Вот и выходило, что по площади-то район был небольшой, но проклятая этажность затрудняла там любые поиски, как и большое количество людей, в чьи секреты у Медкорпуса не было ни малейшего желания лезть.

– И что его туда понесло, – в сердцах стукнул рукой по подоконнику Валентин Ананьевич. – Это же самые окраины!

– К друзьям, видимо, – Виктор Дарьевич не узнал собственный голос сначала. – Пациент говорил, что у него осталось несколько… кхм, верных друзей.

– На карантин надо закрываться, – жестко сказал Юр Карпович. – ЧП у нас.

– Закроемся, – возразил Валентин Ананьевич, – и что?

Вопрос был хороший. Животрепещущий. В точку был вопрос. Потому что до сих пор не дало Бюро Патентов разрешения медицинским работникам на проникновение в дома мирных граждан без разрешения этих самых граждан. Как ни выбивали такой пункт в инструкциях, как ни старался Врат Ладович, мастер пишущей машинки и карандаша, – не пробили до сих пор. Карантин можно. Розыск потенциально зараженных – да. А вот войти без разрешения, без сопровождения Силового Комитета или городской гэбни – никак. До смешного доходило. Однажды один из резвых бегунов, унося во внутреннем кармане флакон с новым антибиотиком, добежать сумел аж до Старожлебинска, где и засел в квартире у своей тётки.

К счастью, тогда посланный следом человек проявил фантазию и после пары звонков подписал в городской больнице разрешение на карантин всего дома. На второй же день жители вынесли дефективного вместе с антибиотиком и сдали с рук на руки Медкорпусу вместе с теткой, хотя он пытался сопротивляться, а она не особо и нужна была, но пришлось забрать, как потенциального носителя заражения. Но даже этот случай не убедил Бюро Патентов, и инструкции остались прежними. И соваться в Городище, где каждый двадцатый житель служил в том самом Силовом Комитете, все равно что пытаться аппендикс удалить голыми руками.

И вот тут у Виктора Дарьевича в голове стали смутно проявляться контуры ИДЕИ. До поры идея дремала, хотя пыталась намекнуть на свое существование еще утром, когда он говорил с Кристофом – просто так, на всякий случай говорил! – и когда в кармане у Виктора Дарьевича похрустывал листок с номером и кодовой фразой, и когда они упомянули, что кому-то пациент еще доверяет…

Стараясь не расплескать идею, он начал подбирать слова, и остальные слушали, не отвлекаясь даже на холодный чай, и Валентин Ананьевич замер на окне, и Юр Карпович застыл, прикусив губу, и Врат Ладович зажал в руке потрескивающий карандаш.

– Виктор Дарьевич, – спросил Валентин Ананьевич осторожно, когда слова закончились, и идея выбралась на свет во всей красе, – ты случайно не перечитал авантюрных романов?

– А есть предложения лучше? – развел руками Виктор Дарьевич. После того как идея перестала жить только в его собственной голове, он почувствовал себя неожиданно опустошенным. Очень хотелось курить, но при гэбне было никак невозможно, так что пришлось стащить из вазочки карамельку.

– А мне нравится, – согласился неожиданно Юр Карпович. – И в самом деле, за сутки мы ничего другого не успеем придумать, если только не отправим всех наших людей на штурм Городища. Только договоримся ли?

– Договоримся, – заверил Виктор Дарьевич, хотя самого тонко укололо сомнение. Они-то с Кристофом могли договориться, но сейчас-то Виктор Дарьевич был не один, да и Кристоф… Но неужели разумные люди не придут к согласию.

Разумные – да, а Кристоф?..

– Тогда я сейчас напишу рапорт Бюро Патентов, – подвел итоги Врат Ладович, – а ты, Витенька, звони прямо отсюда.

Виктор Дарьевич поспешно перекатил карамельку за щеку и достал из кармана рубашки листок, который успел помяться до неприличия. Еще раз перечитал написанное, вздохнул и потянулся к телефону.

– Здесь продается кепка Драмина? – спросил он, когда на том конце взяли трубку, и под взглядами гэбни почувствовал себя на редкость по-дурацки.

– Поверить не могу, ты на самом деле это сказал! – жизнерадостно отозвались с той стороны, и предыдущее ощущение померкло перед новым, когда идиотизм ситуации засверкал всеми цветами радуги. Виктор Дарьевич слегка покраснел и хотел высказаться, но в трубке уже говорили, говорили…

Когда он закончил разговор и поднял глаза, остальные головы смотрели на него с нежной заботой.

– Специфические у тебя вкусы, Витенька, – кашлянул Врат Ладович. – Я пожилой человек, мне не понять.

– Кепка Драмина… – в тон отозвался Валентин Ананьевич.

Юр Карпович молчал, только покусывал нижнюю губу.

Они еще раз переглянулись, и все четверо разразились хохотом, глупым, не к месту и не ко времени ржанием таврских жеребцов, и на миг показалось, что план может и выгореть.

***

Стол, за которым расселась гэбня Медкорпуса, когда их провели к назначенному кабинету, был длинный, полированный, светлый, так что в нем можно было, наклонившись, увидеть собственное отражение. Но наклоняться не хотелось.

Потому что напротив за столом сидело Радио в черном с головы до ног и смотрело на гостей. С недоверием? Доброжелательно? С угрозой? Понять было нельзя, потому что глаза Радио были скрыты под очками темного стекла. Привыкло, наверное, видеть мир в мрачных тонах.

– Если будет угодно, – сказал Врат Ладович, – позднее мы можем оформить встречу официально, задним числом.

Радио небрежно отмахнулось четырьмя руками.

– К лешему формальности, об этом потом.

И сразу стало легче дышать.

Потому что договориться с теми, кто свято чтит букву закона, у Медкорпуса в этот раз шансов не было. И нужны были те, кто, как говорил Валентин Ананьевич, «перечитал авантюрных романов». Или наслушался приключенческих радиопьес, что, по сути, то же самое.

– В общих чертах вы в курсе ситуации, – полувопросительно сказал Врат Ладович.

– В общих чертах, – согласилось Радио. – Но необходимы подробности, если, конечно, мы и правда собираемся сотрудничать.

Сейчас Виктор Дарьевич абсолютно точно знал, какой взгляд скрывают темные очки. Взгляд, полный профессионального любопытства. Да что там – он давно привык ловить такой же в зеркале, когда мыл руки, задумавшись над рабочей проблемой. Ловить – и распознавать. Он встречал его и у голов своей гэбни, и у активных сотрудников за работой, и у Моли, терзающей в пальцах очередную бумажку. И в последний месяц – у Кристофа. Жадный, цепкий, требовательный.

Виктор Дарьевич начал говорить, опуская только то, что касалось изобретения Лавра Сандриевича. К делу это не относилось, да и правильно сказал Врат Ладович – кто поручится, что это не бред сумасшедшего. Рассказывать пришлось неожиданно долго – самому Виктору Дарьевичу уже казалось, что суть этой истории должен знать каждый помощник младшего дворника, столько в последнее время ее мусолили, невозможно просто. Радио слушало, не перебивая – все четверо прекрасно умели слушать, так же как наверняка умели превосходно говорить. Тишину в паузах, когда Виктор Дарьевич останавливался, чтобы перевести дух и упорядочить мысли, нарушало только легкое постукивание: Радио задумчиво выбивало негромкую дробь кончиками пальцев по столешнице. Наконец, история подошла к концу, и Лавр Сандриевич в белом халате убежал в Городище, оставив за спиной гостеприимный Медкорпус и труп медбрата в кустах.

– Любопытно, – сказало Радио.

– Даже очень.

– Мы бы сделали из этого радиопьесу.

– В трех частях.

– Или в четырех.

– С приглашенными звездами эфира.

– Был бы грандиозный успех.

– Правда, фаланги бы обиделись.

– Но кто спрашивает мнения фаланг.

– Нет, превосходный сюжет.

– И отличное изложение.

– Спасибо.

– От всего сердца.

– От нашей гэбни – вашей гэбне.

– Остался только один вопрос.

– Причем здесь мы?

И стекла темных очков засверкали вопросительно.

– Есть основания полагать, – суховато сказал Юр Карпович, – что между лицами более высоких уровней доступа возникли разногласия. И камнем преткновения стал наш пациент. Поэтому мы не можем обратиться ни к фалангам, ни к подчиненным им лицам. С другой стороны, возвращение пациента является вопросом государственной безопасности. Поэтому мы решили обратиться за помощью к нейтральной стороне, которая и осознает важность события, и не находится в прямом подчинении у фаланг.