Во-вторых, постоянные коррупционные скандалы, в которых оказываются замешанными представители политического истеблишмента, подрывают и без того невысокое доверие к государству и политическим институтам. Это особенно характерно для Южной Европы и Франции, где в последние годы в адрес как правых, так и левых политиков, как из рога изобилия, сыплются обвинения в коррупции, темных сделках и т.д. Поэтому нет ничего удивительного, что, согласно социологическим опросам, 80% французов не доверяют своей политической элите [Schelenberg, 2017]. Не случайно нынешний президент Франции Эмманюэль Макрон во время своей избирательной кампании демонстративно дистанцировался от обеих ведущих политических партий («Республиканцы» и Французская социалистическая партия) и сделал ставку на созданное им движение «Вперед, Республика!» («La République en marche!»).

Нарастающий разрыв между истеблишментом и обществом стремятся заполнить праворадикальные популистские партии, которые представляют себя в качестве единственной силы, выражающей интересы общества. «Политики UMPS8, Демократического движения, Левого фронта, “зеленые“ – все служат идеологии, приведшей к кризису, они ее применяют, оправдывают, защищают», – заявляет лидер Национального фронта [Марин Ле Пен, 2016(a), с. 160].

При этом, критикуя политику правящих кругов, праворадикальные популисты, во всяком случае формально, не ставят под сомнение саму идею представительной демократии и выборов. Более того, политическая борьба зачастую ведется под флагом защиты демократии и возвращения прав гражданам, попранных правящим классом. Именно в этой плоскости лежит одно из принципиальных отличий между «Альтернативой для Германии», выступающей за вынесение важных вопросов на референдум, и неонацистскими организациями наподобие Национал-демократической партии Германии, в принципе отрицающими демократию и выступающими за жесткое авторитарное государство во главе с национальным вождем.

Вторым тезисом праворадикальных популистов является критика Европейского союза, принципы которого, по их мнению, противоречат национальным интересам. Список претензий, выдвигаемый Брюсселю, достаточно велик и простирается от ограничения национального суверенитета, гибели отечественной промышленности до утраты национальной идентичности. В этом едины и Австрийская партия свободы, и Национальный фронт, и «Альтернатива для Германии». Однако, что касается путей решения проблемы, то здесь спектр мнений может существенно различаться. Если Марин Ле Пен выступала за полный выход из ЕС и отказ от евро, то «Альтернатива для Германии» пока ограничивается требованиями выхода из зоны евро и предоставления бо́льшей свободы членам ЕС.

Третьим тезисом праворадикальных популистов являются антиисламизм и требование радикального ограничения миграции в европейские страны. Хотя проблемы интеграции проживающих в Европе мусульманских общин, террора, связанного с радикальными исламскими группировками, и притока беженцев из неблагополучных стран (Ирак, Афганистан, Сирия) давно стоят на повестке дня в Старом Свете, попытки ультраправых активно играть на политическом поле либо не приносили особого успеха (Национал-демократическая партия Германии, Немецкий народный союз), либо такой успех носил ограниченный и непрочный характер (Австрийская партия свободы). В первую очередь, это было обусловлено тем, что такие партии прочно ассоциировались в сознании подавляющей массы населения с фашизмом, который для пережившей кошмар Второй мировой войны Европы до сих пор остается крайне болезненной травмой. И даже если в глубине души часть граждан и сочувствовала антимигрантским и антиисламским лозунгам, однако не решалась (или не могла) выразить открытую поддержку праворадикалам, поскольку не разделяла полностью их взгляды или опасалась получить ярлык «фашиста». Эти обстоятельства обусловили ограниченность социальной базы праворадикальных партий и движений. Например, Национал-демократическая партия Германии в последние десятилетия не получала на парламентских выборах больше 1,5%.

Современные праворадикальные популисты Западной Европы пошли совсем другим путем, попытавшись сделать национализм и антииммигрантскую риторику привлекательной для широких социальных слоев и групп, включая средний класс. Если открыть книгу Ле Пен «Во имя Франции», которую можно рассматривать как программный документ Национального фронта, то мы увидим, что автор тщательно избегает возможных обвинений в расизме или ксенофобии по отношению к выходцам из Северной Африки или Турции. Во время избирательной кампании 2017 г. лидер НФ подчеркивала, что ее партия не выступает против иммигрантов, гражданский статус которых урегулирован. Проблема миграции рассматривается с социально-экономической точки зрения и объявляется злом на том основании, что ведет к снижению зарплат и ухудшению положения местных рабочих и в конечном итоге служит лишь интересам крупного бизнеса: «Опытный и критически мыслящий европейский рабочий будет заменен социально незрелым иммигрантом, единственным смыслом существования которого является рыночная булимия…» [Ле Пен, 2016(a), с. 94].

Другим аргументом против миграции из мусульманских стран, который праворадикальные популисты активно и не без успеха используют в дискуссиях с политическими оппонентами, является культурная несовместимость между нормами ислама и современной европейской цивилизации с ее принципами толерантности, равноправием мужчин и женщин и т.д. Подобного рода аргументация присутствует в программе «Альтернативы для Германии», провозглашающей, что ислам «несовместим со свободным демократическим устройством Германии» [Zuwanderung…]. Очищенный от примитивного биологического расизма, антисемитизма и всего того, что напоминает о Холокосте или мрачном времени национал-социализма, современный праворадикальный популизм становится «респектабельным» и привлекательным для многих граждан ФРГ, Франции или Австрии, которые еще совсем недавно чурались имен Жан-Мари Ле Пена или Йорга Хайдера, боясь подвергнуться обструкции со стороны соседей или либеральных СМИ.

Исследователи феномена праворадикального популизма часто сводят его идеологию к национализму или антииммигрантской риторике, зачастую забывая о другой его стороне, а именно о социальной составляющей. Кризис «государства всеобщего благоденствия», неолиберальные реформы, молодежная безработица совпали с кризисом левых партий. Коммунисты были деморализованы и дискредитированы крушением Советского Союза, социал-демократы отказались от своих традиционных ценностей и приняли неолиберальные программы, перестав тем самым отличаться от своих оппонентов и фактически предав свой электорат – фермеров Шампани, рабочих сталелитейных предприятий Рура, шахтеров Йоркшира. Эти категории населения в итоге не только проиграли от глобализации, но и оказались оставленными без политической поддержки социалистами и социал-демократами, которые сделали ставку на жителей крупных городов и средний класс. В этой связи будет уместным вспомнить концепцию «новой середины» (Neue Mitte) Г. Шрёдера в преддверии выборов в бундестаг 1998 г., которая предполагала переориентацию СДПГ с рабочих на средний класс. В итоге социально незащищенные слои, а вместе с ними некоторые левые идеи были «подобраны» праворадикальными популистами и успешно использованы в борьбе за политическое влияние.

Можно выделить четыре группы, которые составляют социальную базу праворадикальных популистских движений. Как уже отмечалось выше, бывший «левый электорат» (промышленные рабочие, фермеры, сельскохозяйственные рабочие, безработные) оказался наиболее восприимчив к лозунгам евроскептиков и националистов. Эти социальные категории на сегодняшний день составляют от 25 до 40% электората правых популистов и являются ядром их партий. Так, согласно опросам общественного мнения, 32% рабочих и 37% безработных поддерживают Национальный фронт во Франции, в то время как за Союз за народное движение (в настоящее время – «Республиканцы») и Социалистическую партию Франции голосуют преимущественно представители более обеспеченных слоев населения [Guilluy, 2015, S. 108].