Ведь несмотря на то, что основа терроризма не меняется, так как ее составляют уничтожение мирных граждан, политические убийства, создание атмосферы угнетающего состояния, обусловленного произошедшим или грозящим бедствием для последующего влияния на власть или достижения политических целей, к настоящему моменту по сравнению с различными периодами прошлого существенно изменились социально-культурные обстоятельства, правовая система, субъекты, последствия, политическая среда терроризма. Особенно явно это проявляется в связи с глобализационными процессами.
Например, сомнительными представляются предположения о том, что понятие «террор», использовавшееся Аристотелем для обозначения особого типа страха, вызванного определенными действиями и событиями ужаса, который овладевал зрителями трагедии в греческом театре[5], имеет определенную политико-эволюционную связь с террористическими актами и террористической идеологией сегодняшнего дня. В модели Аристотеля террор неизбежно, вызывая чувство сопереживания происходящему на сцене, влек за собой состояние «катарсиса», очищения, оздоровления, возвышения, которое театральное представление должно было оказывать на человека[6]. В этом смысле «террор» Аристотеля являлся скорее культурно-психологическим эффектом, не имеющим политико-криминологических свойств.
Также различается сегодняшний терроризм и первоначальный терроризм Французской революции 1790–1795 гг. Сначала в слово вкладывался позитивный с точки зрения революционеров подтекст, не предполагавший негативной сути, и в большой степени созвучный значению «революционер». Лишь кровавые события, последовавшие после 9 термидора, придали слову «террорист» оскорбительный смысл, превратившись в синоним слова «преступник» (именно к такому выводу пришел в своем исследовании о проблемах международного терроризма Секретариат ООН в 1972 году)[7]. Но и после того, как «терроризм» оформился в негативное политическое и уголовное понятие, он еще долгое время использовался либо как локальная характеристика конкретных актов его применения без системных политических последствий, либо как определенный, вполне допустимый в рамках широких идеологических подходов к политической борьбе метод без особого самостоятельного значения и тенденций.
Довольно показательна также смена содержаний терроризма в юриспруденции, которая, как предполагается, отражает и политические изменения, что обусловлено междисциплинарной конвергенцией политологии и юриспруденции. Сравнительно недавно под террористическим актом в УК РФ подразумевалось исключительно посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля, совершенное в целях прекращения его государственной или иной политической деятельности либо из мести за такую деятельность (Ст. 277 УК), что, по сути, соответствовало еще советскому законодательству. Однако с 2004 г. подход был резко изменен, и указанная статья перестала носить приставку «террористический акт». Этот акт стал наименованием иного преступления, обозначаемого ранее общим термином «терроризм», и предусматривающего ответственность за «акты терроризма», разграниченные с «террористическими актами» (Ст. 205 УК РФ). Такая смена имела глубокое сущностное содержание, так как если до 2004 года террористический акт относился к преступлениям против основ конституционного строя и безопасности государства, то в настоящее время посягает на общественную безопасность[8]. При этом тенденция такова, что данные преступления все в большей степени поглощают и ранее самостоятельный состав диверсии. Слово «диверсия» сейчас практически перестало использоваться, заменяясь «терроризмом», хотя еще совсем не так давно термин «диверсия» предполагал взаимосвязанное с терроризмом содержание (например, в практике спецслужб и правоохранительных органов широко использовалось сокращение «ДТД» – диверсионно-террористическая деятельность, а противодействие терроризму предполагало и противодействие диверсиям и наоборот[9]).
Таким образом, более целесообразным видится рассмотрение современного терроризма в рамках социально-политической динамики процессов миропорядка и в этой связи предположения частичного изменения парадигмы, обусловленного изменением содержания терроризма (взяв за основу системогенетические разработки[10] и по аналогии принципы теории Т. Куна[11]). В таком случае факты террора и терроризма было бы более правильным определить не как взаимосвязанную цепочку сменяющих друг друга в историческом процессе событий. Скорее речь идет об изменении значений в рамках одного термина. Тогда эволюция терроризма, в том числе и тенденций сегодняшнего дня, не имеет однозначно последовательной и непрерывной связи между различными историко-политическими событиями. Именно новым явлением мирового развития и является современный терроризм.
Однако для того, чтобы определить эту трансформированную сущность, а также угрозу, связанную с террором, терроризмом и их проявлениями, необходимо дать терминологическое определение терроризму. Это должно позволить конкретизировать, что подразумевается под террористическим характером угрозы. Для этого сначала нужно исследовать уже сложившееся на настоящее время положение с соответствующими разработками. Такой анализ направлен на решение вопроса, возможно ли найти в современных научных исследованиях и официальных подходах форму, которая бы в полном объеме отражала новую сущность терроризма и такого террористического феномена, как комплексное, целенаправленное использование терроризма и нетеррористических процессов в современной политической жизни.
На первый взгляд, затруднений в этом нет. Несмотря на отсутствие единого общепринятого определения терроризма в международном праве, и, как следствие, невозможность имплементации унифицированной нормы в национальные законодательства, этот вопрос исследовался как в большом количестве научных трудов и официальных материалов, так и в практических разработках в данной области. Однако каждое такое новое исследование не устраняет противоречия в понимании террора и терроризма, а, зачастую, лишь создает новый островок в этой разноголосице. И международное, и национальное нормотворчество приводит примерно к таким же результатам.
Здесь нужно заметить, что, несмотря на схожесть слова «террор» в разных языках, существуют особенности смысла, который вкладывается в термин в зависимости от языка употребления. Как указывал Т. Н. Нуралиев, если в русском языке под террором обычно понимается совокупное состояние устрашения и обстоятельства его возникновения, то в английском и французском эти понятия могут разграничиваться. В этой связи в английском и французском языках как самостоятельные выделяются виды «субъективного террора» – т. е. состояния устрашения и «объективного террора» – т. е. непосредственного субъекта этого устрашения[12]. Поэтому проблема единого восприятия возникает уже на стадии просто определения предварительных смысловых значений, вкладываемых в понятие «террор» и «терроризм» в зависимости от языка их применения, что также требует единого подхода.
Необходимость выработки дефиниции терроризма декларировалась на различных международных и национальных уровнях. В качестве примера можно привести Доклад «Группы высокого уровня по угрозам, вызовам и переменам» Организации Объединенных Наций. Помимо рекомендаций к единой общепринятой формулировке терроризма вышеуказанный Доклад интересен и анализом причин и последствий отсутствия общего определения, которые выводятся за рамки проблем совершенствования национального законодательства, а означают более серьезную политическую ситуацию: «…Это мешает Организации Объединенных Наций оказать моральное влияние и недвусмысленно заявить, что терроризм никогда не является приемлемым методом, даже по самым убедительным причинам»[13].
