Застонали Тополя. У одного огромная ветвь под снежным бременем захрустела.
Липа корешки растопырил и своими соками Дубок окружил. И я по его примеру.
Не ко времени было нашему юному другу слышать вопль раненого товарища.
Снегопад на убыль пошел и вскоре иссяк. Но Тополь еще долго голосил, проклинал тучи и ветер, а оторванная ветвь отчаянными стенаниями наши корни мучила. Не одно солнце прошло по небосводу прежде, чем она зачахла, жизнь до капли землице отдала.
Я к Дубку обратился и вдруг осознал, что его, беднягу, та же участь ожидает.
Гибкость юных ветвей до сих пор ему устоять помогала, но если солнце вскорости снег не растопит, не мороз ночной, а мокрая тяжкая масса убьет мальца, сломает пополам. Ужас просочился во все мои волокна.
"Кошка. Фу, опять эта жирная кошка!" - воскликнул меж тем Липа.
Посетил нас самый нежеланный гость. Жила хитрая откормленная бестия где-то поблизости, а в сквере развлекалась: охотилась на маленьких серых птичек.
Я ее более всех не любил. Кошка когтями в мою кору вцеплялась и по самым тонким веточкам пробиралась прямехонько к птичкам. К счастью, до сих пор смертоубийство обходило стороной. Но я - грешно, знаю - не мог удержаться от ярого желания как-то да сбросить вредное животное на землю.
"Эй, сосед, кажется, у нас не ладно, - испуганно зашептал Липа. Гляди, она сейчас стряхнет с меня снег".
"Так радуйся," - Дубок силился веселым казаться.
"Глупый желудь! Снег свалится на тебя!"
Признаюсь честно, растерялся я. Широка крона у Липы, так широка, что наши ветки порой встречались. А Дубок аккурат под ними рос. Чем тут другу подсобить?
Нежданно-негаданно помощь предложила Осина. Издавна славилась она у нас несокрушимым равнодушием, и уж от нее, единоличницы, мы никак не чаяли подмогу получить.
"Пожалуй, я сумею согнать Существо, - вяло изрекла она. - Белостволый, дай-ка тронуть твои корешки, а ты, Красавчик, ожидай меня в гости".
Я не раздумывая открыл ей самые сокровенные пути в корнях. Тотчас сок ее в мои волокна влился и потек, потек. Меня аж озноб пробрал. Показалось, что выпьет она сейчас всю мою жизнь целиком. Липа вздрогнул, когда алчный сгусток к его стволу приблизился. А Осина лишь усмехнулась, и тепло свое особое дальше понесла, к ветке, куда жирная кошка взгромоздилась. Как корни вбирают окрестную влагу знойным летом, так тепло Осины впилось в животное и принялось заглатывать ее силу. Ошалела когтистая, в панике прыгнула на ствол и стремглав кинулась наутек. Комья снега с ветвей Липы на землю осыпались. Дубок остался невредим.
"Рада была пособить, - удаляясь, сказала Осина. - Долгих лет тебе, Выкормыш человеческий!"
"А она меня напугала, - признался Липа. - Случись что, из любого из нас жизнь высосет, как пчела нектар. М-да..."
Опять закружился снег. На сей раз он оказался легким, будто тополиный пух, по-зимнему сухим и холодным. Дубок, как ни крепился, согнулся в три погибели.
Ослабел он, того гляди не выдержит, обломится юный ствол. Но повезло выкормышу:
человек-девочка прибежала в сквер любимца проведать. Снег с веток стряхнула, обхаживать принялась. А он, как в себя пришел, и так и этак перед ней.
Даже теплом делиться попробовал, да не знает она нашего языка. Зато я ее яркое, цветущее тепло понял. Оказывается, Дубок-то родитель посадил аккурат в день ее рождения. Вот и росли они вместе - дерево и человек, и друг друга преданно любили.
Минул лихой день, и ночь нас накрыла. Ни луны, ни звезд - только тучи на небе. Травы из лесу весть принесли. Лесной родственник мой говорил: не ждите тепла в семь ближайших солнц, к худому готовьтесь, терпите. Соседи выслушали меня, приуныли. Кто-то предложил - сбросим листья, да в сон уйдем, а иначе того гляди стволы отмерзнут, как минувшей осенью у садовой Сливы. Я против высказался. Не резон нам раньше времени от солнца и воды отказываться.
"А, какой смелый! - подали голос Клены. - Сам выше Елей вымахал, тебе-то что - одной веткой больше, одной меньше."
Трудно с дурными. Наскакивают почем зря, нет, чтоб послушаться совета.
"Как поступать собираешься, Белостволый?" - спросила Осина.
"Листья воды лишу, молодые корешки усыплю. С семенами проститься придется, да то не беда. Будет новая весна, будут и семена".
Я нарочно громко говорил, чтобы молодые гордецы звездолистные услышали.
Много я от них грубостей видал, но не казнить же лихом за кривое слово.
Подрастут, образумятся.
Пока мы совет держали, Сирень все больше Яблони в саду слушала. А после к нам обратилась и говорит: мол, худо дело - погибает молодняк, весь сок в землю отпустил, ветви замерзают. Мы дружно к саду повернулись. Кто поближе к ограде рос, принялись Яблони теребить, да уговаривать. Да попусту все, для них горе - что каменная стена. Отгородились от нас, не слышат. Стоят под снежной шапкой, оплакивают погибшие завязи.
Пока мы кумушек уговорить да успокоить пытались, в саду человек-старая-женщина сновала. Придет - уйдет, придет - уйдет. Я к шагам прислушался. Придет - с тяжелой ношей. Уйдет - налегке. И тут дымом потянуло.
Огонь!
Свято преданы мы солнцу, но пасынка его сторонимся. Не видали мы добра от него, лихо одно. Вот все как по команде и притихли.
Костер сильнее и сильнее разгорался. Стволы лесных собратьев в огне горели, как солнце жаром согревали замерзший сад. А человек-старая-женщина так и топала туда-сюда, туда-сюда.
Сирень к ограде прильнула.
"Сгоришь, дуреха," - остерег кто-то из соседей.
"Не кликай, - огрызнулась ворчунья. - Человек-старая-женщина мертвые деревья для себя припасала, в своем доме солнце сотворить хотела. А теперь всё Яблоням отдала. Отогреваются, кумушки. Авось живыми будут".
Скоро снег кружиться перестал. Солнце из туч лучи спустило. Холод не прогнало, но светом порадовало.
А дальше - хуже. Май будто наряд чужой надел: претворился коварным октябрем, морозом задышал. То дождь ледяной, то снег мокрый, то ветер промозглый.
Сок в волокнах стыл, да так, что к молодым веточкам доползать вовремя не поспевал.
Отмерзали ветки. Гибли. Липа и тот сплоховал, большую ветвь потерял.
