- На одно солнце люди тогда глядели, да не одно ели! - вздохнул, прослезившись, Рыхловский, но тотчас же снова приободрился, ибо теперь ему казалось, будто с тех пор, как он разбогател, стали все одинаковые и стали все хорошо есть.

Филипп Павлович с улыбкой и некоторым озорством ткнул пальцем в спину своему вознице:

- Ну, ты! Чревоугодие! Веселее!

IV

Турустана Бадаева сдали в рекруты.

Верхом прискакал усатый военный человек. Турустана дома не было. Ушел на охоту. Военный приказал старику бежать в лес, отыскивать сына.

- Посижу я здесь, подожду... Живее!

Достал флягу из-за плеча, налил вина в серебряный кубок, велел подать яиц и свинины. Мать Турустана засуетилась. Усач сердился: "Долго!"

Дрожащими руками напялил старик Бадаев шапку, подпоясался, взял посох и отправился в путь.

Желтолистье и тишина вызвали у него воспоминания о прошлом, об его грустной молодости, о беспросветной нужде, и жаль ему стало Турустана. Жаль, что и его родной сын должен пережить то же самое и умереть ни с чем, а может быть, и погибнуть под кнутом палача или в темнице. Мучают и убивают на деревнях русских мужиков и баб, а человека иной веры и подавно загубят. И кому она нужна, война-то их?! Зачем она? "Чам-Пас*, помилуй нас!"

_______________

* Чааама-аПаааса считался творцом мира; верховное божество

языческой мордвы.

Налетевшие мысли встревожили старика: "Турустана уведут! Что делать?"

А там, позади, сидит начальник, ждет, пугает старуху, грозит ей.

И крикнул он громко, насколько сил хватило: "Турустан!"

Эхо разбросало старческий голос по лесу - гулкое, услужливое эхо! Оно даже не скрасило ничего - так с отчаяньем, тоской и повторило за каждой елкой, за каждой березкой имя Турустана.

Турустан услышал отца. Через чащу помчался на его зов. Увидел - стоит седой, маленький, хилый, он, его отец, и, приложив ладони ко рту, повторяет имя сына.

- Вот я! - сказал Турустан. Ему почему-то жалко стало отца.

Старик прислонился к дереву; видно, голова закружилась.

- Ты?! - спросил он, глядя в упор на сына мутными, слезящимися глазами.

- Я! Звал ты меня?

- Звал, - тихо ответил отец, лаская голову сына своей сухой рукой.

- Зачем?

Старик медлил с ответом. Растерянная улыбка легла на его губах. И не поймешь: плачет он или хочет засмеяться, но не может?

- Турустан, - сказал он, - уходи от нас. Дома ждет тебя горе. Мы старые, ты молодой. Нам со старухой все одно скоро умирать! Пускай пытают. А ты спасайся, беги! Скорее!

Молодой мордвин понять не мог, что случилось. Он побледнел, задрожал.

- Отец! О чем ты говоришь?!

Старик нахмурился:

- Слушай. Прискакал приемщик, в рекруты тебя!

Сказал и закрыл глаза.

- Приемщик?

- Да.

Турустан понял все. Приемщик - это его смерть. Отец прав - бежать, бежать в леса, в степи, на низовье, но домой идти нельзя!

- А мать?!

- Иди! - махнул отец рукой и, обняв Турустана, быстро пошел прочь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Осеннее небо навевает грусть, а это - вечернее, необыкновенное, красное с облаками, казалось Турустану таким же израненным, как и его сердце. О чем же теперь думает он, бездомный мордвин, провожая уходящее солнце?

Об отце? Да, отца он любит, но не то. О матери? Он любит и мать, вскормившую и вырастившую его, но и это не то.

Больное солнце зажгло внутри ни с чем несравнимую печаль о Моте. Ради нее он бежал от рекрутчины. Ради нее оставил отца и мать на поругание военного начальства.

- Чам-Пас, помилуй нас! Чам-Пас - верховный владыка!.. Ты велик, ты творец вселенной, Чам-Пас!.. Взгляни на меня...

Турустан вытянулся во весь рост и простер руки к небу.

Шуршали ежи в сухой траве, кричала иволга. Кругом лесная глушь, пустота. И это хорошо! Не надо людей. Страшно! Турустан боится их, дрожит при мысли встретить человека.

- О ты, Нишкенде-Тевтярь! Ты - богиня судьбы, взгляни на меня!.. О Чам-Пас, зачем ты создал мордву?!

Еловые лапы загораживали небо, дерзкие, густые, колючие. Птица смолкла. Зеленые иглы укололи лицо, точно в наказание за грешные мысли.

- Нишкенде-Тевтярь!.. Погибну ли я? Ответь же, наконец?

Турустан начал молиться, боязливо озираясь по сторонам. Не подглядывает ли кто? Нет ли поблизости попа Ивана Макеева, который крестил его, Турустана, силою и угрозами?.. И теперь Турустан растерялся. Он молился и богу христиан и своим богам. Да разве один он? Многих сбивали православные попы, и Турустан маливался "Христосику", "Христосиковой матушке", "дедушке Илкаше", "Егорию Храброму", "Фролу и Лавру", но не забывал он и всемогущего Чам-Паса, не забывал и богиню-мать Анге-Патяй... А как же он мог забыть заступницу в несчастьях, богиню судьбы Нишкенде-Тевтярь, деву Нишке? И разве мог он сравнить своих богов с христианскими? Эти - свои, те - чужие. Но он молился тем и другим. Кто-нибудь из них и услышит его - поможет ему.

И поэтому вынул из-за пазухи деревянную икону, снял ее с шеи и повесил на сук. Опустившись на колени, неловко и долго складывал три перста для молитвы:

- Восподь Салаох*, помилуй нас... - с трудом читал он молитву по-русски.

_______________

* Господь Саваоф.

Русскому богу нельзя было молиться по-мордовски - не захочет бог слушать. Не поможет

Турустан боится икон. В них чудится ему какая-то сокрушительная, уничтожающая сила. Как же не молиться им? Многие из его односельчан с большою готовностью понесли бы в жертву иконам заколотых баранов и быков, если бы попы не запрещали этого. Но они почему-то не велят, не дают совершать в церквах жертвоприношений. Они любят, чтобы быков и баранов отводили к ним на двор.

Поп Иван везде бродит и везде слышит, и много у него соглядатаев. Он обложил мордву в Березниках годовою податью в свою пользу по несколько пудов зернового хлеба. За каждое венчание и погребение он брал барана или овцу... Брал он и медом, и рыбой, и зверьем, и мехами... У него большие руки и желтые грязные ногти... У него алчные глаза и лошадиные зубы...

- Почему же ты позволяешь обижать наш народ? - подумал Турустан, но он не мог, как другие, когда они были недовольны богом, бить икону, стегать ее прутьями, топтать ногами.

Щеки парня загорелись, глаза почернели от дум, и прошептал он с горечью:

- Шайтан! Уйди! Не мешай русскому богу помочь мне!

Тут вспомнил он о похитителе своей невесты. Пальцы судорожно сжались в кулаки. О, если бы этот злодей попался теперь ему! Он изрубил бы его в куски, он повесил бы его на осине, как битую змею. "Мотя! Мотя! Отрави его!"

Бессильно опустился Турустан на пень. Что делать? Куда идти? Его соплеменники сильнее его. Не желая ссориться с начальством, они умеют переносить кабалу со всею покорностью, молча терпеть, не теряя, однако, своего достоинства. Низко кланяются они только управляющему земель царевича Грузинского князю Мельхиседеку Баратаеву. Они совсем не кланяются настоятелю Оранского монастыря игумену Феодориту, молча подчиняются приставам и бурмистрам. Они много молчат и много думают. Иногда сами они бывают похожи на деревянных богов.

Но почему же их преследуют?

Почему их жены и девушки подвергаются обидам со стороны бояр?

Почему попы, слуги доброго христианского бога, на стороне врагов мордвы?

В то время, когда Турустан размышлял об этом, по лесу разнесся шум. В проселке скрипела колесами кибитка. Фыркали лошади, стучали копыта.

Турустан притаился.

Ехал он, Рыхловский... Сразу узнал Турустан по кибитке, по лошадям и по кучеру Кузьме, который лихо подстегивал коней. А вот и надутое, противное лицо Рыхловского. Он увидал мордвина, хотя тот и прятался в кустах.

И вдруг что-то случилось с Турустаном такое, чего он и сам не ожидал. Он выбежал на дорогу, натянул лук и пустил стрелу в кибитку. Кони шарахнулись в сторону. Филипп Павлович от испуга и негодования закричал на весь лес. Стрела воткнулась рядом с его лицом в кожух кибитки.