ты и лихого человека приютишь в моем доме... на грех меня наведешь. Что глазами-то моргаешь, убогая?! Что?!

Старуха оправдывалась:

- Человек, видать, степенный, богобоязненный и непьющий... Деньги все сидел тут считал.

- Деньги?

- Да.

- Много?

- Ой, батюшка!.. Целая куча!.. И не сосчитать.

- Ну, тогда ладно... Пускай почивает... Зря ты его в дом не позвала. Право, зря. Таких людей опасаться нечего... Кто он? Купец, что ли, какой? А?

- Подрядчик с низов. Соль Строганову своими бурлаками привел...

- Соль?! Ах ты, милая моя тетушка!.. Ах ты, золото мое! К делу я, стало быть, прибыл! К делу! - обрадованно потирал руки Филипп Павлович. Купить мне надо бы сольцы-то себе в лабаз... Знает ли еще кто о соли-то?

- Меховщик, дедушка... с Похвалы... уж приходил он сюда... да от немца прибегал раза два приказчик... Народу тут всякого было... Все его спрашивали!.. Истомились о соли-то...

- Да как же это ты допустила, чтобы в мой дом нехристи шлялись? А? Да как же ты смела?

Старушка в слезы. Любопытство, однако, взяло верх над гневом.

- Да ладно! Не реви. А он что им говорил?! - смягчившись, дернул ее за платок Рыхловский.

- Не мое дело, говорит... Толкуйте с самим, со Строгановым... Я, говорит, человек наемный... бестоварный.

Филипп Павлович насупился.

- Разбуди сходи... Дай-ка я его с дороги-то угощу...

Старуха исчезла в сенях.

Рыхловский полез к себе в сундук и достал оттуда фарфоровый жбан с вином. Засуетился, приготовляя на столе угощение.

Вернулась тетка Марья, а за ней следом вошел и ночной гость, широкоплечий, высокий, бородатый, с хмурым лицом. В его осанке и взгляде было что-то властное, проглядывала гордость человека, высоко ставившего свое собственное достоинство. Одет он был в новый нарядный кафтан.

- Добро жаловать! - сказал Рыхловский, указывая гостю на кресло. Перед такими людьми он всегда пасовал, начинал юлить и говорить лишнее, зачастую невпопад.

Гость даже не кивнул в ответ, а принялся неторопливо и чинно молиться на икону, а помолившись, молча поклонился сначала старушке, потом Рыхловскому.

"Ишь ты! - подумал Филипп. - Сразу видно, что не здешний... Бабе раньше кланяется!.. Да что-то лицо-то знакомое! Где-то видал я его!"

Дождавшись, когда сядет Рыхловский, даже как будто понуждая его к этому своим молчаливым ожиданием, бородач тоже сел за стол.

- Из каких таких стран изволите путь держать, добрый человек?..

- С низов... С солеварен. Михаил, сын Артамонов я.

- Один или не один?

- Триста душ бурлаков у меня.

Ответив на вопросы Рыхловского, гость пристально, в упор, стал его рассматривать, чем и привел его в немалое смущение: "Бельмы весьма знакомые! Похож на одного человека! Ой, господи! До чего же напоминающий Софрона!"

Филипп Павлович отвел свой взгляд в сторону. Ему вспомнился человек, которого он своими руками ковал в питиримовской тюрьме. Было это давно двадцать лет назад, а никогда Филипп Павлович не забудет того человека.

- Много!.. Многонько!.. Как только ты справляешься с таким полчищем?.. Я с сотней крепостных и то не могу управиться никак, а ты... трескучий голос Рыхловского вдруг оборвался. Филипп нарочито закашлялся.

- Народ всякий, конечно, в моей бурлачьей ватаге, но управляюсь один, в помощниках не нуждаюсь.

Сказал и могучую грудь расправил, сжал громадные кулачищи.

Филипп Павлович поскорее налил по чарке вина себе и гостю, услужливо подвинул ему хлеб и грибы, а сам продолжал любопытствовать.

- Беглые, поди, поналезли?..

- От них не убережешься... Пашпорт не каждому дают, с пашпортами где же набрать?.. Бесчинно ходящих и вовлекаешь.

- Самый зловредный народ они... Это есть преступники гражданского порядка...

Рыхловский не столько от вина, сколько от волнения раскраснелся, беспокойно заерзал на месте, никак не выдерживая холодного внимательного взгляда своего собеседника.

- А что заставляет людей бродяжить? - задумчиво произнес Михаил Артамонов.

- Гордыня, либо леность и неуважение к начальству... а то и наклонность к беспутной вольности.

Михаил Артамонов разгладил свою пышную широкую бороду и с улыбкой ответил на свой же вопрос, как бы не обратив внимания на слова Филиппа Павловича:

- Человек бывает бродягой не сразу. Первоначально сделает он какой-нибудь проступок, а затем, стыдясь сего, а к тому же и боясь наказания, покидает свое место и скрывается в степях и лесах... Бегают люди и от солдатчины и от семейных раздоров и притеснений... Запуган многий народ... Царь Ровоам в древности по слепому пристрастию к своим вельможам послушал их и стал управлять государством угрозами и тем навсегда расстроил свое управление и рассеял, яко пыль под ветрами, своих подданных... То же мы наблюдаем и теперь во многих местах. Управлять рабами труднее, нежели ковать их в цепи... Управлять людьми надо с честью.

Рыхловскому показалось, что при последних своих словах великан хитро подмигнул ему. Он слушал гостя почти со страхом.

"Не раскольничий ли поп какой? - подумал вдруг Рыхловский. - Будто бы он и сочувствует бродягам и сожалеет о них?" Чтобы испытать Михаила Артамонова и показать себя преданным царице человеком, он сказал:

- Слаба власть ныне. Не радеет она чинить заслуженное наказание бить кнутом, отдавать беглых тем господам, чьи они люди и крестьяне, не гнушаясь и пыток, ежели к тому повод имеется... Власти и вотчинники, и духовные лица, и купцы-промысленники должны действовать совокупно против подлого народа.

Бородач помолчал, но смущавшая Филиппа неприятная улыбка все-таки не сходила с его губ.