Она виновато протискивается за мной и обнимает меня за плечи. Плечи дрожат. Мордашка уткнулась мне в шею, волосы щекочут ухо. «Ну мам, я правда больше так не буду!» Начинаю всё-таки реветь в голос, вспоминая пережитый животный страх самки, что с твоим детёнышом что-то случилось. Вытирает мне слёзы ладошками, и уже у самой начинают кривиться губы, а пуговицы неподдельно виноватые и какие-то испуганные, что ли. Я очнулась – ну всё, малышка, валяй чистить зубки и спатки. Я уже больше не буду плакать. Я просто крайне пугливая мама, у каждого свои секреты. И вообще, кыш отсюда, тут накурено!

…Теперь, уходя из дома, я оставляю записки. Очень большие записки – на зеркале, на полу, на любом видном месте – «НИКУДА НЕ УХОДИ, Я ПОШЛА ЗА ТОБОЙ! МАМА.»

Я уже говорила, что я неврастеник?

…А я до сих пор хожу за ней, если её долго нет. Ибо Куропатка может сорок минут ходить в магазин за майонезом, благополучно забыть про него, купить при этом молока и играть на площадке, начисто забыв про обед и меня. Или зайти в аптеку и попросить средство от аллергии на рыбу. Или разбить десяток яиц, подвернув при этом ногу так, что… Но это уже совсем другая история.

Вечерний разговор

Когда она гостит у бабушки, то обязательно каждый день звонит мне вечером. В этот раз звонок раздался в какое-то совсем непонятное и несвойственное ей время – полдесятого. Странно, странно, товарищи.

Вообще, Кукунция неохотно рассказывает мне о своих проблемах в жизни – может, это я сама так приучила (отучила?), а может, это у неё от меня. Я тоже как-то не любитель вываливать свои огорчения на людей. Но со мной-то как раз всё понятно – не люблю я давать людям лишний раз позлорадствовать. Конечно, подруга не в счёт – она и мои истерики слышала. Даже мама, кажется, не была удостоена. Ну, неважно почему – но делиться страхами мы не любим. В крайних случаях только.

Так вот. Звонит Куропатка и бодреньким голосом спрашивает, как дела. Это вообще восхитительно универсальный вопрос – «Как дела?» Мы можем проговорить двадцать минут, обсудить всё прошедшее за день (поверьте, двадцать минут – это очень много!), и я уже готовлюсь повесить трубку, подбираю ласковые слова для прощания, бо молчание в трубке становится слишком долгим – всё обговорили! – и тут… Как фига под носом у бегуна вместо финишной ленты.

– Ну, что, мама, рассказывай – как дела?..

И всё начинается по новой.

А тут Жека идёт домой с гуляния и звонит мне. Меня этот факт настораживает ещё больше – вечерний созвон у нас не раньше одиннадцати, а то и двенадцати. Потому что она сначала ужинает, потом умывается, совершает обход бабушки-дедушки, дабы убедиться, что всё хорошо, никто никуда не ушёл, и все тоже лягут спать. Ну, и поцеловать заодно всех. По два примерно раза. Это если время поджимает. А если ещё светло – читай, рано – раза четыре-пять, как минимум. И разговаривать никак не на ходу, а уютно устроившись под одеялком и слушая сказку (две, три, пять).

Болтаем минуты три, как ни в чём не бывало. Стандартный набор ответов-вопросов, словно по бумажкам читаем. Без запинки.

– Как дела?

– Всё хорошо.

– Что делаешь?

– Валяюсь, отдыхаю. А ты?

– А я вот гуляю…

– С кем?

– С Настей.

Не знаю я, кто такая Настя. Меня не слишком интересует, кто это, ведь деревня не моя территория, это бабушка там всех знает, и, если что, не даст тесно общаться с асоциальными элементами. А то есть там некоторые… Элементы, блин! То в лес уйдут за грибами, то к речке. Ну ладно, насчёт речки-то я приврала, конечно – речка это табу. Обь не шуточки для шестилеток. За это можно получить такой нагоняй или наказание без права на помилование, что… Ухх, урок усвоен! Расскажу как-нибудь. Но за грибами ходили, это правда. И что удивительно – в корзинке поганок почти не было. И то хорошо.

И тут, на пятой минуте, когда я уже начинаю позёвывать от этого «разговора» (ничего такого не подумайте, просто мы в течение дня уже всё успели рассказать друг другу!), Кукунция говорит как бы промежду прочим:

– А у Насти мама пьяная. Падает даже. А Настя вот тут гуляет. А я домой иду.

И шустро сворачивает разговор в другую сторону, информация кратко, ёмко «слита». Шпион, блин, Максим Максимович Исаев.

Мне становится плохо. Мне жалко таких детей. Я знаю, я понимаю, что всех не пережалеешь! И всё же мне хочется реветь от того, что многие дети не получают вечером положенную булку с молоком перед сном, или шлепок по попе за запрещённые вещи… Коряво как-то я выражаюсь. Некому, короче. Пожалеть, отругать, уберечь. И ходят они, никому не нужные, голодные и неумытые. И любят щенячьей преданной любовью даже таких родителей – вечно пьяных, грязных, на заплетающихся ногах. И сбегают из детских домов, от сытого существования к мамам и папам, у которых опохмел на уме, а не собственные дети… Куда-то меня понесло, товарищи, не туда. И я потихоньку начинаю догадываться, почему Женя звонит именно сейчас. И время, ага, неподходящее, и место. Она просто боится, что я тоже пьяная. И звонит для того, чтобы убедиться в обратном – я дома, ничего не делаю, одна, и скоро лягу спать. Вот оно что, товарищи.

Ну что ж, это тоже про меня. В смысле, я пьяных людей не люблю. А если совсем честно – то боюсь. Я не знаю, что от них ждать. Мне за них стыдно. Я не ханжа, поверьте. Тоже могу на встрече однокурсников (трёх… однокурсниц…) напиться до вертолётиков. Но ведь этого никто не видел – как мы ждали такси возле бара в два ночи, и как с диким хохотом объясняли таксисту, кого куда везти! Таксист тоже смеялся – кому-кому, а уж ему-то, поди, не привыкать развозить такой народ!

И я очень редко пью вне дома. На людях, так сказать. Для меня просто невыносимо думать, что меня нетрезвую увидит кто-то посторонний, вот как. Хотя бывали, бывали прецеденты… «Моей дочери будет стыдно за меня, если кто-то увидит меня пьяную в дрезину, валяющейся на улице» – от этой мысли явственно тянет одинокой старостью.

Речь, конечно, не об этом. Я Кукуне постаралась деликатно донести, что об этом не стоит разговаривать с другими девочками. Что нужно, наверное, Настю пожалеть. И что никогда, ни при каких обстоятельствах не смеяться ни над Настей, ни над Настиной мамой, тем более в присутствии самой Насти! Но это уж я так, на всякий случай сказала. Вдруг это ей покажется смешным, упаси небеса!

Женя, хоть и совсем несведущая (как все маленькие люди) в вопросах деликатности, кажется, поняла. Может, мой серьёзный голос подействовал. А может, ей и впрямь стало жалко девочку на фоне личных страхов. Убедившись, что со мной на самом деле всё в порядке, она ещё пару раз дежурно «какделакнула», и повесила трубку.

А меня долго наизнанку выворачивало от осознания беспомощности и неумения изменить ситуацию. В целом по стране, желательно. Или в мире.

Но, к сожалению, не придумали ещё лекарства от людского равнодушия, алкоголизма и безысходности.

Первый класс

Моя дочь пошла в школу. Нет, не так – МОЯ ДОЧЬ ПОШЛА В ШКОЛУ! В самый первый класс. Я почти не волновалась, даже уговаривала себя немного понервничать, ибо была сказочно спокойна. Как слон. Я в какой-то передаче видела – черный индус в белых одежах ловко хватал слона за хобот (никогда бы не подумала, что так можно!) и вёл его куда-то. Может, жрать, а может, на водопой. Не знаю, что было в тот момент на уме у слона, но он флегматично шёл и даже не пытался затоптать наглого индуса в знак протеста насилию над его слоновьей сущностью. А ведь мог бы! Дальше я смотреть не стала, с вашего позволения. Так вот, пошла моя дочь в первый класс.

Погодка было просто волшебная – ветрище сдувал с ног, а дождь хлестал так, что на третий день я всерьёз заподозрила, что зарядило на сорок дней. Моя задушевная подружка заехала за нами на машине и поехали мы в школу. Альма-матер. С блестючим букетом, телефоном в руках и надеждами на лучшее.