холод приближается. Липа отмахнулся - мол, попусту балаболят лесные Елки.
А меня тревога взяла. С чего это наши собратья в лесу забеспокоились и травяным корням о морозе наговорили? Им ли печалиться - стоят себе зимой зеленые под снегом, дремлют, лишь маковками покачивают. Решил я расспросить Лесовиков. Трава мои слова понесла, а сама корешки взялась убаюкивать - поверила сплетням.
Жил в лесу один мой знакомый. Родственник, вернее сказать. Частенько мы переговаривались - благо лес недалече от человеческого поселка стоял. Вот Береза и откликнулся, поведал: пришла злая весть из северных лесов. Мороз на нас надвигается лютый, непомерный по маю мороз. Лишь два дряхлых лесных старца нечто подобное помнили. Страшная это напасть - говорили они, засыпать надобно, как на зиму засыпаем, иначе не выжить ни поросли, ни молодняку; и матерым не сдобровать: ветвям да кроне худо придется.
Знал я, не будет Лесная Береза пустое болтать. Передал его слова соседям.
Заспорили собратья. Одни кричали: эка невидаль - майские холода, не саженцы мы одногодки, нас не напугаешь. Елки возле дома, куда человеческий молодняк каждый утро толпой валит, им вторили - какие там холода, глупости! Другие призадумались. Липа принялся Дубок учить, как сок останавливать, а Сирень подобралась вся, и Яблоням нагоняй - вот, говорили вам! Те, беззаботные, не уразумели и знай свое - цветут. Клены меня на смех подняли. "Никак испугался, дядя Береза! Тебе бы в печке погреться! Огонь, что солнышко, славно от мороза бережет!"
Я обиделся. Испокон не принято у нас про печку шутить, то всякому дереву с малолетства ведомо. Огонь солнцу сродни, уважать его надобно, да остерегаться.
Жадный он: дашь лист сухой - ветку отнимет, а коли ветка в его пасть попала, так жди конца. Уж лучше тело свое людям отдать, чтобы жилище строили.
Не разговаривал я с кленами в тот день, хотя они мои корни долго всякими колкостями щекотали, резвились. Что взять-то с них? Из семечек возросли, в человеческом питомнике. Ни родительской памяти, ни науки природной не ведали. Им бы у нас, старших, уму-разуму набираться, да гонор не дает.
А холодный ветер уже мою верхушку гнуть принялся, пичуг с веток согнал.
Тополя забеспокоились, поросль свою обильную наставлять принялись. Слышу, и Липа спешно сок в глубокие корни погнал. "День другой потерпим, а там опять цвет в силу пустим," - оправдывался.
Затаились мы. Кто с любопытством, а кто и со страхом ночи дожидались.
И пришла первая мерзлая ночь. Ударил по ветвям недобрый ветрище, закружил.
Промозглый дождь из туч брызнул. Дубок ерохорился, поначалу посмеивался:
"Слышь, дядя Береза, как у человека-девочки в кадке! Она, глупышка, меня однажды ключевой водицей помыла. Ух, и мерзко я себя чувствовал!" "Помолчи, балагур, - остерег его Липа. - Кадка твоя в тепле стояла, высох, и лады. Завтра тебе долго греться придется, на солнышко только и уповай". Страшно им обоим было.
Чуяли - корешками своими, нутром, что не скоро солнце увидят.
К утру ближе дождь легким сделался. Я и не догадался сразу, почему.
Дубок меня разбудил.
"Дядя Береза, что это вокруг? Это Тополя семена сбрасывают? Такие холодные?"
Я листья свои послушал, да так и оторопел. Снег! Что зимой, летели на нас с небес морозящие хлопья. И падали, падали на ветки, на свежие листья, на теплые стволы.
"Воду земле верни, - велел я Дубку. - Да смотри, чтобы в ветвях не боле капли осталось, иначе отмерзнут."
"Как же так, Дядя Береза! Ведь листочки завянут, а почек новых мне уже не вскормить".
"Солнце воротится, оживут твои первенцы. А пока ветки да корни береги.
В них вся сила твоя."
Занялся рассвет. Тусклый туманный. Светило наше родное из-за туч не показалось и тепла не дало. Глядело на нас грустно из-за сизой дымки и редкими лучами поглаживало верхушки тех, кто повыше стоял. Как будто успокаивало, жалело. А снег носился в мерзлом воздухе, ложился на листья плотнее, плотнее.
Скоро все мы стояли точно яблони в белом цвету. Только цвет этот был сродни смерти.
Человек-женщина прошла мимо меня, и ее собака комель мой оросила.
Весело было псу - прыгал, сугробы на траве лапами разбивал. А человек грустила.
Маленькое солнце, что внутри ее ствола спрятано, особую теплоту излучало.
Я никогда раньше подобного не чувствовал.
"Нас жалеет, - подсказал мне Липа. - Она коснулась моей ветки. Ей плохо потому, что плохо нам."
Проходили по скверу и другие люди. Тусклое у них тепло, невнятное. Я лишь шаги корнями ощущал. Спешат туда, где их ждут заботы. До наших бед им дела нету.
Но я пожелал им хорошего дня. Я всегда желаю людям хорошего дня, хоть наверняка знаю - не услышат. Старый родитель мой, от чьих корней меня ростком оторвали да в сквер принесли, всю память мне передать успел. Порой мерещилось мне, будто мои ветки рыдали, когда со всех сторон летел металлический дождь. И стоны развороченной земли будто сам я слышал. И уходящее тепло упавшего человека будто бы я провожал, и сок его тела по моей коре разливался. Мудрая Береза говорил:
люди злое время называли войной. Их тепло в ту пору было для старого дерева как паводок весенний - впитывай, принимай тайные силы круга земного. Теперь и я умею человеческое тепло прочитывать. И Липа умел...
В небесах холодные тучи гуляли, снег сыпал, как зимой. Одно неладно:
зимой страшиться снега не надобно - листья сброшены, корни да поросль под сугробами согреты, и сок тонюсенькой струйкой тянется. Нынче же нам напасть лютая грозила.
Тяжело мокрый снег на листьях держать. Крона моя уже поникла, сплошь в холодных липких лепешках. Сила из ветвей уходила. Больно. А Дубок - тот совсем пригнулся к земле. Но не жаловался, терпел. Липа молодцом держался, другие наши собратья сурово молчали. Сирень лениво переругивалась с товарками из сада человека-старой-женщины. Я было хотел призвать ее к спокойствию, но не стал, догадался: опытная соседка не позволяла Яблоням духом упасть. И вот чистила их почем-зря, гордость щипала, заставляла в ответ хорохориться, о горе забыть. Ведь нам здесь, в сквере, давно понятно стало, что завязь свою милые кумушки потеряют безвозвратно.
