В 90-х годах прошлого столетия известный российский ученый, академик Т. Заславская говорила о двух Россиях, живущих фактически в различных мирах. Ныне специалисты говорят уже о «четырех Россиях» [Зубаревич 2011]. Одна из этих «четырех Россий» – это республики Северного Кавказа и Юга Сибири. Здесь национальные, религиозные, социальные, имущественные различия с остальной Россией столь велики, что даже общий вектор развития этих республик резко отклонился в сторону. Обратимся по этому поводу к выводам специалистов Северо-Кавказского государственного университета, для которых эта проблематика близка как никому другому.
«На Северном Кавказе в результате демодернизационных процессов постсоветского времени возник глубинный социокультурный раскол на сохраняющие модернизационные устремления “русские” края и области и все более архаизирующуюся часть региона – “национальные” республики Северного Кавказа.
Архаизация региона (…) возродила многие, казалось бы, уже начавшие уходить в прошлое социальные институты, такие как этнокланы. Резко возросла роль религии в жизни северокавказского социума… Этничность из сферы идентичности устойчиво проникла во все сферы жизни общества, превратившись в важнейший социально-политический институт на Северном Кавказе. Произошла политизация этничности, что во многом объясняет тенденцию роста национализма на фоне снижения остроты сепаратизма» [Российская… 2014: 69–70].
Как убедительно показал профессор В.А. Ачкасов в своем докладе «Этнополитический конфликт как конфликт идентичности» на Всероссийской научной конференции РАПН (ноябрь 2014 г., г. Москва), чрезмерное «педалирование» значимости этнических различий не только не способствует консолидации общества в целом, но и приводит к формированию замкнутых на себя групп. Конструирование на этой основе негативных идентичностей становится реальным основанием отчуждения групп друг от друга и возникновения этнополитических конфликтов. Вполне понятно, что решение проблем «четвертой России» требует реализации целого комплекса мер, обсуждение которых (экономических, к примеру) далеко выходит за рамки данной статьи, за исключением мер одного рода, связанных с разработкой и реализацией культурной политики. Как, на наш взгляд, совершенно справедливо отмечает глава Дагестана Рамазан Абдулатипов, «в нынешних условиях состояние культуры страны и культурной идентичности граждан – это еще и вопрос суверенитета России как государства, нации». И одновременно он отмечает разрыхление общего культурного пространства страны, ослабление русского культурного кода, работы по культурной интеграции регионов и народов страны, что приводит к неопределенности культурной идентичности граждан и ослаблению культурного суверенитета государства2.
Второй проблемный момент касается того, что такое русский культурный код. В Стратегии государственной национальной политики Российской Федерации на период до 2025 года, утвержденной президентом в декабре 2012 г., употребляется другой термин – «российская культура». Чрезмерное акцентирование русского начала в культуре страны (даже если к русским относить человека любой национальности, считающего себя таковым, говорящим и думающим на русском языке), как это записано в Декларации XVIII Всемирного русского собора, может вызвать негативную реакцию у представителей других народов, особенно если подчеркивается исключительно связь этой культуры с православным христианством.
Следует исходить из того, что в идеале русская культура является таковой скорее по форме, языку. В своем содержании она отражает многовековой опыт сотворчества всех народов страны. Немало подтверждений этому прозвучало на Х Международном мусульманском форуме (Москва, 10–12 декабря 2014 г.), на котором представители различных конфессий продемонстрировали общность подходов к укреплению независимости России, взаимодействию культур и формированию национально-государственной идентичности страны. Это, конечно, не означает, что проблему взаимоотношений культур и конфессий народов России можно снять с повестки дня и не учитывать их разнонаправленное в ряде случаев воздействие на формирование общероссийской идентичности. Эта проблема стоит не только перед Россией, но даже перед таким унитарным государством, как Франция, равно как и перед многими другими государствами мира [Тишков 2012].
Большое негативное воздействие на формирование общероссийской идентичности оказывает чрезмерное социальное расслоение. По официальным данным Росстата, доходы 10% самых бедных и самых богатых россиян разнятся в 15–16 раз, а по неофициальным данным – в 25–30 раз. Для сравнения: в Скандинавских странах разница составляет 3–4 раза, в Великобритании – 6–7. Вот как в свое время комментировали эту ситуацию специалисты Института социологии РАН: «…во многих европейских странах, если подобная цифра зашкаливает за отметку “8”, собирается чрезвычайная сессия парламента и обсуждает, как сблизить края “зияющей раны” и притушить назревающий социальный конфликт. В России все спокойны. Для наших политиков ничего экстраординарного в таких цифрах нет. Почему? А потому, что взрыв действительно не происходит. Дело в том, что каждая социальная страта российского общества научилась жить своей внутренней жизнью, не обращая на остальных внимания» [Свобода… 2007: 12]. Но если каждая страта живет сама по себе, не обращая внимания на других, о каком ощущении себя частью целого единого общества и государства может идти речь? В подготовленном позже докладе специалисты этого института отмечают, что нынешняя система представляется большинству несправедливой, поскольку не обеспечивает социальные права граждан, заявленные в Конституции, допускает возможность чрезмерного уровня неравенства доходов между богатыми и бедными; не обеспечивает реально равных стартовых возможностей, что ведет к утрате чувства личной связи с государством, нарастанию отчуждения, атомизации российского общества, размывает важнейшие консолидирующие, консенсусные для всех слоев и групп начала – справедливость и восприятие государства как общего дела [Горшков, Тихонова 2013].
В заключение следует особо подчеркнуть, что разрывы материального и социального положения формируют отличающиеся образы и стили жизни, что, согласно новейшим разработкам теории социологии жизни (в трактовке ряда авторов «Социологии повседневной жизни»), является решающим фактором консолидации групп, общин и общества в целом, формирования атмосферы доверия, соучастия и солидарности [Штомпка 2012: 38]. В конечном счете эти разрывы и сформировали «четыре России», о которых упоминалось выше, со всеми вытекающими отсюда рисками и угрозами национально-государственной идентичности. Последний из наиболее значимых вызовов российской национально-государственной идентичности связан с глобализацией. Сегодня уже никого не надо убеждать, что глобализация как несет для любой страны риски и угрозы, так и открывает новые возможности. В ракурсе задач данной статьи глобализация и связанная с ней открытость миру позволяют стране включиться в процесс формирования глобальной этики, освоения культурных и иных достижений других стран и народов и т.д.
Одновременно новые коммуникационные технологии, преодолевающие национальные границы, открывают возможности целенаправленного воздействия на процессы национально-государственной идентичности и переформатирования в желательном для иностранного актора направлении. И что еще более важно в интересующем нас плане: доступность продуктов материальной и духовной культуры других стран (прежде всего, западных) для достаточно широких слоев населения. Контакты и общение не только удовлетворяют определенные потребности населения, но и формируют в значительной мере соответствующее отношение к миру, ценностям и образу жизни [Ратников 2014]. Лидер КПРФ Геннадий Зюганов назвал недавно россиян «нацией победителей». Ему возразили: Зюганов не заметил, как нация победителей превратилась в нацию потребителей. И определенные основания для такого рода возражений имеются. Влияние Запада на формирование потребительских настроений россиян очевидно. А это, пусть и не всегда прямым образом, влияет на формирование идентичности россиян. Сейчас стало модным напоминать, что кризисы, вызовы в китайском языке обозначаются двумя иероглифами – как угроза и как возможность. И какая из двух констатаций вызова идентичности станет ведущей, зависит от нас самих.
