Я иду на кухню, где тетя Шарлотта завтракает греческим йогуртом со свежей черникой. Я целую ее в щеку, мягкую, как пудра.

– Ванесса. Хорошо спала?

– Да, – вру я.

Она стоит за кухонным столом, босиком, в просторном китайском костюме, и, надев очки, ест йогурт и записывает на обороте старого конверта список покупок. Тетя Шарлотта считает, что движение – основа эмоционального баланса. Она все время уговаривает меня куда-нибудь с ней пойти – на прогулку в Сохо, на лекцию по искусству в «Уай», на фильм в Линкольн-центр. Но я убедилась, что мне это не поможет. Навязчивая идея последует за тобой, куда бы ты ни шел.

Я вяло съедаю кусок цельнозернового хлеба и кладу в сумку яблоко и энергетический батончик на обед. Я знаю, что тетя Шарлотта с облегчением встретила новость о том, что я нашла работу, и не только потому, что так для меня будет лучше. Я нарушила ритм ее жизни; по утрам она обычно работает в свободной комнате, где у нее студия, нанося на холст густые мазки масла и создавая волшебные миры, каждый из которых гораздо красивее того, в котором мы живем. Но она никогда не станет жаловаться. Когда я была маленькой, а моя мама переживала один из своих «дней без света», как я называла их про себя, я звонила тете Шарлотте, маминой старшей сестре. Мне стоило только прошептать: «Она снова лежит», как тетя появлялась на пороге и, поставив на пол сумку с вещами для ночевки, протягивала ко мне руки в пятнах краски и заключала в объятия, пахнущие льняным маслом и лавандой. У нее не было детей, и это давало ей свободу распоряжаться своей жизнью. Мне так повезло, что она сделала меня центром этой жизни тогда, когда я больше всего в этом нуждалась.

– Бри… груши… – бормочет тетя Шарлотта, быстро записывая названия продуктов своим витиеватым почерком. Ее седые волосы стального оттенка забраны в небрежный пучок, а разнородная посуда на столе – кобальтовая стеклянная миска, массивная фиолетовая глиняная кружка, серебряная ложка – кажется моделью для натюрморта. У нее просторная трехкомнатная квартира: они с дядей Бо, который давно умер, купили ее до того, как взлетели цены на недвижимость в этом районе. В квартире витает дух старого деревенского дома. Неровный деревянный пол скрипит под ногами, каждая комната выкрашена в свой цвет – ярко-желтый, сапфирово-голубой, мятно-зеленый.

– Сегодня снова собираетесь? – спрашиваю я ее, и она кивает.

С тех пор как я переехала к ней, в гостиной постоянно проходили встречи – то первокурсников Нью-Йоркского университета, то владельцев художественных студий, где в числе гостей присутствовал критик из «Нью-Йорк Таймс».

– Я могу купить вина на обратном пути, – говорю я.

Мне важно не стать обузой для тети Шарлотты. Кроме нее, у меня никого не осталось.

Я помешиваю кофе и думаю о том, готовит ли Ричард сейчас кофе для своей новой возлюбленной. Наверное, он несет чашку к ней в комнату, где она лежит, сонная, в тепле, укрывшись мягким пуховым одеялом, которым когда-то укрывались мы с Ричардом. Я вижу, как на ее губах появляется улыбка и как она приподнимает одеяло, приглашая его в постель. Мы с Ричардом часто занимались любовью по утрам. «Теперь неважно, как пройдет день, потому что у нас уже есть это», – говорил он. У меня сводит желудок, и я откладываю тост. Смотрю на свои часы «Картье», подарок Ричарда на пятую годовщину нашей свадьбы, и провожу пальцем по гладкому золотому циферблату.

Я до сих пор помню, как он взял меня за руку и надел их мне на запястье. Иногда я отчетливо ощущаю на своей одежде отголосок цитрусового аромата мыла «Локситан», которым он пользовался, хотя одежда с тех пор уже постирана. Он как будто навечно связан со мной – близкий и неосязаемый, как тень.

– Я думаю, тебе стоит к нам присоединиться.

Проходит секунда, прежде чем мне удается вернуть себя к реальности. «Может быть», – говорю я, зная, что не присоединюсь. Тетя Шарлотта смотрит на меня ласковым взглядом; она наверняка понимает, что я думаю о Ричарде. Но ей неизвестно, что на самом деле произошло между нами. Она думает, что он погнался за молодостью, оставив меня за бортом, как делали до него многие другие мужчины. Она думает, что я жертва, очередная женщина, с возрастом отправленная в отставку.

Ее лицо приняло бы другое выражение, узнай она о моей роли в истории крушения нашего брака.

– Мне надо бежать, – говорю я, – но ты мне напиши, если надо будет купить что-то еще.

Я вышла на работу всего месяц назад, а уже получила два предупреждения за опоздания. Надо придумать что-то еще, чтобы нормально засыпать. Из-за таблеток, которые прописал мне врач, я долго не могу встать по утрам. Я не работала почти десять лет. Если я потеряю эту работу, меня вряд ли возьмут куда-то еще.

Я перекидываю через плечо тяжелую сумку, из которой высовываются почти неношеные туфли «Джимми Чу», зашнуровываю потрепанные кроссовки и вставляю в уши наушники. Я слушаю подкаст по психологии, пока иду пешком 50 кварталов до «Сакса»; узнаю, какие бывают навязчивые идеи у других, и мне ненадолго удается отодвинуть подальше мои собственные.

Приглушенный солнечный свет в окнах моей спальни ввел меня в заблуждение, и я решила, что на улице потеплело. Я сжимаюсь под пронизывающим весенним ветром и начинаю марш-бросок с Верхнего Вест-Сайда в Мидтаун.

* * *

Моя первая клиентка – специалист по инвестициям, работает в банке. Она представляется именем Нэнси. У нее всегда много работы, объясняет она, но сегодня утром внезапно отменилась встреча. Она худенькая, у нее широко поставленные глаза и короткая стрижка. Для такой мальчишеской фигуры сложно подобрать одежду. Наконец-то меня что-то отвлечет.

– Мне нужно, чтобы одежда говорила о моей позиции в банке, иначе меня не будут принимать всерьез, – сказала она. – Только посмотрите на меня. У меня в барах по-прежнему удостоверение личности спрашивают.

Я аккуратно пытаюсь увести ее от серых брючных костюмов с прямым силуэтом, а сама между тем обращаю внимание на ее ногти, обкусанные до основания. Она замечает направление моего взгляда и поспешно засовывает руки в карманы кофты. Я думаю о том, долго ли она продержится на своей работе. Может быть, ей удастся найти что-нибудь еще, что-нибудь на благо людям, связанное с окружающей средой или защитой прав детей, прежде чем эта непростая сфера деятельности сломит ее боевой дух.

Я нахожу на вешалках юбку-карандаш и шелковую блузку с пестрым орнаментом и предлагаю: «Может быть, что-нибудь поярче?» Мы обходим этаж, и она болтает о марафоне через весь город, который собирается проехать на велосипеде в следующем месяце, хотя плохо натренирована, и о свидании вслепую, которое для нее устроила коллега. Я подбираю для нее вещи, периодически окидывая взглядом, чтобы лучше оценить ее параметры и тон кожи.

Внезапно я вижу потрясающее платье от Александра Маккуина с черно-белым цветочным принтом и останавливаюсь. Я легко провожу рукой по ткани и чувствую, как начинает колотиться сердце.

– Симпатичное, – говорит Нэнси.

Я закрываю глаза и вспоминаю вечер, когда на мне было почти точь-в-точь такое же платье.

Ричард приходит домой с большой белой коробкой, перевязанной красным бантом. «Надень его сегодня вечером, – говорит он, когда я примеряю платье. – Ты потрясающе выглядишь». Позже мы будем пить шампанское на гала-балете Алвина Эйли и обмениваться шутками с его коллегами. Его ладонь опустится на мою поясницу. «Давай не пойдем на ужин, – будет шептать он мне на ухо. – Поехали домой».

– С вами все хорошо? – спрашивает Нелли.

– Да, все в порядке, – отвечаю я, но слова вот-вот застрянут у меня в горле. – Это платье вам не подойдет.

Нэнси кажется удивленной, и я понимаю, что мой ответ прозвучал слишком резко.

– Лучше это, – я снимаю с вешалки классическое томатно-алое платье-футляр.

Я направляюсь к примерочной, нагруженная одеждой.

– Думаю, для начала достаточно.

Вешая одежду на перекладину, я стараюсь сосредоточиться на том, с чего, на мой взгляд, ей стоит начать примерку: в первую очередь лиловый пиджак, который подчеркнет оливковый тон ее кожи. Я уже поняла, что начинать всегда нужно с пиджаков, потому что клиенту не нужно раздеваться, чтобы его примерить.