Я поднял блуждающий взгляд на свояченицу. С приездом отца Кристофера та похорошела: волосы собирала по-особому – теперь не висели грязной паклей – одеваться тщательнее стала, с лицом что-то сделала – иногда даже Орлу напоминала, настолько преобразилась ради заезжего духовника.
– Получилось?
Я молча мотнул головой.
– Что теперь? – помолчав, только и спросила Октавия.
Страх и боль захлестнули разум, так что даже в глазах потемнело. Кулаки помимо воли сжались; почудилось, будто пробежали по бледным костяшкам короткие разряды.
– Не знаю! – гаркнул я так, что Зверь в будке взвизгнул от неожиданности. – Навредил я, понимаешь?! Навредил!!!
Застывшая столбом Октавия заслоняла калитку; пришлось постыдно бежать на задний двор, чтобы спустить пар. Электрические разряды сами спрыгнули с пальцев, ушли в мёрзлую землю, а я рухнул на широкий пень у забора, где обыкновенно мял шкуры, и уставился невидящим взглядом в никуда. Хватался за обрывки мыслей, чтобы только… чтобы…
И внезапно всего стало слишком много. Свалившееся на голову проклятие, бесплодные попытки борьбы, внук мельника, младший Олана почти на год, а уже полноценный мальчуган, в будущем крепкий воин, здоровый, пригодный к жизни человек…
Глупый вопрос – за что?!.. – вновь всплыл в безумной голове. Сравнивал себя и ворчливого мельника, в слепой ярости не веря в то, что из нас двоих именно мне выпал тяжкий жребий. И мысль о том, что Великий Дух послал того, кому только я могу помочь, не спасала в эту минуту…
– Сделай всё возможное, – прошептал сухими губами, цепляясь за спасительную мысль. – Остальное оставь Творцу…
Убеждал себя, раскачиваясь из стороны в сторону, терзал горячие виски спутанными мыслями. Слишком рьяно взялся за сына! Как лучше хотел! Плюнул на заповеди, погрузился в магические искусства по самые плечи, забылся в лихорадочной спешке, возомнил о себе Тёмный знает что…
– Навредил, навредил… – простонал вслух, вспоминая чёрные нити, сорвавшиеся с пальцев.
Задел корень проклятия чистые струны в детской головке, поранил остатки умственного здоровья – необратимо ли? Да, верно, что так – стремясь улучшить, навредил…
Мужчины не плачут. Мне так дядя Луций говорил. Воины вообще не знают, что такое слёзы. Капитаны имперского легиона, даже в отставке, служат примером для слабых духом и отчаявшихся. Многодетные отцы и вовсе обращаются в монолитный камень, вокруг которого, укрепляясь его несокрушимостью, взрастают ввысь зелёные ростки, плющом увивая мрачную скалу…
Прошло, пожалуй, достаточно времени – звёзды стали ярче на ночном небе – а я всё раскачивался из стороны в сторону, обхватив мощными, но бесполезными руками тяжёлую голову. И если срывались из моих глаз капли солёной влаги, то не видел этого никто, кроме перепуганных Белянок, замерших в своём загоне. К тому моменту, как заскрипели по утоптанному снегу мягкие шаги, я уже почти пришёл в себя. Настолько, что даже обратился к Октавии первым:
– Прости. Накричал…
Свояченица неуютно потопталась на месте, затем решительно подвинула меня, усевшись рядом, плечом к плечу.
– Ты меня прости, – неловко проговорила она, шмыгнув носом, – что поздно на выручку пришла. И как ты только выжил в первый год…
Я не отозвался: слишком опустошённым был после нервной встряски. Нет, не решился бы я повторить колдовской обряд – страх навредить ещё больше путал мысли и забирал остатки сил. Надежда на собственные скромные возможности стремительно таяла, как весенний снег на солнце.
– Не переживай, Белый Орёл, я с тобой до конца, – продолжила Октавия. – Помогу, чем сумею. А ты крепись и на других детей не заглядывайся. Что я, не вижу, что ли? От деревенской ребятни всё больные глаза отводишь… Не смотри. Не кромсай себе сердце чужим счастьем. Твой сын – тоже человек. И уже поэтому имеет такое же право на жизнь, как и остальные.
Я помолчал, вспоминая слова исповедника в пути. Как точно он описал возлюбленную! Я в его словах не сомневался: видел истинную сущность вздорной свояченицы, когда носил в себе сердце воздуха.
– Что мне теперь делать? – спросил глухо, глядя в утоптанный снег. В звёздном свете тот казался почти голубым, сверкающим, как россыпь алмазов на гладком шёлке.
– Идти дальше, – пожала плечами Октавия. – Не останавливайся из-за ошибок, Белый Орёл – они неизбежны. Делай, что можешь, и будь, что будет.
– А если ничего не поможет? – помолчав, едва слышно выдавил я. – Как жить? Что делать?
– Что делать… – свояченица грустно усмехнулась. – Любить. Несмотря ни на что. Любить своего сына любым: умалишённым, неговорящим, слабым, беспомощным. Его есть, за что любить, Сибранд.
Я через силу улыбнулся. Октавия снова оказалась права: Олан был, пожалуй, самым красивым из моих сыновей, и доброго нрава: даже в его безумии я это чувствовал. Пожалуй, мне стоило поблагодарить Великого Духа за испытание: раньше я и не подозревал, насколько слаб сам. Как легко оказалось меня подкосить! А ведь когда-то считал, что крепче меня ни одного легионера не сыщешь…
– Ты только береги себя, – попросила Октавия, неуютно поёрзав под боком. – Езжай обратно, к магам. Хоть на коленях стой, а своего добейся. Ведьма эта твоя… бруттская колдунья… поможет. Чувствую: поможет. Езжай к ней. Только помни: ты обязан вернуться. Как бы там ни получилось… У тебя дома дети. Помни о них – и возвращайся.
Я даже вздрогнул: раньше о смерти как-то не задумывался.
– Конечно, – поспешил с обещанием я. – Я не скину на твои плечи заботу о своих детях. Выживу и вернусь, Октавия. И… спасибо тебе.
– И тебе, – эхом откликнулась свояченица. – За ещё одну встречу с… с Кристофером. Пятнадцать лет ждала…
– Завтра уезжает, – сообщил я.
– Пусть едет, – кивнула Октавия, – у него высокая цель. Просто теперь я знаю, что с ним всё в порядке. Письма до Кристара с торговыми караванами передавать буду… Большего не прошу. Обетам его преградой не стану. Я просто… счастлива, что увидела его ещё один раз.
Мы замолчали, думая каждый о своём. Я размышлял о том, что никак не привыкну к собственным детям: каждый из них становился с каждым годом дороже, и моё сердце билось вместе с ними. Только уже не в моей груди…
Небо над нашими головами было чистым, как тёмное покрывало с мириадами сияющих звёзд. И блаженная тишина не глушила – обволакивала, затягивая в морозные сети северной ночи. Белое царство звенело покоем – привычная глазу картина безмятежности, как долгий путь в вечность.
Кто сказал, что холоден снег? Холодна лишь наша душа, когда теряет веру.
Часть 3. Белый маг
Снежный туман спустился с гор в долину Унтерхолда, наполняя воздух колкой морозной влагой. Северные леса ближе к юго-западу сменились голыми стволами лиственниц и колючим кустарником вдоль дорог, а трубы попадавшихся по пути ферм пыхтели густым дымом домашних очагов. Я вспоминал здешние края летом: дивный край, густые леса с весёлыми белыми стволами тонких деревьев и ласковой зелёной травой, яркое солнце днём и тёплые дожди ночью. Впрочем, блаженное время длилось недолго: суровый стонгардский климат не слишком-то баловал даже унтерхолдцев.
Последние две ночи провёл в придорожных тавернах, каждый раз выезжая до рассвета: гнал Ветра, сам не понимая, отчего так тороплюсь. Неудача с Оланом свинцовым камнем прибила душу к земле, да только разве меня этим проймёшь? Не один такой камень я носил с собой – щедро забрасывала судьба булыжниками, то и дело сбивая с ног. Я поднимался каждый раз, я не собирался себе изменять и в этот. Но рвался в гильдию, как орёл, рассекая влажный ледяной воздух, загоняя Ветра по скользким тропам да заснеженным низинам. Как встретит меня Деметра? И встретит ли? Судя по всему, с нелюбимым женихом она всё же свыклась…
Когда я въехал в долину Унтерхолда, то из-за злости на самого себя едва не проскочил нужный поворот. На дорогах, к моему неудовольствию, оказались толпы народу: я объехал несколько торговых караванов и скрипящих повозок с фермерами, отрядов местной стражи – наместник Императора Вилмар ещё пару десятков зим назад распорядился о том, чтобы легионеры патрулировали основные пути, особенно на подходах к городам – и одиноких всадников, спешащих по своим делам. В основном съезжались, конечно же, под защиту каменных стен в преддверии грядущей ночи, но мне в Унтерхолде делать было нечего. Вывернуть на горную тропу, ведущую наверх, в гильдию, я тоже не успел – едва поравнялся с мельницей, как тут же окликнул меня знакомый голос:
