– Ты ведь сын Ирэн Итон, не так ли? – спрашивает она.

Вот самый большой недостаток моей «кишки»: она делает меня незабываемым, словно гигантское родимое пятно или вторая голова.

– Да, – отвечаю я.

Нет смысла отнекиваться. Наверняка они в своем загородном клубе только и делают, что судачат о моей семье. Бедная Ирэн Итон, должно быть, говорят они. Как это получилось, что ее сынок вырос таким долбанутым, да еще и хакером?

– Я друг Кэт. Вы не могли бы мне сказать, что с ней?

Она явно колеблется, не желая делиться информацией. Тогда я достаю заполненную форму, подписанную матерью Кэт.

– Вот. Я друг семьи.

Доктор Ито кивает.

– У Кэтрин существенно повреждена часть мозгового ствола, которая называется варолиевым мостом, – сообщает она. – Ее состояние называется церебромедуллярным блоком, и…

– Каким блоком, простите?

Она терпеливо улыбается.

– В обиходе это известно как синдром запертого человека.

Я смотрю мимо нее, в комнату, где Кэт неподвижно лежит на своей койке.

– Это что-то вроде комы?

На этот раз доктор качает головой.

– Только в том смысле, что Кэтрин неспособна двигаться. Однако ее энцефалограмма отображает нормальную мозговую активность. Это говорит о том, что она находится в полном сознании, просто ее мозг заперт внутри тела, неспособного функционировать. Хотя мы научились довольно неплохо исправлять телесные повреждения, в отношении мозга медицина пока не достигла такого же прогресса.

У меня обрывается дыхание. Мышцы моих ног ослабевают, и я плюхаюсь на стул возле поста сиделки.

– Она сможет поправиться?

– Боюсь, это очень маловероятно, – отвечает доктор. – К сожалению, я ничем не могу тебя обнадежить. Прошу прощения, но мне надо было быть в операционной еще десять минут назад, так что, если ты меня извинишь…

Она поднимается с места. Я пытаюсь уцепиться за ее рукав, но промахиваюсь и хватаю лишь воздух. Я падаю на колени и остаюсь в этом положении, в то время как мир вокруг рассыпается на кусочки.

Мне приходится собрать все до последней крохи смелости, чтобы вернуться в палату к Кэт. Она лежит абсолютно неподвижно, уставившись уже в другой участок потолка. Если доктор Ито сказала мне правду, та Кэт, которую я знал, заточена, словно в клетке, внутри собственного искалеченного тела. Для девчонки, которая все детство вволю бегала по лесам, ничего нет хуже. Такие создания, как Кэт, не выживают в неволе.

Я наклоняюсь вплотную к ее лицу.

– Эй, – шепчу я, касаясь губами ее уха. – Ты обязательно поправишься! Я никуда не уйду отсюда, пока ты не выздоровеешь!

Однако собственные слова звучат для меня фальшиво. Мне приходится снова выйти из палаты до тех пор, пока я не смогу сам в них поверить.

Время ланча, и моя мать сидит напротив меня в кафетерии на нижнем этаже больницы. Очевидно, ее подруга доктор Ито сказала ей, где меня искать. Освещение здесь, внизу, настолько плохое, что сложно отличить больных от здоровых; даже моя матушка выглядит зеленоватой. Я отрываю зубами гигантский кусок от сэндвича с тунцом. Его мерзкий запах напоминает кошачий корм.

– Я снова вернусь наверх, когда это доем, – предупреждаю я. – Где отец?

– Летит в Лондон, – отвечает она. – И я сейчас была бы с ним, если бы не ты!

Раньше я часто гадал, понимает ли моя мать хоть немного, насколько ужасно звучат подобные фразочки. Теперь мне наплевать.

– О, не сомневаюсь, что ты еще можешь успеть на ночной рейс, – говорю я. – Не стоит задерживаться из-за меня.

Мать игнорирует мое предложение.

– Эта девочка, пострадавшая, – говорит она. – Это та самая? К которой ты приезжал из интерната?

Что за дурацкий вопрос.

– А что, у меня есть другие друзья? – спрашиваю я.

Впрочем, откуда ей знать.

– Я очень сожалею о случившемся, Саймон. Но мне сказали, что твоя подруга, возможно, поправится еще очень не скоро. Не можешь же ты поселиться в больнице и прогуливать школу!

Я смеюсь, хотя мой смех рассчитан исключительно на эффект – я даже отдаленно не нахожу это смешным.

– Мне восемнадцать лет, я не обязан ходить в школу.

– Может, и так, но ты не родственник этой девочки. Администрация не позволит тебе оставаться у нее в палате.

Она недооценивала меня с детского сада. Казалось бы, к настоящему моменту она должна была уже выучить урок.

– Ты забываешь, что меня произвели на свет двое юристов. Тебе, конечно же, знакомы правила посещения федеральных больниц?

Я вытаскиваю подписанную Линдой форму из заднего кармана джинсов и протягиваю ее через стол. Моя мать салфеткой аккуратно удаляет с бумаги каплю майонеза, прежде чем развернуть ее и прочитать.

Она поднимает голову и возвращает мне листок. Я вижу: до нее по-прежнему не доходит, что я выиграл.

– Ну хорошо, допустим, закон позволяет тебе остаться. Но я этого не позволю. Ты возвращаешься домой вместе со мной, Саймон!

– Или что? – спрашиваю я.

Ее изящные маленькие ноздри раздуваются.

– Что значит – «или что»?

– Это значит, что если ты хочешь, чтобы я уехал, тебе лучше придумать какую-нибудь ужасную угрозу, которая на меня действительно подействует.

– Я могу прямо сейчас позвонить твоему инспектору и рассказать ему, что ты расширил свой криминальный репертуар, который теперь включает мошенничество с кредитными картами.

– Валяй, – разрешаю я. – А я тогда расскажу всем в этом задрипанном модном городишке, кто ты на самом деле такая.

Мать поднимает свои превосходно вылепленные брови и смеется. Она понятия не имеет о том, что ее секрет раскрыт.

– И кто же я на самом деле такая, Саймон?

– Дочь Кишки! – говорю я, глядя ей прямо в глаза.

Она молчит. Удар попал в цель. Это в буквальном смысле один из лучших моментов в моей жизни, и я хочу насладиться каждой его секундой. Словно по команде, флюоресцентная лампа над нашими головами начинает мигать, придавая всей сцене восхитительный отенок фильма ужасов.

– Как ты думаешь, будут они по-прежнему восхищаться тобой после того, как увидят фотографии твоего настоящего носа? – продолжаю я. – Не начнут ли они судачить о том, откуда твой отец взял деньги, чтобы заплатить за твое обучение в Гарварде? Или, может быть, задумаются, стоило ли тебя вообще туда принимать?

– Довольно! – резко говорит она. Ошеломленное выражение на ее лице сменяется гневом. – Ты маленький говнюк, Саймон.

– Нет, я Кишка! – отвечаю я. – В точности как мой дед.

Я наклоняюсь к ней через стол, пока мой нос не оказывается в нескольких дюймах от ее лица.

– Неужели ты действительно думала, что сможешь убежать от этого?

Я снова в своем кресле в палате Кэт, делаю вид, что присел вздремнуть после ланча, накрыв голову пледом. Я слышу, как в палату входят люди, но, открыв глаза, вижу только золотистый свет, проникающий сквозь текстуру белой шерстяной ткани. В комнате трое – доктор Ито и двое мужчин. Голоса мужчин мне незнакомы. Дюйм за дюймом я сдвигаю плед так, чтобы их видеть. Все трое стоят, наклонившись над койкой Кэт, словно играют в «Операцию». Мужчины довольно молоды – лет тридцати или чуть больше. На обоих рубашки навыпуск, джинсы и кроссовки.

– Вы правы, это идеальная кандидатура, – говорит один.

– Будет ужасно жаль сбривать такие чудесные волосы, – шутливо говорит другой.

– Не трогайте ее волосы!

Я сбрасываю с головы плед, и все трое посетителей подпрыгивают.

– Ты проснулся, – вздыхает доктор Ито. Без сомнения, она надеялась, что моя мать уберет меня из больницы ко всем чертям.

– Привет! – говорит один из мужчин. Он подходит ко мне с дружеской улыбкой, протягивая руку. – Прости, что побеспокоили. Меня зовут Мартин, и…

– Что тут происходит? – перебиваю я.

– Мы прилагаем все усилия, чтобы помочь твоей подруге, – говорит доктор Ито. Она поворачивается к мужчинам. – Мы здесь закончили?

– Да, пожалуй, – отвечает тот, что остался стоять возле койки Кэт. Он делает несколько пометок в своем планшете. – Сиделка даст нам знать, когда ее подготовят?