Человек в желтом камзоле торопливо удалился.
Вырвавшись в город, Рыхловский почти бегом бросился по набережной Москвы-реки, но ему еще долго казалось, что за него цепляется этот старикашка и пальцы Ваньки Каина дергают его за пуговицы.
В предвечерней тишине бойко журчали потоки воды, стекавшей с улиц в Москву-реку, и неотразимо давили низким великопостным гудом колокола кремлевских соборов.
"Поскорее бы в Нижний!" - в страхе и тоске думал Рыхловский, направляясь в Ямской приказ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В этот же день о "бывшем лейб-компанце Петре Рыхловском" Сыскной приказ сообщил в Тайную контору, что "оный лейб-компанец держал себя задирчиво с чинами приказа, не как простой офицер, а со значением и наотрез отказался доставить заплечного мастера в Нижний и поносил начальника Тайной конторы непорядочно, якобы он высшую при дворе опеку имеет. Сыскным приказом замечено, что оный офицер имеет в себе какую-то задумчивость, а по какой причине - не дознано". Московская Тайная контора послала такую же промеморию в Петербург начальнику Тайной канцелярии Александру Шувалову, присовокупив: "Что прикажет делать впоследствии ваша светлость?"
Одновременно Тайная контора послала заплечного мастера в Нижний, а с ним вместе препроводила копию с этой переписки нижегородскому губернатору князю Друцкому, уведомив о надлежащем наблюдении "за оным лейб-компанцем, устраненным от двора ее величества".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Рыхловский нанял уже лошадей, уселся в сани и велел гнать скорее к заставе, махнув на все рукой. Бог с ней, с Москвой! Но тут-то и произошло совершенно неожиданное происшествие.
На Неглинной набережной в тот самый момент, когда Петр усердно крестился направо и налево на попадавшиеся по пути церкви, готовый с радостью покинуть первопрестольную столицу, вдруг на его лошадей набросились и повисли на них два каких-то обормота, две наглые тупые рожи. Остановили кибитку и, молча, с ехидными улыбками, сунули Петру в руки бумагу, а в той бумаге вершковыми буквами было написано:
"Ее императорскому величеству известно учинилось, что в Москве многие всяких чинов люди ездят на резвых лошадях и давят и побивают людей; того ради ее императорское величество указала: от Главной полицеймейстерской канцелярии в Москве тем обывателям объявить подписками, чтоб никто в Москве по улицам на резвых лошадях отнюдь не ездил и людям утеснения и убийства не чинил; а ежели кто на таких резвых лошадях ездить будет, тех велеть через полицейские команды ловить, и лошадей и их, взяв, отсылать на конюшню ее величества".
- Пожалуйте, господин поручик, в полицейскую будку...
- Зачем?
- Вещи, принадлежащие вам, вывалить, да вас высадить, и лошадей с отпиской, вместе с вами, направить в Главную полицеймейстерскую канцелярию, дабы свели вы самолично коней на дворцовую конюшню под расписку...
- Я же офицер и послан царицею в Нижний...
- Мы этого не знаем...
- Вот грамота... - в волнении засуетился Петр, доставая из кармана бумагу.
- Прогонные грамоты и деньги и всякие вещи отбирать не приказано ни у кого, токмо лошадей... Не извольте сердиться... Мы исполняем волю матушки-государыни... Давайте лошадей...
- Но ведь я же еду с ведома губернатора и Тайной канцелярии!
- Никакие чины и прежде пожалованные права и почести не должны препятствовать выполнению царских указов.
Тогда Рыхловский, изругавшись крепко, велел ямщику ехать дальше. Ямщик ухнул кнутом по коням, свистнул - и остался на месте, как окаменелый. Оказалось, что лошадей под уздцы ухватили словно из-под земли выскочившие еще двое таких же бродяг, а двое прежних грозно навели на ямщика пистолеты.
Рыхловский позеленел от злости:
- Прочь, разбойники!
Один из полицейских с морщинистым, пьяно улыбающимся лицом поклонился низко и сказал:
- За оный разбой нас полицеймейстерская канцелярия по рублю с лошади одаривает... Не откажите и ваша светлость осчастливить нас наградою...
Петр вытащил из кармана трехрублевую бумажку и бросил ею в пьяного сыщика. Тот кинулся, будто собака на кость, на брошенные ему деньги. Остальные, раздувая ноздри, навалились на него, и началась у них схватка.
Тем временем ямщик хлестнул лошадей, и они помчались, что было мочи, далее, оставив позади себя царских слуг.
Однако и этим дело не кончилось.
У заставы, близ "конторы Камер-коллегии по деланию около Москвы земляного рва", именуемого с той поры "Камер-коллежским", опять лошадей остановили. Теперь конные драгуны - застава! Чиновник Камер-коллегии вместе с начальником караула осмотрели сани, обшарили ямщика: нет ли неявленных товаров, корчемного питья и по какому делу едет он, Рыхловский... Начальник караула осмотрел его подорожную и охранную грамоту, но так как он был малограмотным, то ему все решительно сделалось подозрительным. С великим недоверием он отнесся к каждой букве. Ознакомившись с бумагами, он учинил настоящий допрос:
- Стало быть, вы - офицер?..
- Да. Видите сами.
- Куда держите путь?
- В Нижний. В бумагах писано.
- А зачем?
- Послан царицей... Да в бумаге и оное указано. Вы же ее читали!
- А кто писал бумагу?
Взгляд стал самым подозрительным.
- В канцелярии генерала Шувалова...
- Когда же вы выбыли из Санкт-Петербурга?
- И сие в подорожной обозначено.
- А раньше вы бывали в Нижнем?..
- Родился и вырос там...
- А как же вы попали в Санкт-Петербург?..
- Служил там...
- Где?
- Во дворце...
- Кем?..
- Начальником караула...
- Почему же вы едете в Нижний?..
- Для усмирения разбойников и бунтовщиков.
- Каких бунтовщиков?
- Мордвы и других.
- Нешто они бунтуют?
- Накануне того.
- Но почему же вы это знаете?..
- Я не обязан вам об этом рапортовать, господин капитан! Больше я не буду отвечать. Не забывайте, что вы и я - офицеры!.. Недостойно так изъясняться нам при низких людях! - с раздражением сказал Петр и стукнул в спину ямщика. - Пошел!
Тот хлестнул лошадей, свистнул, и кибитка понеслась через ров прочь от заставы.
XIII
Весна и богатырский разлив Волги не принесли радости узникам Ивановской башни. Стало еще холоднее в каземате, поползли капли со стен. Липла к одежде, к поручням и цепям гнилая испарина от кирпичей. Казалось, что сырость проникала в кровь, связывала мускулы, леденила мозг.
- Бог дает человеку силу... Бог охраняет его... А если бы не он может ли человек вынести такую жизнь? - грустно качал головою Залман.
Теперь он молился не только о себе, но и о хиттиме*. Кто знает, может быть, тем самым он совершает великий грех? Может быть, за хиттима не следует молиться? Но... не сказано ли в книге Второзакония: "Люби пришельца и дай ему хлеба и ризу"? И у Левита сказано: "Возлюбише его, яко самого себя, ибо и вы пришельцами были в земле Египетской". А в Талмуде: "Кто герой? - Превращающий в друга врага своего".
_______________
*аХаиататаиама - христианин.
Залман перебрал в своей памяти все, что только знал из священного писания, могущее оправдать его. Постепенно у него крепла уверенность, что он поступает правильно, ибо сам царь Давид и тот не гнушался другими народами, имел их в войсках своих, а Соломон даже употребил значительное число их для построения храма господнего.
- Эх, Гринберг, счастливый ты человек! - вздыхал Штейн, слушая вдумчивые рассуждения старика. - Многие страдают от преизобилия слов, по причине скудости воображения, а ты страдаешь недостатком слов, дабы передать богатство твоего плодоносного ума... Мне трудно найти у себя мысль, и еще труднее быть достойным твоим собеседником.
Залман поглядывал на своего соседа с беспокойством... Чтобы утешить его, ласково улыбался:
- Зачем тебе говорить? Не надо! У меня еще есть сила. У меня есть мысли... Пока не растеряю их, пока бог дает мне эти слова, буду говорить. Ты начинаешь ослабевать... Я понимаю тебя. Тело питает пламя разума. Самый преизящный разум, не пообедав, бывает под вечер весьма плох. Теперь ты мне должен верить. Ненависть приносит зло, а любовь - благо... Я это знаю. Предупреждай своим приветствием каждого человека. Недостаточно держаться на мирной ноге только при случае. Следует подготовлять мир и предупреждать рознь и раздор, делая невозможным их возникновение! О, Талмуд - мудрая книга. Верь мне! Конечно, в каждом народе найдешь сына, не уважающего своего отца. У каждого народа есть люди, не любящие платить долги. У каждого народа встретишь скупца, отказывающего в помощи своим же соотечественникам. А почему? Потому что отцы внушают чувство ненависти детям своим к другим народам и особенно к соседям. Сосед соседу завидует, сосед у соседа хочет отнять то, чего у него у самого нет... И за такие чувства отцы благословляют детей. А правители награждают их. И христиане, говоря о любви к ближнему, усердно проливают человеческую кровь, и евреи презирают гоев*, запрещают детям своим вступать с ними в брачный союз, хотя Моисей и учил состраданию и человеколюбию. И так везде. Но я вижу... верь мне, Штейн, - дружба будет!
