– Это замечательный сок. Питание детей от трёх лет. От трёх детей. Вот такие тут абрикосы. Жёлтые-прежёлтые. А сейчас у нас большой праздник с пауками! (поёт) Вот мама, вот компьютер, вот колонка, вот пальчИки, вот…

Замялась. Слово в рифму никак не подберёт. Рифма – это важно! А мне что-то сока захотелось. Абрикосового.

– Вот черника, абрикос, вот и мама, мамин нос. Фотография, часы… – это песня. Рекламная длинная пауза.

– Вот кнопочки. Кто не видел, подойдите поближе… – сосредоточенно бормочет, приближая телефон на максимальное расстояние к тем кнопочкам. Мне тоже интересно, я оглядываюсь.

Потом все записи безжалостно уничтожаются. Жаль, я иногда эту ересь слушаю с преогромным удовольствием. Парочка была на старом телефоне, но что-то мне подсказывает – после того, как я отдала телефон брату, они утеряны безвозвратно. Много позже меня посетила гениальная в своей простоте мысль – надо было сначала скинуть все записи в этот телефон, или в компьютер даже, а уж потом отдавать! Но, увы, уже давно поздно.

А ещё мне кажется, что у нас похожи голоса. В записи, по крайней мере. Но это у нас семейное – когда дома звонит телефон, никто никогда не угадает, кто взял трубку – я, мама или мой младший брат. А теперь ещё и Женя.

Не менее ей любим диктофон. Она записывает всё. В принципе, для неё одинаково – что камера, что диктофон. Только если она рассказывает про пальчики – в камере, естественно, она может их показать. Песни! Ох, как жаль, что я не отличаюсь хорошей памятью на её песни! С рифмой там точно всё в порядке, иногда замечательно для этого служит универсальное слово «вить-вить».

– Яаа красивая вить-вить, я умею песни пить, ииии ни разу не пролить, аааабрикосовый… запнулась. «Сок» – совершенно не в рифму, опять спасает прекрасное в своей универсальности слово. Хорошо бы и мне заиметь такое волшебное слово, чтобы всегда в рифму было! Универсальный ответ на все вопросы. Но увы, для взрослых это чаще всего унылое «угу». Беда прямо.

Королевский наряд

Пока я печатаю свои опусы, Жека меня может не только причёсывать, но и всячески украшать. Да, иногда я чувствую себя новогодней ёлкой. А сейчас мне не только прицепили пару заколок и намазали губы какой-то пахучей дрянью (уж не блеск ли?), всё ещё серьёзнее, чем я думала – из меня делают королеву. Нитка синих бус, розовый матерчатый ободок, её любимое болеро с пуховой отделкой и пластмассовое кольцо на среднем пальце.

– Так, вот эту зюзюкалку мы уберём… И на узел… На два… Королева, вы такая красивая…. Королева, очнитесь.

Я приобретаю всё более смелый и фантастический вид. Она разговаривает со мной тоненьким голоском, ласково-ласково, как с умственно отсталой мамой. Крайне умственно отсталой!

– Так, чтобы вот тут попочку прикрывало… И красненькое – это моя майка. Натягивает её пониже. Правда, я так и не понимаю, в чём тут красота, ну да юной фрейлине виднее. Наконец эта пытка мне надоедает.

– Так, всё, я пошла курить.

Пытаюсь отцепить от себя всю эту сбрую, а на мне, оказывается, висит ещё и пара бумажек, заткнутых на лямки майки, салфетка, прицепленная к волосам теми же заколками – как я её умудрилась не почувствовать? Ещё какая-то дрянь на прищепках…

Вот не завидую-то я королевам! Сначала наряжают по полтора часа – я обошлась двадцатью минутами – а потом ещё и покурить не выйди! А потом по новой. Да, кстати, о королевах – юная визажистка теперь занимается вообще самым любимым занятием, Карлсон назвал бы это «курощением». О небеса, она пытается меня поцеловать везде где дотянется. И в «попочку» тоже. Бедные, бедные королевы! Им, наверное, ещё тяжелее чем мне! То наряжают, то пытаются поцеловать. И всё норовят в «попочку». Кручусь, пытаюсь вывернуться, отогнать её как-то. Она на пару минут успокаивается, потом начинает с новой силой. Мне смешно, поэтому уговоры специально отрепетированным строгим голосом типа «Женя, ты сейчас получишь по попе, если не отстанешь» не действуют. Куда там, курощение в самом разгаре!

– Подождите, королева, ну куда же вы? После курения я вас снова наряжу, и вы будете ещё прекраснее. А пока я починю ящики.

Это у нас с комодом нелады.

Бросила – сломанный комод дело трудное и вообще невыполнимое. Прыгнула на диван, устроилась поудобнее. Лампа выключена из розетки, шнур болтается. Щёлкает выключателем.

–Мам, а кто из нас коза – ты или я? – щёлк-щёлк. – Мамочка, скажи же я фотографировалась с носорогом? – щёлк-щёлк – И заходила в клетку к кроликам. И убирала за ними говно!

О господи, Женя! Терпеть не могу, ухо режет! Однако мне смешно. Воспитательный процесс идёт насмарку, смеюсь: так нелепо звучит грубое словечко в её исполнении, причём очень серьёзно!

– Мама, жизнь плоха! – щёлк-щёлк.

– Почему плоха, котёнок?

– Шоколада нет! – щёлк-щёлк!

Жизнь вообще несправедлива, доченька. Нам жить негде. Но этого я, конечно, не говорю вслух.

Макияж

Я редко слушаю её трёп. Стараюсь не вслушиваться. Я от дочки отвыкла, пока жила без неё. И даже иногда с трудом подавляю раздражение. Такое впечатление, что она постоянно проверяет меня на прочность, хотя на самом деле она – это всего лишь она, и все эти проверки и прочее существуют только в моей голове. А на самом деле я на самом деле от неё отвыкла, и чувство вины за эту кукушечность выливается таким вот раздражением, усугубляя всё дальше. Когда я ловлю себя на этой непростой мысли, раздражение утихает, но тут уже чрезвычайно просто скатиться во вседозволенность. Поэтому я постоянно балансирую на краю – недолюбила, кукушка эдакая, или избаловала? Ой, как серьёзно получилось! Так вот. Жека, манерно надувая губки и гримасничая перед зеркалом, протягивает:

– Я сейчас причешусь, и пойду гулять с кое-кем. Ты его не знаешь. Не с Кузнецовым, нет. Мам, а можно я накрашусь твоей косметичкой?

– Можно.

– Что, правда? Что, прямо можно? – крайне изумлённый взгляд, она недоверчиво заглядывает мне в лицо. Известно, нет ничего привлекательнее, желаннее и запретнее, чем мамина косметичка!

– Угу, можно.

Для верности я даже киваю головой. Взвизнув, Куропатка набрасывается на чёрную матерчатую сумочку с моим барахлом. Я прикрываю глаза, однако ж назад пути нет – сама разрешила. Терпи, голубушка!

Красится. Сосредоточенно водит пуховкой по векам, сопит, ругается.

– Какая я некрасивая… Фу, как отвратительно у меня глаза смотрят… – с удовольствием любуется на себя в маленькое зеркальце. Нарисовала две чёрные жирные стрелки на веках.Расстроилась, смотрю. Ага, поняла, что такое – карандаш для глаз? И что им тоже нужно уметь пользоваться? Я её научу, но попозже. Чтобы не было синих теней и прочих ужасов. Хотя… Наверное, косметику начну ей покупать лет с пятнадцати. У неё голубые глаза, им всё пойдёт. Ушла умываться. Хороший карандаш, я знаю, не смывается!

Снова смотрит на себя в зеркало – это действительно страшненько выглядит: чёрно-серые круги вокруг глаз. Этакий маленький уставший вампир. Не отмыла, расстроилась, бедняжка. Я втихаря злорадствую – не мама, а ехидна. То-то же, мамин карандаш брать!

– Не буду больше карандашом пользоваться… Мама, какой тебе уже не нужен тушь? Какой ты мне отдашь? Жёлтый? Ура, у меня теперь будет жёлтый тушь! Мамочка, я теперь карандашом буду только под твоим присмотром краситься!

Ах ты, подлиза! Улыбаюсь.

– Мамочка, а какие тени тебе не нужны?..

Ну уж нет! Тени мне подобрать себе очень сложно, и за здорово живёшь отдавать их малолетней пигалице у меня нет никакого желания! Они всё равно будут безжалостно истыканы «ненужной» кисточкой, нет, нет, и нет!

– Мамочка, а у тебя есть помада?

Хм, аппетиты растут с каждой секундой. Я вообще-то не пользуюсь помадой, и сейчас меня это спасает. Есть, правда, парочка блесков, но они надёжно припрятаны в сумочке, и их я тоже не дам. Ещё чего! Блески мне самой нужны. Не дам. Жадина я.