– Командир, в Железку женщину отвезёшь?
Я уточнил:
– До Железнодорожного?
– Ну да! – ухмыльнулся мужик.
– Пятихатку даёте? – спросил я, парень загоготал в ответ:
– Ну да! – и повернулся к своим. Было видно, что все они хорошо навеселе, и меня порадовало, что везти, похоже, придётся только одну «подругу». Они начали прощаться. Как это бывает у подгулявшей компании, пошли обнимашки, весёлые возгласы, вопросы, напутствия и похлопывания по плечу, потом вдруг кто-то рассыпал звонкую мелочь и все бросились её собирать с тротуара и сзади машины, гогоча ещё громче и заразительнее. Я сидел, стараясь спокойно дождаться пассажирку.
Тут парень распахнул заднюю дверь и стал усаживать свою подругу, которая продолжала с кем-то из остающихся живой и тёплый разговор. Кстати, на его подругу она явно не тянула, так как оказалась прилично старше его и гораздо более пьяной, что стало понятно, когда она, втискиваясь, потеряла равновесие. Грузная женщина ухнула вниз головой и ткнулась носом в сиденье, лишь через минуту приняв при помощи не приводимых в приличном обществе идиоматических выражений великого русского языка вертикальное положение. Усаживающий её, изогнутый наполовину в салоне парень вдруг погрозил мне пальцем:
– Смотри, мужик, чтоб доставил в целости и сохранности, я твой номер запомнил, – затем обернулся к другому представителю мужского пола и сказал: – Давай.
Тот протянул ему кулак и ссыпал что-то звякающее. Парень протиснулся мимо подруги и протянул кулак мне. Я принял в ладонь подаяние, которое при ближайшем рассмотрении оказалось тремя мятыми сотками и целой жменей мелочи. Она была увесистой, однако двух сотен тут явно не набиралось. Я хотел было заявить подателю сего ноту протеста, но парень уже, вывернувшись из салона, захлопнул дверцу. Мысленно плюнув, я решил, что лучше не связываться, ссыпал плату за проезд в монетоприёмник у рычага коробки передач, как я называл пластиковый короб с несколькими выемками, где кроме денег лежала всякая мелочёвка вроде самостоятельно изготовленных на принтере визиток, пачки сигарет и пары старых свечей зажигания, и тронул машину, прикидывая, как лучше выехать к Носо вихинскому шоссе.
Женщина оказалась словоохотливой до безобразия, сразу начав рассказывать, что её зовут Антониной, а провожали её дочь с мужем Юрием и их друзья, тоже семейная пара. У дочери день рождения, она не работает, Юра ей не даёт, жалеет её, хотя сам пока без работы. Так что Антонина сама им всё сегодня привезла, и выпивку, и закуску, да так хорошо посидели, что ещё несколько раз пришлось в магазин сбегать. Но ей никаких денег не жалко для счастья дочери, она может и себя содержать, и их, так как предпринимательница, у неё продуктовый магазин в Железке и возит её собственный водитель, да вот сегодня отпросился он по причине рождения сына и теперь, чувствует она, несколько дней придется ей жить безлошадной, так как отмечать сынорождение у них принято широко. И завтра ей, между прочим, предстоит продолжение банкета уже в компании своего шофёра Вити.
– А тебя как зовут? – поинтересовалась Антонина, перейдя сразу на «ты», хотя мне она в матери явно не годилась.
– Вася, – буркнул я первое пришедшее на ум имя. Впрочем, этот Вася всегда со мной. У других за всё отвечает Пушкин, а у меня Вася. Откуда это имя пришло – не знаю. Никаких Васей в знакомых у меня нет, и ничем они меня обидеть не могли. Хотя, может быть, как раз поэтому – безобидное имя. А вот Антонина, похоже, не такая безобидная. Раздражала она меня. Не люблю пьяных тёток. Не люблю их пьяные разговоры с повторениями одного и того же по сто раз, хотя этим, конечно, и мужики грешат не меньше. Не люблю, когда начинают курить в машине, не спрашивая разрешения, а она уже дымила сзади, и я боялся, не прожгла бы ткань сиденья. Со злости сам закурил.
– Вы окно приспустите, там пепельницы нет, – сказал я, намекая, что пепел на пол стряхивать не надо.
– Василий, а ты приходи работать ко мне, – не обратила внимания на моё тонкое замечание Антонина. – Страшно ведь по ночам хрен знает кого развозить, сейчас бандитов развелось…
Я слегка опешил, когда услышал обращённое в свою сторону имя Василий, как-то мне не подумалось, что человек его примет всерьёз, я-то ведь его всерьёз не принимал.
– Я подумаю, – не сразу отозвался я.
– Давай-давай, – не отставала она, – запиши мой номер.
– Диктуйте, я запомню, – сказал я, чтоб только она отстала. Знаю я таких работодателей, которые тебя наутро и не вспомнят. Но продолжения не последовало. Вернее, послышался в ответ какой-то странный хрип. Я глянул в зеркало заднего вида и понял, что это не хрип, а храп – предпринимательница, задрав голову на спинку сиденья, спала с открытым ртом. Что ж, я такое видел уже не раз.
Я оглянулся назад, чтобы проверить, где сигарета, не обнаружил её и облегченно вздохнул. Но тут до меня дошло, что окна-то сзади закрыты, значит, она всё равно здесь – и поспешно притормозил. Выйдя, я выкинул, как раз докурив, свою, открыл заднюю дверь и сунул нос в салон. Вот она, родимая, еще слегка дымит под её ногами, хорошо, что на коврике резиновом, а не на ткани сиденья. Я выковырял окурок и, выбросив, устроился на водительское место.
До Железки дорогу я знал, она тянулась вдоль бесконечных заборов, которые размыкались только на перекрестках или небольших площадях с магазинами. Этот однообразный пейзаж сейчас практически неразличим, так как фонари кое-как освещают только дорожное покрытие, а стоящие за строем деревьев заборы и спящие за ними дома тонут в темноте. От наконец наступившей тишины в салоне я даже почувствовал облегчение. Однако скоро и город уже пойдет. Надо было будить женщину, кто её знает, может, ей в самом начале его выходить, а может, в другом конце, Железка-то длинная, накрутишь лишнего.
– Антонина, – негромко позвал я, стараясь не напугать её.
Ответом было молчание, если молчанием можно назвать однообразное подхрюкивание носом в такт тяжёлому дыханию.
– Антонина! – громко произнёс я, глядя в зеркало заднего вида.
– А? Чо? – встрепенулась женщина. – Мы где это? Ты кто?
– Вам куда надо? Подъезжаем к Железке.
– А-а… Сейчас… – Она осматривалась по сторонам, ещё не придя в себя со сна. – Едем пока. Так. Раз… Два… Три… На четвёртом светофоре поворачивай направо и дуй прямо до конца, я там подскажу.
– Хорошо, – краем глаза я увидел, что она посчитала свою миссию выполненной и снова примостила голову на спинку сиденья, закрыв глаза и раскрыв рот.
На четвёртом светофоре я повернул и понял, что до этого мы летели по ярко освещённому европейскому хайвею. Теперь горящие фонари попадались лишь изредка, как одинокие зубы в старческом рту. В провалах темноты приходилось напрягать глаза, а под колёсами то и дело попадались то хищные ямы, то плавные провалы. Фары моей допотопной «шестёрки» помогали мало. Я полз как улитка, поглядывая изредка на Антонину, голова которой в такт проезжаемым колдобинам раскатывалась по спинке. Вдруг этот раздолбанный участок кончился, и я на радостях поддал газу. И тут же машина подпрыгнула, наскочив на «лежачего полицейского». Что это был именно он, я понял, увидев метров через тридцать в освещённом прогале его брата-близнеца. Антонина заворочалась сзади, чего-то невнятно бормоча. Я воспользовался моментом:
– Нам далеко ещё?
Она тяжело вздохнула.
– Ты едь, едь. У тебя закурить есть?
Я сбавил скорость. Раскрытая пачка лежала в одной из выемок монетоприёмника. Вытащив двумя пальцами сигарету, я поднял её над плечом. Антонина защёлкала зажигалкой, и вскоре меня обдало струёй дыма. Я поёжился. Вот вроде сам курю, а табачного дыма не люблю. Хотя иногда, если давно не курил и вдруг пахнёт им, он неожиданно покажется сладким и притягательным. Ну, прям дым оте чества. Я понял, что мне самому очень хочется закурить. Но дымить с ней на пару было не в кайф. Хотелось уже высадить эту Антонину и спокойно затянуться с чувством, с толком, с расстановкой.
