– Это какого же вы коллегу, Валентин Ананьевич, в виду имеете?

– По имени не знаю, – пожал плечами Валентин Ананьевич, в воздухе повисло непроизнесенное «и знать не хочу».

– Нам он не представлялся, – пришел на выручку Врат Ладович. – Разговаривать он с нами не пожелал, так, в регистратуре о своем справился и ушел.

– И вам не показалось странным, что мой коллега, оказавшись здесь, не пожелал встретиться с головами гэбни?

– Откуда нам знать, – Юр Карпович стряхнул с белоснежного халатного плеча невидимую пылинку, – может, он родственника искал. У лиц третьего уровня доступа ведь бывают родственники, в конце концов.

– А имени этого родственника вы тоже не запомнили?

– Не запомнили, – ответил Виктор Дарьевич. Еще не хватало упоминать лишний раз Лавра Сандриевича. Без бумаги, конечно, фаланга все равно ничего сделать не может… серьезного, а вот нервы помотать – может, а времени у гэбни Медкорпуса лишнего не было совсем.

– Очень жаль, – покивал фаланга с видом «ну разумеется, чего еще ждать». – До свидания. Или до скорых встреч.

Пока проводили фалангу, пока в гэбне словом перекинулись – распогодилось, и солнце стало садиться. Золотой свет ударил в глаза Виктору Дарьевичу, когда он открыл дверь в палату. Виктор Дарьевич прищурился и подумал, что вот здесь-то были бы уместны очки Кристофа. Должно же было хоть что-то из его гардероба быть уместно хоть где-нибудь.

Пациент лежал на постели, вытянув ноги в полосатых пижамных штанах и закинув руки за голову. Корзина возле его постели была полна обрывками бумаги: опять он рисовал или чертил, а потом уничтожал рисунки. Неподвижный, в закатном свете он походил на каменную глыбу, залитую солнцем. Обычная складка между бровями разгладилась, лицо было спокойно, и Виктор Дарьевич подумал: спит? Однако когда он шагнул ближе, пациент заворочался и грузно сел на постели.

– Выпустили бы хоть погулять, – сказал он, когда обычные приветствия и вопросы о самочувствии остались позади. – Как сыч в дупле сижу. Одна радость – до соседнего отделения прогуляться, к этому, вашему…

– Вас, Лавр Сандриевич, выпустишь, а вы опять кому-нибудь нос разобьете, – возразил Виктор Дарьевич.

Проходили они уже это. Виктор Дарьевич счел, что прогулки на свежем воздухе пойдут пациенту на пользу. А чтобы оградить его от лишнего внимания других пациентов, отправил пару сопровождающих – на всякий случай. А оказалось, что защищать надо не Лавра Сандриевича от других, а других – от Лавра Сандриевича. Тогда обошлось разбитым носом, и носов в распоряжении Виктора Дарьевича, вместе с их обладателями, было еще много, но вспышки агрессии его не порадовали.

Лавр Сандриевич смущенно хмыкнул.

– Погорячился… Только вот ведь какое дело, доктор. Вы мне все время говорите, что никто за мной не следит, что нет никаких шпионов. Что это говорит во мне болезнь. А я слежку заметил – и ведь даже вы не отрицаете, что было дело. Как же мне было поступать?

Виктор Дарьевич придвинул стул, сел, разглядывая пациента. В таких беседах они уже провели множество времени. Лавр Сандриевич то сдавался было перед доводами разума, подкрепленными медикаментозно, то снова отступал и упирался. Виктору Дарьевичу он так до конца и не поверил и все время пытался поставить его в тупик и открыть истинное лицо. Поскольку лицо у Виктора Дарьевича было одно, с каким он пациенту и являлся, подловить его не получалось, но Лавр Сандриевич не отступался.

– Вы, Лавр Сандриевич, на шпионов из Европ охотитесь. Которые, как говорите, вас преследуют и ведут слежку. А в саду никакой слежки не было. Был присмотр, чтобы вы сами себе и другим не навредили.

– Присмотр, – Лавр Сандриевич произнес это чуть не по буквам, поднялся, прошелся, потер руками широкий лоб. – А только все одно – чужие глаза за тобой наблюдают. Как отличить, кто для твоего блага за тобой следит, а кто – с нехорошим умыслом? Кто поручится-то, доктор? Вот и с идеями моими то же самое. Как понять, кто для блага росского народа их применять станет, а кто украдет – и ищи ветра в степи?

– Ну, дорогой мой, – развел руками Виктор Дарьевич. Этот «дорогой мой» выскочил откуда-то из обширного арсенала Врата Ладовича. – Вы у нас не рядовой гражданин Всероссийского Соседства. Вам же объясняли, чем отличаются уровни доступа, как и кем они присваиваются. Так и смотрите – по уровню доступа.

– Уровни, – Лавр Сандриевич подошел к окну, уперся руками в широкую белую раму, как будто выдавить хотел. Может, и хотел, но не для того такие окна делались. – Вы мне об уровнях, а я вам о людях. Хоть с каким уровнем будет человек, а все равно – на человеческую натуру штампик не поставишь. Вот хоть вас взять. У вас же, доктор, тут тоже не библиотека, чтобы все на виду стояло. И что же, не было такого, чтобы кто-нибудь из ваших людей захотел жизнь получше, а кусок послаще? И что-нибудь секретно взял бы да и вынес? Ответьте честно, только если скажете, что не было никогда – не поверю.

А что тут рассказывать. О человеческой натуре Виктор Дарьевич знал куда больше, чем пациент, благо, изучал эту самую натуру в самых разных ее проявлениях. А четыре дня назад поймали очередного дефективного, который не выдержал тяжкого бремени работы в Медкорпусе и заявил, что жестокость экспериментов выводит его из душевного равновесия. В подопечных он, конечно, ходил у Валентина Ананьевича, который у себя развел цветник. И мало того, что этот бывший сотрудник стал бывшим, чем огорчил заведующего Инфекционной Частью, так еще и ничего ему, скотине, не помешало вынести за пределы территории пробирку со свеженьким вирусом, который он собирался загнать где-то на стороне. Вот и вся трепетность натуры, вот и верность высоким гуманистическим идеалам. Вирус изъяли, сотрудника оправили на проработку, а у Валентина Ананьевича настроение испортилось до того, что он стал на фаланг срываться.

Но это же не повод обвинять в шпионаже все Всероссийское Соседство скопом!

Да, если ты в здравом уме. А шизофренику ничего не мешает.

– Идеала не существует, – сказал Виктор Дарьевич. – Никто не говорит, что неприятностей не бывает. Но уровни доступа для того и созданы, чтобы сократить их число. Да и последствия минимизировать.

Не зря же, в конце концов, Медкорпус держит при себе специально обученных людей, которые похитителя вирусов привели к Валентину Ананьевичу целым и даже относительно невредимым. Негативное влияние человеческого фактора можно искоренить только вместе с человечеством, но кто сказал, что некоторые дефекты нельзя исправить?

– Хороший вы человек, доктор, – плечи Лавра Сандриевича тяжело поднялись и опустились. Гранитный памятник, а не человек, и здоровье, если не считать психического заболевания, как у скалы – сто лет простоит. – Да только в моем деле рисковать нельзя. Знаю я, конечно, про все эти уровни. И на первый уровень насмотрелся. Может, вы на четверку эту глядите, и вам спокойно. А я смотрю и думаю, что не должно от четверых человек будущее страны зависеть. Им вожжа под хвост попадет – да хотя бы и не всем, одному! – и конец. А может, уже попала. Может, они только и ждут… Вы говорите, что я болен, что у меня мания преследования. А я говорю, что здоров, а общество наше больное, где все за всеми следят, а порядка нет все равно.

– Значит, никому доверять вы не можете? – уточнил Виктор Дарьевич.

Лавр Сандриевич обернулся через плечо, глаз сверкнул хитрым безумным блеском – знакомая картина.

– А вы ждете, я вам сейчас фамилии назову? Нет уж, не дождетесь. Есть хорошие люди. И то им о моем изобретении знать не надо, Европы сразу поймут – не упустят.

Об изобретении Виктор Дарьевич в общих чертах уже знал. Лавр Сандриевич, конечно, эскизы свои рвал на мелкие кусочки, которые собрать в одно целое не получалось, но кое-что Виктор Дарьевич из этих клочков вытянул. К рисунку одинокой лопасти добавились обрывки с надписями «..одъемная си…», «высоте от 1…». Вместе с оговорками пациента о том, что Европы до крыльев не доросли и небеса им заказаны, получалось, что Лавр Сандриевич устремлял свою инженерную мысль в дальние выси. Летать хотел Лавр Сандриевич и, если ему верить, уже знал, как.