И Владимир принимает крещение, либо в киевской церкви святого Ильи, либо в усадьбе своей Василево, как утверждают иные, где любит отдыхать от трудов и забот. И принимает его не от заносчивой высокомерной императорской Византии, как утверждает митрополит Иларион в не менее высокомерном своем заблуждении, а от скромной, героической, пока что непобедимой Болгарии, из-за чего так ярится и клевещет монах-летописец, фанатичный последователь греческой, императорской церкви.

Владимир принимает христианство в его простонародной, демократической форме, каким он везде было в первые века после явления Христа и апостолов. Это христианство отвергает пышные богослужения, драгоценные сосуды, золоченые одеяния, закованные в серебряные оклады иконы. Он верит, что для спасения достаточно самого акта крещения, что в милостыне и братской любви состоят заветы Христа, которые обладают ещё большей спасающей силой, чем таинства, что первейший долг верующего состоит в учительстве, в просвещении, которое одно разгоняет мрак заблуждений, что только деятельная любовь примиряет радость веры с радостью жизни.

И Владимир неукоснительно следует этой простонародной, демократической вере. Он не принимает монахов, которые своими молитвами спасают души других, не заводит монастырей. Он выкупает пленных и обеспечивает им пропитание. Он наделяет имуществом убогих и сирых. В своем тереме он что ни день угощает своих друзей и дружину. Ему этого мало. Его щедрость распространяется на всех, кто ещё продолжает нуждаться. Он призывает их приходить на княжеский двор и брать еду и питье. Нередко в его тереме киевский оборванец сидит за одним столом с разодетым боярином. Киевляне многое прощает своему князю за его доброту. Его пиры входят в историю, а народ величает его Владимиром Красное Солнышко.

И, должно быть, следовал бы этой простонародной, демократической вере всегда и во всем, если бы не наложил он сам на себя тяжкий крест государя, стоящего на страже Русской земли.

Уже к христианину, вероятно, ещё не зная об этом, обращается к нему надменный император Василий за помощью. Владимиру предоставляется единственный случай разом превратиться в глазах всей Европы из князя язычников в великого государя, и в обмен на военную помощь он требует в жены царевну, сестру императора. Так высоко не может вознестись никто из всех этих европейских королей, князей и маркграфов. Даже германский император Оттон 11 женат всего лишь на племяннице Иоанна Цимисхия, узурпатора, самозванца, убийцы такого же узурпатора и самозванца Никифора Фоки, но и такое сомнительное родство позволяет Оттону считаться первым среди всех европейских правителей. На какой же высоте может стоять киевский князь, отныне не только христианин, но и зять византийского императора!

Правда, Владимир уже дважды женат, однако с его женами творится что-то неладное. Вдова Ярополка, монашка, плененная Святославом, родит ему несколько сыновей и пропадает неизвестно куда. Рогнеда из ревности, возможно, как только узнала о его намерении взять в жены сестру императора, пытается зарезать его во время сна. Внезапно он пробуждается и видит над собой занесенный кинжал. В бешенстве бросается он на неё, чтобы тут же убить. Однако между ними встает их сын Изяслав, мальчик семи-восьми лет, обнажает свой детский меч и говорит:

– Ты не один.

Гнев Владимира утихает. Он собирает бояр и отдает Рогнеду в их руки. Бояре судят и рядят и приговаривают: простить грех разгневанной женщине, Изяславу, проявившему мужеству, отдать в вечное владение Полоцк и отправить туда вместе с сыном Рогнеду.

Разумеется, Владимир и без этой истории мог бы жениться, ведь это был языческий брак, недействительный по христианским законам. И Василия смущает не этот языческий брак. Всё существо императора возмущается насущной необходимостью отдавать сестру в языческую страну. Он выдвигает условие, по его мнению, должно быть, неисполнимое:

– Не пристало христианам выдавать жен за язычников. Если крестишься, то получишь и ей и Царство Небесное воспримешь и станешь единоверен с нами. Если же не сделаешь этого, то не сможем выдать сестру за тебя.

Владимир соглашается и велит так сказать в Цареграде:

– Скажите царям вашим: я крещусь, ибо ещё прежде испытал закон ваш и люба мне вера ваша и богослужение, о котором поведали мне посланные вами мужи.

Ничего не остается Василию, как согласиться, ведь мятежные войска уже в Хризополе. Он настаивает ещё и на том, чтобы Владимир крестился сам и крестил всю Русскую землю:

– Крестись, тогда сестру свою пришлем к тебе.

Владимиру ничего не остается, как покориться. А как же учительство, просвещение? Теперь ему не до этого – слишком значительна награда и для него самого и для Русской земли, которую ему предстоит получить.

Начинает он с идолов, которым ещё вчера поклонялся он сам и граждане Киева. Одних он велит сжечь, других изрубить, а Перуна привязать к хвосту коня и влачить с горы по Боричеву взвозу к ручью, приставив двенадцать мужей, подобно апостолам, колотить его жезлами для поругания беса, который морочил людей в этом образе. Пока тащат Перуна к Днепру, его оплакивают те, кто остается верен язычеству. Мужей, приставленных Владимиром, никакие причитанья и слезы не останавливают. Они бросают бывшего бога в воды Днепра, а Владимир им говорит:

– Если пристанет где к берегу, отпихните его. А когда пройдет пороги, тогда только оставьте его.

И легенда гласит, что не принимают его воды Днепра, что там за порогами выбрасывает Перуна ветром на отмель, отчего с той поры то место зовется отмель Перунья.

Владимир же посылает глашатаев сказать всему городу:

– Если не придет кто завтра на реку, будь то богатый или бедный или нищий или раб, будет врагом мне.

Доброта Владимира, принявшего христианство, действует на киевлян сильнее угроз. Многие из них говорят:

– Если бы не было это хорошо, не приняли бы этого князь и бояре.

С тем идут они на берег Днепра. Там ждет их Владимир с попами, призванными из церкви святого Ильи. Киевляне входят в воды Днепра до шеи или по груди. Некоторые держат младенцев. Попы совершают молитвы.

«И была видна радость на небе и на земле по поводу стольких спасаемых душ», – уверенно заключает свой рассказ монах-летописец.

Правда, радость на небе и на земле видят не все киевляне. Сколько-то их упрямо остаются в язычестве, однако не смеют открыто выступить против воли всеми любимого князя, тайно уходят из города и прячутся по лесам, где продолжают поклоняться кто Перуну, кто Дажьбогу, кто Мокоши.

И чем дальше от Киева, тем упорней становятся русские люди. Русская земля не принимает Христа, не понятного ей. В Турове приходится действовать силой. Происходит нечто вроде избиения невинных младенцев, так что позднее в Турове складывается легенда, будто приплывает к городу каменный крест и тотчас воды Припяти краснеют от пролитой крови.

Наученный горьким опытом Турова, Владимир направляет в Великий Новгород дружину под командой Добрыни, всего десять лет назад с той же дружиной принуждавшим новгородцев поклоняться Перуну. Новгородцы принимают это повеление как новое посягательство малопочтенного Киева на их независимость. На Торгу само собой собирается вече. На вече единодушно, великая редкость для Великого Новгорода, дают друг другу клятву не впускать в город Добрыню и «не дати идолы опровергнути». Их клятва не расходится с делом. Они разрушают мост через Волхов и укрепляются на западной стороне. Добрыня вступает на восточную сторону. Его люди в течение двух дней обходят торги и улицы, уговаривая новгородце креститься, однако добром соглашаются принять неизвестную веру только несколько сот.

Тем временем на западной стороне лютует возмущенный народ. Разгневанные язычники нападают на дом Добрыни, разоряют и грабят его, избивают сродников и жену, разметают церковь Преображенья Господня и грабят и разносят в щепы дома тех, кто крестился прежде, тихо и мирно, ни у кого не вызывая вражды.