Луке откровенно всё равно, что там о нём думают. Он просто тащится через пол Мадрида, чтобы наконец рухнуть перед неприлично дорогой машиной товарища и протянуть ему руку для помощи. Молча. Так хотя бы не будет особенно стыдно.

— Придурок, — беззлобно усмехается Ракитич, одним рывком твердо устанавливая на ноги друга. Модрич ещё раз убеждается, что не зря записал номер в телефонных контактах как придурок Ракитич. Когда не ждёшь от него помощи, принимать утешения не так-то и противно.

— Я сдаю квартиру напротив тех развалин, где ты учишься. Поехали, закинешь тряпьё, и мы подумаем, как тебе остаться в живых с минимальными потерями.

Лука отстранённо кивает. Всю дорогу он не закрывает глаза, рассматривая солнечную столицу. Улицы не пусты; люди неспешно снуют друг за другом и забавно напоминают муравьев. Да, глупые сравнения сегодня на высоте.

Жарко, очень жарко. Модрич старается не касаться пальцами кожаных сидений и держит руки сложенными на коленях. Ему всё кажется, что если он хотя бы ненароком дотронется до темной кожаной обивки, то она вскипит под его прикосновениями. Покроется волдырями, как настоящая, человеческая, облезет, но Ракитич, скорее всего, даже не заметит этого — он не думает, что вещи имеют какое-то особое значение. Вещи — есть, и они служат человеку.

Модрич не согласен.

Ему всё кажется, что молчание в автомобиле становится гнетущим, но Ивану всё равно: сквозь открытые окна машины на улицу пробивается какая-то популярная музыка, а в перерывах между песнями довольные ведущие эфира что-то рассказывают на испанском и желают своим коллегам какие-то приятные вещи.

Искренне смеются, и Лука борется со странным чувством попросить Ракитича выключить радио насовсем. Навсегда.

Сегодня нельзя улыбаться, смеяться, что-то отмечать — если Лука не найдёт себе дом, то окончательно подтвердит свой статус бездомного, и это, конечно, будет началом конца. Надо быть серьёзным, но на лице вместо задумчивости получается какая-то холодность, отстранённость, поэтому Лука бросает эту затею сделать умное лицо. Ещё утром он даже не мог себе представить, что днём, перед обедом, его будут волновать вещи вроде «где переночевать» или «стоит ли мне держаться перед придурком Ракитичем и не выкладывать все, что рвёт душу». Но Иван, кстати, был бы рад выслушать его проблему — он делает потише бодрящую музыку (скорее, выводящую из транса) и иногда бросает заинтересованные взгляды на пассажирское кресло. Лука невесело ухмыляется и отворачивается к окну насовсем, надеясь, что Иван поймет намёк.

Иван не понимает намёков. Он спрашивает напрямик.

— Так почему тебя выселили? — беспечно спрашивает он, пока Лука пытается обдумать более-менее адекватный ответ.

— Видимо, их заебало количество бедных студентов на один квадратный метр, — как-то вяло шутит Модрич. Иван шумно выдыхает, он раздражён неразговорчивостью и замкнутостью друга. Лука непроизвольно начинает улыбаться — теперь обстановка точно накаляется.

Ракитич так не думает.

— Я знаю, что ты дебил, но ты точно сможешь делить квартиру с моим знакомым за вполне неплохую цену, — щебечет Иван, думая, что облегчает раздумья друга. На самом деле этими словами он только забивает последние гвозди в крышку гроба, — Рамос, конечно, буйный парень, но он далеко не туп, как покажется на первый взгляд. Вы поладите.

Лука думает, что он уже никогда ни с кем не поладит. От настолько фальшивых слов, которыми щедро пытается накормить его Ракитич и которые последний выдаёт за святую правду, начинает сводить зубы. Неприятно осознавать, что даже всезнающий и весёлый Иван немного не в себе от того, что происходит с его другом.

— Главное — веди себя прилично. Мы потом найдём тебе работу, чтобы ты смог хотя бы как-то оплачивать аренду.

Машина остановилась на окраине города, в спальном районе, где, как хорошо знал Лука, проживали обеспеченные студенты почти всех ведущих университетов или небедствующие семьи без детей. Ему здесь делать нечего.

Внутренний голос шепчет довольно разумные вещи, но Лука давно послал свои природные инстинкты, самообладание и трезвое осмысление действительности к чертям.

Пусть абсолютно всё туда катится.

К середине дня у чёрта уже оказались сука-менеджер из отдела по управлению расселения студентов, слащавые пожелания вроде «добрый день» и проклятое трижды мадридское солнце, которое превращало мысли в голове в густую вязкую жижу.

В подъезде было чисто — естественно, чего ещё ожидать — а квартира Ракитича оказалась на третьем этаже. Пока Иван, чертыхаясь, искал в портфеле ключи и в мутноватом сером воздухе подъезда наощупь определял, тот ли ключ или нет, Лука неспешно прошёлся взглядом по дубовой двери с вырезанной золотой цифрой 12 (номер квартиры, где ему предстоит остаться на неопределенный срок), по нейтральному коврику с ожидаемым добро пожаловать на испанском, по почтовым ящикам и цветочным горшкам на большом подоконнике. Все просто, стильно и отдавало дороговизной, именно тем металлическим привкусом во рту, когда вежливая кассирша в супермаркете сообщает тебе, что у тебя не хватает средств на банковском счете. Модрича ожидаемо передергивает.

Наконец Ракитич находит нужный ключ, тут же роняет его со звоном себе под ноги. Ползает, подсвечивает экраном телефона, встаёт и открывает эту ебаную дверь.

Лука заходит первым.

Квартира самая что ни на есть обычная. Охуеть и не встать.

Несмотря на дорогую шелуху, которой была обёрнута дорога в сей райский уголок, квартира оказалась исправной, такой, какой её можно было представить во вполне неблагополучном районе, но у хороших хозяев, — бедный, крепкий ремонт, чистый коридор, аккуратно развешанные в приоткрытом шкафу вещи, вид на маленькую гостиную, а оттуда белела сквозь приоткрытую дверь полоска кухни. Две комнаты — одна наглухо запертая, вторая открытая нараспашку. В ней царил полный беспорядок, и Модрич молился про себя, чтобы на улице хозяина этой комнаты только что сбила машина.

— Серхи! — неожиданно разорался Ракитич и, ткнув пальцем Луке куда-то в пустующую комнату, отправился на кухню. Модрич намек понял, сгрёб поудобнее свои пожитки и открыл дверь.

Маленькая, залитая светом комната — стандартный набор мебели, жужжащая около подоконника муха, пыль, хаотично летающая в нагретом солнцем воздухе и серо-синий ковёр на полу с изображением какой-то птицы.

Комната была необжитой, но уютной; Лука довольно потянулся и зажмурил глаза; на душе всё ещё было паршиво, но теперь он сможет хотя какое-то время провести с удовольствием.

Из дверного проёма высунулась крепкая лапа Ракитича и схватила испуганного неожиданностью Луку за руку. Модрич покорно позволил перетащить себя до кухни.

— Серхи, улыбнись — я нашёл тебе соседа! Здо́ровски?

По мнению «Серхи», ничего здо́ровского в ситуации не было. На хрупкого Модрича уставилась пара хмурых, чёрно-карих глаз, а их обладатель, кажется, снизил Луку в своих глазах с показателя «таинственный незнакомец, на которого мне поебать» до «ничего мне не сделавший, но уже заебавший парень, на которого мне, собственно…» Поток мыслей прервал восторженный до неприличия Ракитич.

— Чудесно. Серхио — это Лука, он будет твоим сожителем какое-то неопределённое время. Лука — Серхио, — Модрич с сомнением переводил глаза то с постепенно сатанеющего Серхио на Ивана, устроившего сценку человека-дождя, то наоборот. Иван, видимо, решил, что если знакомство не закончилось чьим-то переломанным позвоночником, то оно закончилось удачно.

— Можете немного поговорить, а я, пожалуй, в туалет, — пожал плечами Ракитич, собираясь отбыть с поля назревающей битвы.

— Стоять, — голос Серхио был обманчиво-мягким, рычащим, с нотками неудовольствия, смешанного с бешенством. Это, как понял Лука, был именно тот тип людей, с которыми нельзя было проворачивать штуку в стиле «приятные неожиданности», — ты не оставишь в моем доме это.

— У этого, вообще-то, имя есть, — возмутился и так напряжённый Модрич, но как-то остыл, когда хищная фигура Рамоса, даже не взглянув в его сторону, прошествовала к Ракитичу.