Он стоял, оперевшись на леер, невидяще глядя в черное небо и дышал, просто дышал соленым холодным воздухом. Ветер трепал его волосы, забирался под скудную одежду, выстужая тепло из тела, но ему было все равно. Он просто хотел прийти в себя.
За шумом ветра он не сразу услышал тихую поступь, да и не услышал бы, если бы не модифицированный слух, он успел запомнить, так звучат мягкие шаги Ива.
— Я пришел не лезть к тебе в голову, — он подошел почти не слышно, все в той же шелковой рубашке, ветер тут же растрепал его идеальную прическу, но ему, казалось, было глубоко все равно. Так же оперевшись на леер рядом с Баки Ив заговорил. — Я пришел рассказать тебе историю.
Баки воззрился на него, хотел задать вопрос, а куда делся Брок, уверенный, что это он придет за ним, но Ив только улыбнулся:
— Я попросил твоего мужчину дать тебе и мне время поговорить наедине. Так вот. Когда-то давно, — Ив не смотрел на Баки, он немигающе, чего тот не мог себе позволить, смотрел вдаль, совершенно не ежась от ветра, — жил счастливый мальчик Иви. Он ходил в лучший лицей, который могли себе позволить его зажиточные родители, играл со сверстниками и ни о чем не думал. Но потом случилось несчастье, его родителей убили, а его отправили в самый замшелый детский дом. В начале двадцатого века тяжело было просто так выжить, если у тебя нет ничего, кроме красоты, когда ты беспомощен. Но все получилось, и Иви сбежал и стал уличным вором. Очень успешным, надо сказать.
Баки, сначала хотевший откреститься от этой истории и пойти забрать Брока, чтобы уткнуться в него и уснуть, сейчас внимательно слушал, понимая, что ему открывают что-то, доступное далеко не всем. Прошлое старого вампира, правителя целой страны.
— Но однажды ему встретилась женщина много старше его, которая выбрала его, вырвала из нищеты и привела в свой дом. Правда, сначала убила. И мальчика Иви, и человека. А потом увезла в далекую от Уэльса Испанию, в которой мальчик Иви никогда даже не мечтал побывать. Но все оказалось не так радужно, как казалось на первый взгляд. Быть особо приближенным к высокородной особе, тоже вампирской правительнице стоит дорогого, и Иви стал становиться Ивом. Учил языки, этикет, занимался фехтованием, вообще развивался и поднимался, но только не в глазах тех, кто стоял рядом с той женщиной. Для них он так и оставался безродным найденышем, не достойным не то, что уважения, а просто хорошего отношения. Не у всех, конечно, но это не важно. Спустя годы безумная любовь Ива прошла, но магия крови, что связывала его, осталась. Но он не мог противиться воле своей повелительнице, потому что только смерть одного из них разбивала узы крови. Несколько десятилетий он исполнял ее прихоти, ожидая, когда же она найдет повод избавиться от него, потому что просто так не убивают своих потомков, тем более, которые хоть чего-то достигли. А я достиг, надо сказать. В конечном итоге, я убил ее, — Ив посмотрел на Баки, который завороженно слушал. — Не у тебя одного была тяжелая жизнь, о части которой хотелось бы забыть. Я, может быть и не знаю, что ты пережил, но хорошо представляю. Я говорил со Златой и Косаткой. Но я хочу поговорить с тобой. Потому что, если ты не сможешь хотя бы приоткрыться мне, достать твои воспоминания будет неимоверно сложно.
Баки пораженно смотрел на Ива, пытаясь уложить в голове все то, что ему только что рассказали. Да, это была очень краткая биография, скорее всего, безумно краткая, но вот так вот запросто открываться незнакомцу. Для Баки это было странно и ново, потому что что он, что Стив, что Брок никогда не спешили делиться своим прошлым. Но Ив говорил, что они должны хоть немного довериться друг другу и сделал для этого первый шаг. Баки стоял под порывами холодного ветра почти не чувствуя холода, к которому был привычен, хоть и не любил его, и вспоминал, что пообещал Броку, что вернет их домой. И если ради этого надо было открыться незнакомцу, он это сделает, чего бы ему это ни стоило.
— Я вряд ли смогу так гладко описать свою жизнь, — криво усмехнулся Баки, — потому что помню ее урывками. Но, раз ты говоришь что это поможет… Я вырос в Бруклине, это эмигрантский квартал в Нью-Йорке. В детстве я познакомился с мальчиком по имени Стив. Он всю жизнь был болезненным, но очень упертым малым, а я его всегда защищал. Не знаю, почему, просто мне казалось это правильным. Мы росли вместе. Я отслужил в армии, потом вернулся. Потом грянула вторая мировая, и я ушел на фронт сержантом, а Стиви не брали, потому что он вечно болел, у него был астма. Потом была война, плен. Я это смутно помню. Помню, как Стив пришел за мной, но уже измененный сывороткой. Стив так хотел в армию, что принял участие в эксперименте, совершенно не подумав о последствиях. Мы с ним воевали вместе, а потом я упал с поезда в пропасть.
Баки тяжело вздохнул, не очень желая вспоминать то, что было, когда он был собственностью Гидры, но делать было нечего, он уже начал, и останавливаться на полпути было просто глупо.
— Потом многое как в тумане, а чего-то я не помню совсем. Были опыты, боль, кровь, грязь. Миссии, где мне приходилось только убивать, и холод. Вечный холод и боль. Мне стирали личность, зомбировали, искореняли любые попытки стать собой, оставляя послушной машиной. Я только недавно стал становиться человеком.
— Я помогу тебе вспомнить, только не уверен, что ты будешь этому рад, — ответил Ив после довольно долгого молчания. - Но у тебя есть еще полночи и целый день, чтобы решить, надо ли оно тебе, потому что твоему мужчине надо только, чтобы с тобой все было хорошо. Ему просто нужен ты. Пойдем, иначе ты совсем замерзнешь.
И Ив, безбоязненно взяв его под руку, повел обратно, а Баки и не сопротивлялся, желая снова оказаться рядом с Броком. С теплым, желанным Броком, который любил его и делал все, чтобы Баки было хорошо, иногда даже вопреки самому себе.
Когда они вернулись, Брок и Злата разговаривали о двигателях, и так яростно спорили, что Баки даже не решился их прерывать, только уселся рядом, прижавшись к Броку всем телом, только сейчас понимая, как он замерз. И внутренне поблагодарил Ива за то, что тот увел его, потому что сам Баки еще стоял бы и стоял, окунаясь в смутные тяжелые воспоминания, пока бы Брок, матерясь на чем свет стоит, не пришел бы за ним.
— Малыш, ты в порядке? — тихо, опаляя ухо дыханием спросил Брок, целуя его в висок. Баки только кивнул, отпивая из стакана обжигающий напиток, почему-то надеясь надраться, хотя помня о том, что Косатка просила помочь с чем-то в машине.
Баки кивнул, нежно целуя Брока, не боясь ничего, понимая, что тут можно все, хоть разнузданно трахаться на этом самом диване, на котором они сидели обнявшись, им никто не просто не скажет ни слова, а даже поощрит их открытость и доверие. Похоже, тут знали толк в удовольствии и предавались ему, как хотели.
Злата заметила грустное, какое-то задумчиво-отрешенное лицо Баки и улыбнулась ему такой материнской улыбкой, что он даже удивился.
— Что этот гаденыш успел тебе наговорить, родной? — мягко спросила она, вставая с колен Ива на которые снова уселась, как только они вернулись, и удалилась куда-то к себе в спальню, вернувшись с большой шоколадкой. — Держи. Это, конечно не покроет твоих душевных терзаний, но, по крайней мере, должно порадовать.
И действительно Баки порадовало, если не сама шоколадка, которая оказалась очень вкусной, и Баки предполагал, что Злата ее наколдовала, то ситуация. Злата напомнила ему что-то, что-то теплое, домашнее, чего давно не испытывал и уже успел забыть, хотя, возможно, и помнил даже после обнулений.
Баки подумал, что у каждого на этом корабле были свои потери, которые им тяжело было пережить, и он не единственный, достойный сочувствия и понимания, хотя, ему казалось, что, если бы захотел, получил бы их тут сполна. Но именно этого он не хотел. Он хотел быть сильным, потому что был уверен, что слабость убивает. Слабым он мог быть только с Броком или Стивом, да и то старался скрыть это от них по большей части, считая, что нагружать их своими проблемами непозволительная роскошь. Потому что Броку хватало его кошмаров, когда он просыпался в холодном поту, чтобы грузить его еще своими моральными терзаниями, которые, надо сказать, чем дальше, тем реже появлялись, уступая место принятию. Он убивал большую часть своей сознательной жизни, поэтому было глупо оплакивать тех, кто пал от его руки, вольно или невольно. Он никогда не страдал обостренным чувством справедливости, поэтому переживал больше за то, что убивали его руками, а не за выбор целей. Вторая мировая, в которой он участвовал абсолютно добровольно, унесла гораздо больше жизней, в том числе невинных.
