В конце 2014 г. была утверждена новая редакция Военной доктрины Российской Федерации. Интерес к документу, по своему предназначению призванному излагать официальное ви́дение на подготовку и применение военной силы, является традиционно высоким в силу ряда обстоятельств. Ограничимся лишь фиксацией того, что доктрина появилась практически на пике обострившегося глобального противостояния. Суть его – в непримиримом противоречии государств и цивилизаций, с одной стороны, и транснациональных структур – с другой. Без понимания данного обстоятельства анализ Военной доктрины России будет неполноценным. Путь же к установкам, появившимся в доктрине, был долгим. Судя по всему, их кристаллизация продолжится.

Чтобы оценить трансформацию военно-доктринальных установок России, необходим краткий экскурс в историю их подготовки и появления. Начать следует с середины 80-х годов XX в., когда руководством Советского Союза был провозглашен безусловный приоритет общечеловеческих ценностей по отношению к национальным интересам. М.С. Горбачёв определил, что «новое политическое мышление… категорично диктует характер военных доктрин» [1]. Реализация подобных установок привела к односторонним уступкам нашей страны. СССР принял на себя ряд ограничений, официально провозгласив, в частности: недопустимость применения Вооруженных сил в военных конфликтах, не связанных непосредственно с обороной страны и союзников от внешней агрессии; недопустимость начала военных действий против любого государства первыми; неприменение первым ядерного оружия; отсутствие стремления к военному превосходству. Еще в 1987 г., по оценке маршала Советского Союза С.Ф. Ахромеева, наши миролюбивые военно-доктринальные установки «на международную общественность… произвели большое впечатление» [2]. Министерство обороны СССР, реализуя директивные установки, исходило из того, что «отказ от силовых методов разрешения межгосударственных противоречий, от войны как средства достижения политических целей стал императивом современного мирового развития, обусловил место и роль общечеловеческих интересов и ценностей как краеугольного камня новой модели безопасности» [3]. В проекте Концепции военной реформы было прямо заявлено, что «война … себя полностью изжила» [4]. Военно-доктринальные установки имели сугубо оборонительный характер и реализовывались вплоть до тактического уровня, что дезориентировало личный состав армии и флота, особенно кадровых военных, воспринимаясь по существу как пораженчество. Уже после путча августа 1991 г. руководством военного ведомства военная доктрина по-прежнему виделась как «прежде всего доктрина предотвращения войны, мирного разрешения межгосударственных конфликтов, исходящая из приоритета общечеловеческих ценностей». Однако партнеры нашей страны так и не пошли на ущемление своих интересов [5]. То есть произведенное впечатление не пошло на пользу России.

Между тем избавление от политического романтизма в нашей стране не сразу состоялось и после смены общественно-политического строя. Показателен ответ в начале 1992 г. министра иностранных дел России А. Козырева на просьбу бывшего президента США Р. Никсона очертить реальные интересы новой России: «Одна из проблем Советского Союза состояла в том, что мы как бы слишком заклинились на своих национальных интересах. Теперь мы больше думаем об общечеловеческих ценностях». Р. Никсон, комментируя эти слова Козырева, заметил: «Когда я был вице-президентом, а затем президентом, я хотел, чтобы все знали, что я сукин сын и во имя американских интересов буду драться изо всех сил. Киссинджер был такой сукин сын, что я еще могу у него поучиться. А этот, когда Советский Союз только что распался, когда новую Россию нужно защищать, – этот хочет показать, какой он приятный человек» [6].

Здесь следует отметить, что еще Р. Челленом, признававшим не только примат территориального и природного фактора в политике и географический детерминизм, но и ментальные свойства народов как геополитических субъектов, отмечалась вечность действия известной формулы: «Когда английский чиновник восклицает: “Right or wrong, my country” [“Права или неправа, но это моя страна”], то в основе получается парадоксальный перифраз того, что он имеет в виду: отечество никогда не может ошибаться» [7]. Импульс же, заданный апелляцией к общечеловеческим ценностям, имел долгосрочные и в известной степени обезоруживающие последствия для Военной доктрины России. Опуская изложение выдержек из доктрин, выходивших в 1993 и в 2000 гг., отметим, что и в документе, датированным 2010 г., констатировалось (ст. 7): «Мировое развитие… характеризуется ослаблением идеологической конфронтации, снижением уровня экономического, политического и военного влияния одних государств (групп государств) и союзов и ростом влияния других государств, претендующих на всеобъемлющее доминирование, многополярностью и глобализацией разнообразных процессов» [8]. Такая формулировка может быть истолкована как игнорирование традиционных устремлений глобальных игроков, ценности и интересы которых никуда не исчезли. При этом за полтора года до утверждения доктрины, в августе 2008 г., России пришлось участвовать в пятидневной войне на Южном Кавказе. США же стояли за спиной режима Саакашвили и фактически выступили стороной конфликта. Действия Вашингтона имели, несомненно, идеологическую подоплеку в виде постоянного и никогда не прекращавшегося стремления к мировому господству, чего трудно не увидеть. Следует отметить и то, что уже через несколько месяцев после выхода указа президента России об утверждении Военной доктрины, в конце 2010 г., началась «арабская весна», в ходе которой произошла насильственная смена режимов в ряде стран исламского мира. США открыто поддержали происходящее, вновь руководствуясь своим видением мирового устройства.

Итак, только в Военной доктрине Российской Федерации 2014 г. оказалось впервые зафиксировано положение о том, что мировое развитие характеризуется в том числе и соперничеством ценностных ориентиров и моделей развития, а также то, что происходит поэтапное перераспределение влияния в пользу новых центров экономического роста и политического притяжения (ст. 9). Фактически было зафиксировано смещение геополитического противоборства в ценностную, идейную сферу. Поскольку же об этом сказано в Военной доктрине, то правомерно утверждать, что Россия готова отстаивать свою систему ценностей в том числе и посредством военной силы.

Политика всегда существует в рамках координат «свой–чужой». Нацию делает таковой оригинальная система ценностей, отличная от других. Если же остро встал вопрос об их отстаивании, то это означает, что оппонент ведет себя агрессивно и силой навязывает свои ценности. Правомерно ли утверждать, что именно такое давление оказывается сегодня на Россию? Для ответа на этот вопрос обратимся к доступным источникам. Так, несколько лет назад в России при поддержке посольства США вышла книга известного американского публициста Уолтера Рассела Мида «Власть, террор, мир и война. Большая стратегия Америки в обществе риска» [9]. Автор подробно разъясняет, что представляет собой американский проект глобального мироустройства. В основе большой стратегии Америки – мессианство, заключающееся в изначально присущем американцам стремлении «помогать иностранцам осознавать их собственное благо» [с. 17]. Сегодня же всем непонятливым приходится объяснять, что «американский проект строительства миропорядка становится вопросом выживания всего человечества. Те, кто придерживается этого взгляда, верят, что мы не вправе позволить миру идти своим путем, как это было до сих пор, когда нации и цивилизации боролись за первенство, невзирая на цену, которую приходится за это платить человечеству» [с. 17–18].