Виктор Дарьевич был близок к тому, чтобы застонать от неловкости.
Идиот.
Дважды идиот.
Четырежды идиот.
На Врата Ладовича смотреть было жалко, хотелось отвести глаза. Когда твой протеже вот так без зазрения совести, без колебаний, из-за дурацких идей подставляет весь Медкорпус – это очень, очень неловко. Не хотелось бы Виктору Дарьевичу однажды оказаться на месте Врата Ладовича.
Поэтому он был очень рад, когда гэбня переместилась обратно в кабинет Врата Ладовича, чтобы обсудить положение дел. Подальше от Худошеева, которого оставили размышлять о своей судьбе. Судьба его была пока не определена, но про себя Виктор Дарьевич считал, что случай попался уже неоперабельный.
Врат Ладович тоже наверняка это понимал, так что вопрос Худошеева они на время закрыли, даже Валентин Ананьевич никаких комментариев вставлять не стал.
– Бюро Патентов сообщать надо, – сказал вместо этого Валентин Ананьевич, и желающих поспорить не нашлось. Что тут скажешь, если пациента под особым контролем упустили, следы его растворились где-то на улицах Столицы, и как его возвращать – дело еще не решенное.
– Надо-то надо, Валя, – пожевал губами Врат Ладович и взял из вазочки овсяное печенье. – Тут вопрос в том, как сообщать… Потому что положение у нас… так себе положение у нас.
Остальные головы гэбни подобрались и посмотрели на Врата Ладовича пристально. Врат Ладович был мастером бумажных дел, постиг науку крючкотворства не хуже медицинской. Виктор Дарьевич, например, сомневался, что когда-нибудь научится работать с документами так, как Врат Ладович. Оно и понятно – большинство вопросов по АХЧ решалось в Общей Терапии, всевозможную отчетность по Медкорпусу тоже в итоге составлял Врат Ладович. За его плечами были годы опыта и горы исписанных бумаг, и Моль из регистратуры при виде его томно вздыхала и закатывала подкрашенные синей тушью глаза.
– Если положение экстренное, – продолжал Врат Ладович, – то надо звонить, выбивать личный разговор и докладывать устно. Если вопрос не экстренный, а просто срочный…
– Как же не экстренный, – не выдержал Виктор Дарьевич. – Инженер со схемой летательного аппарата в голове сбежал непонятно куда!
– А ты вот, Витенька, готов ручаться, – прищурился Врат Ладович, – что схема на самом деле существует? Или не ты нам тут про параноидальный бред рассказывал?
Что правда, то правда. Не было у Виктора Дарьевича уверенности, где у пациента заканчивалось адекватное восприятие реальности и где начинался бред. Рисунок лопасти был – но что взять с того рисунка?
– Но если это все-таки правда…
– То эту правду, Витенька, нам знать не положено. Это не пятый уровень доступа. И даже не третий, сдается мне. О чем ты там с пациентом говорил – ваше с ним дело. Есть же у нас врачебная тайна и медицинская этика, в конце концов.
Гэбня скупо улыбнулась.
– И что у нас тогда остается? – Юр Карпович в задумчивости постукивал согнутым пальцем по нижней губе.
– А то, что сбежал у нас пациент, буйный. Которого нам Бюро Патентов направило на лечение. И не без помощи фаланг. Поэтому уведомить мы обязаны, конечно. Так и писать: числа такого-то пациент такой-то при содействии лиц третьего уровня доступа покинул территорию Медкорпуса, где находился на лечении в стационаре…
– А не рискованно, Врат? – Юр Карпович прищурился и подул на свой свежезаваренный чай. – Нам же прямым текстом сказали фаланг к больному не подпускать.
– Да тут куда ни кинь, везде рискованно… Но рекомендацию нам тогда дали устную. Грифов на досье его никаких не шлепали – хоть тут повезло. Так что, если по инструкции, должны мы такую филькину грамоту написать и отправить в канцелярию. Можно гриф «срочно» проставить, раз уж у Бюро заинтересованность в этом деле есть.
– И что нам это даст? – склонил голову к плечу Валентин Ананьевич.
– Время, – ответил Юр Карпович, и гэбня снова обменялась взглядами.
Конечно, гриф «срочно» обязывает канцелярию не задерживать у себя хоть прошение, хоть отчет, хоть жалобу. Но гриф грифом, а на дворе воскресенье. В канцелярии тоже люди работают, и половины этих людей сейчас на месте нет, потому что у них наверняка законный выходной. Вот, как у Виктора Дарьевича, между прочим, а он весь в делах и в мыле. Но в воскресенье сама атмосфера восстает против того, чтобы подрываться на каждую бумажку – а таких «срочных» бумажек Бюро Патентов приходили килограммы каждый день, можно не сомневаться. Как некоторые люди с легким ушибом или коликой в животе ложатся и начинают старательно умирать, так и некоторые служащие, был уверен Виктор Дарьевич, не могли не писать на верхний уровень всякой чепухи.
Да и Бюро Патентов должно же было хоть когда-то отдыхать. При этой мысли Виктору Дарьевичу почему-то представились удочки, крючки и четыре светлых панамы от солнца.
Конечно, документ от Медицинской гэбни должен был лечь на стол Бюро. Но была надежда, что не раньше понедельника.
– Это если фаланги никакую другую бумажку раньше не пришлют, – возразил Валентин Ананьевич, ковыряя пальцем оконную раму. Вечно Валентину Ананьевичу на стульях не сиделось, оккупировал подоконники и устраивался на них, втискивал длинное тело в оконный проем. – О том, как Медкорпус тайно держал у себя человека с информацией верхнего уровня.
– О такой удаче, Валя, я даже не мечтаю, – вздохнул Врат Ладович. – Такими дураками фаланг выставить даже нарочно не получится. Сразу всем стало бы ясно, кого тут Бюро Патентов оставило гения опекать, а кто влез на чужую территорию без санкции. Слишком хорошо, не бывает.
– Меня другое интересует, – медленно проговорил Юр Карпович, и у Виктора Дарьевича что-то екнуло внутри. Потому что Юра Карповича редко что интересовало в этой жизни, кроме самых тяжелых случаев и сложных операций. И чутье у него было феноменальное, современной наукой не объяснимое, и на памяти Виктора Дарьевича это чутье не подводило ни разу. – Если они такую бумагу напишут, тогда все понятно. А вот если не напишут?..
Повисло молчание. За словами Юра Карповича виднелась идея – крупная, неприятная до судорог, даже для тех, кто не любит фаланг по определению.
Потому что фаланги всегда должны подчиняться Бюро Патентов.
Потому что фаланги не могут утаивать информацию от Бюро Патентов.
Потому что, если это произошло, значит, где-то наверху произошел разлад, и Всероссийское Соседство страдает от поражения центральной нервной системы. Что будет с организмом, когда руки не слушаются команд мозга?..
Нет, недовольные всегда найдутся, в любой палате есть свой недовольный, но… Это как если бы Виктор Дарьевич начал скрывать результаты исследований от Валентина Ананьевича, потому что раздражает его привычка качать ногой. Даже думать о таком было очень неуютно. А значит, лучше было сосредоточиться на текущей проблеме.
– Значит, у нас сутки… – подытожил Виктор Дарьевич. – Как отыскать человека в Столице за сутки?
– Об этом наших агентов надо спрашивать, – скривился Валентин Ананьевич, у которого при виде любого человека с оружием резко вырастал уровень агрессии. – Этому-то их должны были учить!
Зазвонил телефон. Врат Ладович снял трубку и слушал, до Виктора Дарьевича долетали только шумы и пощелкивание.
– Не зря их учили, Валя, – сказал Врат Ладович, когда шумы и пощелкивание сменились короткими гудками и трубка вернулась на рычаг.
– Нашли? – в душе у Виктора Дарьевича всколыхнулась непрошеная надежда. Зря, зря, стоило уже понять, что с этим пациентом ничего не получается так просто, что мытарств не избежать и специально обученными людьми не обойтись.
– След нашли. Только ведет он, Витенька, в Городище.
По кабинету пронесся вздох.
И правда, более неудобного места для поисков Лавр Сандриевич выбрать не мог.
Городищем назывался новый район Столицы, где Бюро Патентов проводило архитектурные эксперименты и дошло в них до стройки многоэтажных домов – иногда даже в девять этажей! Поговаривали, что квартиры в таких домах выдавали не абы кому, а особо отличившимся. Чтобы там особо отличались. Тем более, поблизости постепенно вырастал какой-то объект, куда проникнуть можно было с уровнем доступа не ниже тринадцатого, а возле объекта периодически возникали, как грибы после дождя, лица с куда более высокими уровнями доступа. Что там такое строилось, Виктору Дарьевичу было неизвестно, но как-то сама собой приходила мысль, что особо отличившихся в Городище заселяли просто для того, чтобы им проще было до работы добираться.
