Весёлая свита царя направилась обратно к своему шутовскому поезду, по дороге воспевая хвалебную оду Николаю. Тот шёл, скромно опустив голову, а Марфа не шла, а плыла подле него и гордо поглядывала на своего суженого.

Князь-папа сладко спал у своей бочки с вином, завернувшись в толстую бобровую шубу. Проходя мимо него, царь остановился, оглядел спящего дьякона и пнул того под зад. Затем нагнулся и закричал прямо в ухо:

– Пожар! Горим! Спасайся кто может!

Мирно спавший на снегу предводитель потехи громко засопел, заворочался, неловко приподнялся на ноги и уже был готов бежать куда глаза глядят, но Пётр Алексеевич, давясь от смеха, схватил его за руку, сделал строгое лицо и приказал своему окружению:

– Помогите ему, братцы, забраться обратно на бочку и поехали дальше! Впереди нас всех ждёт развесёлая ночь! Столы уже ломятся от еды и выпивки!

Через десять минут процессия снова тронулась в путь, а в Немецкой слободе генерал-адмирал Франц Яковлевич Лефорт уже совсем заждался своих дорогих гостей.

Уже начинало темнеть, когда царский шутейный эскорт прибыл в Немецкую слободу Экипажи ехали по ровным и прямым как стрела улицам, вдоль которых располагались чистенькие, опрятные дома иностранцев. Такие аккуратные домики с обязательным палисадником или небольшим садиком. Самих жителей слободы на улицах почти что не было. Они считали, что будет благоразумнее отсидеться в своих добротных жилищах, подальше от опасных зверей, которые тащили сани развесёлой, шумной компании царя. Самые храбрые из них осторожно, с опаской подглядывали через окна из-за занавесок.

Николай с любопытством наблюдал за Петром Алексеевичем, который с горящим взором оглядывал всё вокруг. Весь его вид свидетельствовал о том, что государю здесь действительно нравится. Царь обернулся и с азартом в голосе спросил:

– А скажи-ка мне, Николай, будет ли твой Лондон больше Кукуя?

– Смотря сколько жителей в твоём Кукуе наберётся, государь?

– Алексашка, ты здесь раньше жил у Лефорта в услужении! Сколько этих самых немцев у нас в Кукуе уже поселилось? – спросил Пётр Алексеевич у своего камердинера.

– Его светлость Лефорт утверждал, что уже сотни две тыщ человек наберётся, и не меньше того, ежели всех их считать вместе с семьями и детьми! А эти немцы из Европы к нам всё едут и едут! Как будто у нас здесь мёдом намазано! – без запинки ответил камердинер.

Пётр Алексеевич с довольным видом похлопал по плечу Меншикова и гордо произнёс:

– Что ни спроси у моего Алексашки – всё знает, ежели ему кто-то, когда-то, чего-то сказал! Даже всякую ерунду, и ту буквально на лету запоминает. Ему и записывать даже без надобности – всё помнит, бестия! Хотя сам он только что свою фамилию на бумаге поставить и умеет! Веришь, он мне иногда эту самую бумагу и заменяет тем, что запоминает всё, что я ему говорю, слово в слово! Одним словом – молодец! Запоминает, а заодно и сам кое-чему учится. Ведь никогда наперёд не знаешь какое тебе знание в жизни может пригодиться. А по сему – чем больше знаешь али какие навыки полезные освоил и ремёсла, тем лучше и тебе самому и семье твоей будет, да и немалая в том государству польза!

– Если так, государь, то Лондон вроде твоего Кокуя будет. У тебя ещё Москва есть. Так что, Кокуй и Москва вместе по числу жителей с английским главным городом может и потягаться! А так в Европе очень много городов гораздо меньше Кукуя будут, – ответил Николай.

– Во! Слыхал, Алексашка! В Европе в их самых больших и важных городах жителей не больше нашего Кукуя, а учиться всяким наукам нам приходится к ним ездить! Никуда такое не годится! Непорядок это! Надо нам сделать так, чтобы Европа к нам учиться ездила, а не мы к ней с поклоном да просьбами всякими ползли!

Пётр Алексеевич хотел ещё что-то сказать, но тут загрохотали выстрелы, и всё небо над Немецкой слободой озарили вспышки фейерверка. Огненные всполохи разрывались в начинавшем темнеть небосводе и ярким светом освещали восхищённое лицо царя. Внезапно к грохоту канонады присоединился рёв испугавшихся животных. Запряжённые в экипаж шутовского кортежа звери просто сходили с ума: визжали свиньи, лаяли собаки, ревели медведи в царской упряжке. С каждым выстрелом нервозность зверей всё возрастала и возрастала. Царский кучер с огромным трудом криками и кнутом пытался удержать мощные порывы медведей вырваться на свободу. Животные хотели убежать, чтобы спрятаться подальше в лесу от этого бедлама. Наконец прозвучал завершающий аккорд салюта в честь прибытия в Немецкую слободу царской особы. Он оказался самым сильным и зрелищным. На фоне самых ярких звёзд, сумевших проступить на фоне ещё достаточно светлого неба, появился пылающий вензель Петра Алексеевича в виде буквы «П». По замыслу организатора он символизировал его власть над раскинувшимися под небесами московскими землями. Государь нисколько не обращал внимания на рёв ошалевших животных. Он любовался красотой и мощью фейерверка. Для него самым важным было умение и чёткая слаженность действия пушкарей при проведении залпов орудий и запуске ракет.

– Молодец, сукин сын, Лефорт! Красотища-то какая! Награжу его! Непременно награжу! – восторженно закричал государь.

Прямо в санях вскочил на ноги и гордо оглядел собравшуюся толпу людей. В это время где-то совсем рядом раздался ещё один оглушительный залп. Царские сани резко рванули с места. Кучер попытался удержать перепуганных медведей, но теперь уже тщетно. Звери оказались совершенно неуправляемы. Они понеслись по улицам, волоча за собой сани с государем. Расхрабрившиеся жители слободы, рискнувшие показаться на глаза царственной особе и посмотреть на красивый фейерверк, с громкими криками испуганно прятались по домам.

Пётр Алексеевич потерял равновесие и завалился на сани поверх Меншикова. Тот заполошно заорал. То ли мощные царские телеса поломали ему там что-то, то ли что-то защемили, но казалось, что вопли денщика перекрывали рёв медведей, те от обуявшего их не на шутку страха понеслись ещё быстрее. Николай тоже потерял равновесие и повалился рядом с Марфой. Лицо девушки было белее мела от ужаса, но она старалась держаться и, когда Николай упал подле неё, только легонько пискнула.

– Лежи и не вставай! – прокричал Николай и на четвереньках рванул к облучку кучера.

Того уже в санях не было. Лишь где-то далеко позади раздавался его испуганный крик. Благоразумный кучер посчитал, что для него будет лучше, если он не станет проявлять никчемный героизм, а просто свалится в первый попавшийся сугроб. Своя шкура для него всё-таки оказалась ближе к телу. Тут уж не до жиру, а быть бы живу и совершенно не до спасения царя!

Николай тем временем подхватил свободно болтающиеся вожжи и попытался остановить взбесившихся медведей. Да куда там! Сил не хватало. Медведи несли как ошалелые напролом: через кустарники, овраги, при этом абсолютно не разбирая перед собой дороги. В любую секунду сани могли опрокинуться или их могло занести на крутом повороте да крепко ударить как о придорожный камень, так и об угол любого попавшегося на пути дома. Нужно было во что бы то ни стало что-то предпринять, и незамедлительно. Решение к Николаю пришло тут же. Если у пациента болит зуб, то у него удаляют именно зуб, а не всю челюсть. Сыскарь пошарил рукой в сене под облучком – и не просчитался. Запасливый кучер всегда при себе имеет средства для починки внезапно сломавшейся телеги или саней. Да и от лихого человека оборониться ими сподручно. Нащупав холодный металл да деревянную рукоять, Николай вытащил острый топор и тут же стал рубить кожаную упряжь, в которую были запряжены взбесившиеся медведи. Кожа легко поддалась. В разные стороны полетели её ошмётки, но это не помогло решить проблему. Оставалась ещё упряжь на шее медведей, а подобраться к ней поближе было затруднительно. Звери продолжали тянуть за собой сани. Их теперь стало ещё больше подбрасывать на неровностях дороги, кидать из стороны в сторону. Казалось, ещё мгновение – и гибель экипажа уже была бы просто неминуема. Тогда Николай решил рубить оглобли. Не с первого раза, но всё же ему удалось приноровиться; и с третьей или пятой попытки, но всё же перерубил их. Медведи наконец вырвались на свободу, да так и поволокли за собой обрубок оглобли. Николай для пущей острастки ещё громко крикнул им вслед и замахнулся топором на оглянувшихся зверей. Те побежали ещё шустрее и уже более не оглядывались. Лихо пересекли по льду реку да, ломая попадавшиеся на пути кустарники, бежали, пока не скрылись в густом лесу из виду.