Но это если верить, конечно. Бред изобретения психиатрии давно известен. Сколько было уже «изобретателей», которые околачивали пороги всех учреждений с проектами вечных двигателей! Виктор Дарьевич сам таких наблюдал – нормальные параноики, ничего особенного. Но бред изобретения у Лавра Сандриевича, если это и в самом деле был он, сочетался с бредом преследования. Отсюда и постоянная зацикленность на своей идее и уверенность, что ее собираются украсть. Случай интересный, хотя и тяжелый, потому что для того, чтобы избавить пациента от навязчивой идеи об изобретении, идею стоило обсуждать, а на это Лавр Сандриевич не соглашался.

А между тем, Бюро Патентов уже дважды интересовалось, как идет лечение. И начинало проявлять признаки нетерпения. Лучше бы подтвердило или опровергло, на самом ли деле их драгоценный инженер работал над проектом летательного аппарата или нет. А то у них информация первого уровня доступа, а отделять бред сумасшедшего от реальности Виктору Дарьевичу. Самому бы не сойти с ума в этих хитросплетениях.

– Я у вас фамилий и не просил, – заметил Виктор Дарьевич. – Просто хотел убедиться, что вы не считаете, что против вас весь мир.

Лавр Сандриевич снова отвернулся к окну, прижался лбом к тихо вздрогнувшему стеклу.

– Не весь, – глухо согласился он. – Пока еще не весь.

***

В воскресенье Виктор Дарьевич решил с утра выкурить сигарету на балконе – как раз между утренним чаем и чтением журнала, который он прихватил с работы еще в пятницу, а прочитать было недосуг. Двор внизу, под балконом и попирающими его ногами в тапочках, был обычным весенним грязноватым двором Столицы, до которого коммунальные службы еще не успели добраться. Слякоть снеговая отступила, пришло время луж и грязи после дождя. Зато окна дома напротив сверкали, недавно отмытые до блеска, и молодая трава, которую коммунальщики еще не скосили по плану благоустройства, пробивалась из трещин, и было что-то в воздухе неуловимо приятное. Самая отличная обстановка, чтобы спокойно покурить.

Но спокойно покурить Виктору Дарьевичу не дали: в глубинах квартиры зазвонил телефон. Из-за двери спальни раздалось недовольное мычание и шорох – не иначе, разбуженный Кристоф попытался уползти под одеяло или закрыться подушкой. Он заявился уже за полночь, объявил, что устал, как сволочь, и намерен отоспаться. И немедленно отправился в постель исполнять свою угрозу. Что ему мешало отсыпаться в собственной квартире, осталось загадкой, но Виктор Дарьевич не возражал: субтильный Кристоф занимал мало места.

Телефон продолжал надрываться, пронзительно и неотступно, как Еглая Андреевна, которой опять не сдали вовремя карты пациентов. Виктор Дарьевич посмотрел на сигарету, которую еще и наполовину не выкурил, вздохнул и решил не тушить – вдруг разговор окажется коротким.

– Витенька, – сказал в трубке голос Врата Ладовича, – приезжай срочно.

– Сейчас вызову такси, – отозвался Виктор Дарьевич. – А в чем дело?

Он не слишком волновался. Наверное, опять кто-то из рыжовских тонких натур выкинул кульбит. Ну или фаланги явились на порог – неприятно, но не смертельно.

– Такси я к тебе уже отправил, – сказал Врат Ладович и закашлялся неловко. – Пациент твой сбежал, Витенька. Тот самый, особенный.

Тут уже сам Виктор Дарьевич зашелся в приступе кашля посреди затяжки.

– Как – сбежал? – только и выдавил он, когда перестало так отчаянно царапать легкие. – Как сумел?!

Ведь это же извернуться надо: сбежать из стационара Медкорпуса, с охраняемой территории, мимо медбратьев и этой самой охраны – затмение на всех нашло, что ли?! Неужели трудно выполнять такую простую работу, которой учат серьезных людей с пистолетами?!

– Я тебе, Витенька, расскажу все, – пообещал Врат Ладович, – когда приедешь. Одно понятно: без крысы в наших рядах не обошлось. Мы тут задержали кое-кого, – голос у него стал мрачным, – из Общей Терапии. Ты приедешь – мы вопросы позадаем. Собирайся.

А что собираться, если Виктор Дарьевич час назад еще встал, ему только ботинки натянуть и пальто накинуть. И даже подумать толком не получится, что со всей этой неприятностью делать, пока подробностей нет. Одно ясно – тут не он один, тут вся гэбня по самые уши в неприятности влезла, и Бюро Патентов на этот раз покачиванием голов и изгибаниями бровей не обойдется. Снять вряд ли снимут – на кого менять-то? – но доверие к Медкорпусу и его способностям решать проблемы самостоятельно пошатнется. И прости-прощай дотации, встречайте на территории фаланг и финансовую ревизию – это в лучшем случае. Работа не встанет, Бюро Патентов слишком эту работу ценит, но перетрясут всех, сотрудников начнут дергать с мест на беседы, Врат Ладович в бумагах утонет, да и остальным трем головам мало не покажется…

– На розыски послали? – хрипло спросил Виктор Дарьевич и механически потушил окурок о стенку стакана с карандашами.

– Нет, ждал твоих указаний. Приходи в себя уже, Виктор Дарьевич, и приезжай. Все, отбой. Мне еще Вале с Юром звонить.

Виктор Дарьевич положил тяжело загудевшую трубку. Вот ведь пакость какая. Но Врат Ладович был прав: надо было приходить в себя и разбираться.

И возвращать пациента, сколько в него труда было вложено! Гений, чтоб его перевернуло.

За спиной зашуршало. Виктор Дарьевич обернулся: позади в дверном проеме спальни стоял Кристоф в пижамных штанах с узором из попугаев, щурился близоруко, лохматил и без того вставшие дыбом волосы. Все наверняка слышал. Зрение его подводило, зато слух был, как у летучей мыши.

И чего подскочил? Помочь Виктору Дарьевичу он все равно не мог, а расспросы на тему «а что же такое произошло в страшном и ужасном Медкорпусе» даже и затевать не стоило. Была у него профессиональная черта – говорил иногда так, словно интервью брал. Ну, само по себе не страшно – Виктор Дарьевич тоже из любопытства провел как-то пару опытов, Кристоф и не заметил. У всех свои слабости. Но надо же как-то чувствовать момент! Но нет пределов любопытству людей с радио – вот, поддернул штаны, рот открыл…

– Позвонил бы ты фалангам, Витя, – сказал Кристоф человеческим голосом. – От них, конечно, головной боли много, но по части розыска лучше никого не найти. Что ты изводишься?

– Нельзя фалангам, – возразил Виктор Дарьевич машинально и замер, уставившись на Кристофа, потому что не могло этого разговора быть.

– Только ты не подумай, что я за тобой шпионю или что-то еще, – заторопился Кристоф под его изумленным взглядом. – У тебя однажды жетон из внутреннего кармана выпал, когда я в прихожей твое пальто перевешивал. Я еще хотел тебе сказать, чтобы ты осторожнее был, а потом подумал: ты взрослый человек, зачем мне лезть со своими поучениями.

Часть вопросов отпала. Но не все. Далеко не все. Потому что обычный гражданин Всероссийского Соседства знает только одно значение слова «фаланги» – то, которое разбирают на первом курсе медфака. Если этот гражданин не наследник Революции, например. Но воображение Виктора Дарьевича пасовало, как только он пытался представить, что кто-то из Революционного Комитета мог породить Кристофа Карловича Толстолобикова.

– А ты вообще кто? – спросил Виктор Дарьевич, чувствуя, что реальность вокруг начинает пошатываться, как во времена его буйной юности, когда некоторые препараты приходилось испытывать на себе. – Какой у тебя уровень доступа?

Кристоф ответил.

И реальность на время встала на место.

***

На первый взгляд Медкорпус не отличался от обычного воскресного Медкорпуса: такой же притихший, хотя всегда бодрствующий – но воздух был наэлектризован. На проходной люди с бульдожьими лицами и оловянными глазами даже потребовали у Виктора Дарьевича документы, хотя уж его-то не узнать не могли. Виктор Дарьевич раздраженно взмахнул жетоном и быстрым шагом миновал проходную, не дав себе труда убедиться, разглядели что-то охранники или нет. Теперь-то что суетиться и дергаться? Прошляпили так прошляпили, поздно нести капельницу, когда вскрытие в разгаре. А они бы еще мигалки на себя нацепили для имитации бурной деятельности – а что, ярко, красочно, а пользы примерно столько же, как от бдений на проходной.