«Кровавая» развязка истории о «впавшем в отчаяние богаче» и счастливое завершение жизней двух покаявшихся и вернувшихся в лоно церкви «счастливых любовников» резко контрастируют с вполне жизнелюбивым и прагматическим духом основного повествования: молодые герои ЛК, подобно дону Карлосу, или удачно и выгодно женятся, или же, как дон Альваро Тарфе, по-книжному влюбляются и при помощи набора поэтических штампов восхваляют достоинства своих дам, впрочем, вполне земных, у которых есть свои физические недостатки, скажем, маленький рост, что в глазах влюбленного – не недостаток, а вот в глазах слушателя – Мартина Кихады, явно предпочитающего дам покрупнее, никак не достоинство… Правда, Мартину Кихаде – Лже-Кихоту – в отличие от обжоры Санчо, места на жизненном пиру не находится, даже в роли шута-буффона, к которой не без некоторого усилия приспосабливается авельянедовский Санчо, пристраивающий к этой же должности и свою супругу. В развязке ЛК Санчо – мадридский житель – даже выступает покровителем своего выпущенного на волю (как оказалось, ненадолго) господина, а в конце XXXV главы вдруг объявляющийся перед читателем собственной персоной повествователь обещает продолжение, героем которого будет именно Санчо-буффон: «Рассказ о событиях, выпавших на долю этой… четы (Санчо и его супруги. – С. П.), я откладываю до написания этой истории…» (XXXV, 675).
С первой же страницы ЛК Лже-Санчо, заставляющий вспомнить о знаменитых тирсовских gracioso, начинает доминировать над монотонно-тоскливым Рыцарем Утраченной Любви. Метапародируя (гротескно воспроизводя) сервантесовскую пародию на рыцарские романы, Авельянеда трактует донкихотский сюжет-ситуацию всего лишь как анекдотическую (и поучительную) историю (фабулу) о заслуженно-печальной участи много о себе возомнившего фантазера-безумца, сошедшего с ума от чтения рыцарских романов и романсов, забывшего о своих преклонных годах, физической немощи и уродстве и отправляющегося на рыцарский турнир в Сарагосу вслед за молодыми гранадскими кабальеро (да еще обряженным в дорогие доспехи одного из них).
Основным побуждением для нового выезда Лже-Кихота является стремление социально возвыситься. Его главная цель – «поехать ко двору короля Испании», где он обретет друзей «среди вельмож, герцогов, маркизов и графов, несущих службу при его королевском величестве…» (III, 427). Посему и герои, с которым он мысленно себя отождествляет, – это прежде всего персонажи национальной истории, такие как Фердинанд Арагонский или Фернан Гонсалес.
Главная черта Лже-Кихота – самовлюбленность («Наш славный идальго ехал настолько распираемый гордостью и тщеславием, что улица, казалось, была для него недостаточно широка» (XI, 480). Он – традиционный тип безумца, одержимого приступами безрассудного гнева, жертвой которых в первую очередь оказывается находящийся поблизости Санчо. В отличие от героя Сервантеса, лишь в течение первых глав ДК 1605 воображающего себя то одним, то другим рыцарем, но уже с начала второго выезда знающего «кто он есть» и видящего в героях рыцарских романов образцы для подражания (из коих иногда приходится и выбирать), Лже-Кихот от начала и до конца такого «личностного проекта» не имеет. Он полностью и всерьез отождествляет себя с героями самых разных «книг о рыцарстве» и с разными историческими лицами (зачастую с несколькими одновременно). Его сознание никак (в том числе по линии разум / безумие) не структурировано: рыцарские романы и романсы, Гомеровы поэмы и сочинения греческих и римских историков, староиспанские хроники и труды современников перемолоты в голове Мартина Кихады в бессмысленный перечень имен, превращены в начинку, требуху, фарш… И спутницу в своем путешествии ко двору, которую он и его спутники находят в лесу раздетую и привязанную к дереву, наподобие дочерей Сида, герой Авельянеды (де Наваррете?) выбирает себе под стать – Барбару Резаную, прославленную в округе торговку требухой, даму легкого поведения и сводню, – которую воображает королевой Сенобией и обряжает в платье красного цвета.
Пользуясь своим положением «королевы Сенобии», Барбара пытается и Санчо поставить на место, точнее, на один уровень с собой… Но Санчо остается хозяином положения. Он распоряжается деньгами сеньора, вполне отдавая себе отчет в его умственном состоянии, не так уж много разговаривает с ним, зато охотно и почти на равных общается с разного рода знатными господами, которые принимают забавную пару ряженых в своих домах, наслаждаясь болтовней оруженосца.
В сопровождении Барбары герои Авельянеды добираются до Сигуэнсы, где в тюрьму (повторяя участь сеньора) попадает уже Санчо, посланный идальго развешивать на городских улицах листки с вызовом на дуэль. И дальше – в финале Шестой части с вариациями воспроизводится сюжет Пятой – за Лже-Кихота вступаются двое местных молодых кабальеро, а коррехидор пользуется случаем получить свою порцию веселья от общения с безумцем.
Наконец, Седьмая часть переносит действие сатиры в средоточия барочной культуры – в университетский город, в театр, в столицу. Несопоставимость подлинно-игрового, отстраненно-разумного отношения к жизни человека-актера и жалких выходок одержимого манией безумца – одна из основных тем Седьмой части, в которой Лже-Кихот на постоялом дворе при въезде в Алькала-де-Энарес встречается с труппой странствующих комедиантов и вторгается в репетицию пьесы Лопе. И далее, уже въехав в город, он нарушает ход театрализованного студенческого шествия по главной улице Алькала, едва не оказываясь жертвой гнева его участников (его спасает хозяин труппы, случайно оказавшийся поблизости).
На улицах Мадрида Лже-Кихот и Санчо вновь выступают как нарушители общественного порядка, которых от гнева городских властей спасает лишь следующая за ними по пятам молва, да намерение сильных мира сего поразвлечься созерцанием выходок свихнувшегося ламанчца и общением с его слугой, все более и более входящим в роль придворного шута. Поэтому основное действие ЛК переносится с улицы – в дом, точнее в дома мадридской знати, где разыгрывается как спектакль, сопровождающий свадебные приготовления.
В целом «Лже-Кихот» – не сухое нравоучительное сочинение, созданное контрреформационно настроенным клириком, как то считал Ст. Джилмен, но и не порнографический роман, как то представлялось М. Менендесу-и-Пелайо, хотя скабрезностей в нем предостаточно. Это – текст, парадоксально сочетающий в себе карнавальный антураж и проповедь аскезы, натуралистически трактованные физиологические мотивы (обжорство, пьянство, совокупление) и неприятие мирской греховной жизни. Авельянеда ничтоже сумняшеся соединяет идеал праздного и праздничного времяпрепровождения молодого аристократа и проповедь монастырского затворничества, поклонение Деве Марии и женоненавистничество, изобретательную игру слов и риторическую тяжеловесность, натурализм и консептистскую загадочность стиля…
Но это типично-барочное сопряжение противоположностей не свидетельствует о противоречивости миросозерцания автора (авторов) ЛК или же об их «колеблющемся», «мерцающем» восприятии реальности, которое А. Кастро находил в творчестве Сервантеса, и, тем более, о «перспективистском», многоракурсном изображении мира и человека в мире, в которых Авельянеда не находит ничего загадочного, точнее неразгадываемого. Он оценивает своего Дон Кихота вполне однозначно – как общественно-опасного человека, нарушителя социального порядка, требований этикета и «хорошего вкуса». Несмотря на свое происхождение и богатство, герой Авельянеды – существо асоциальное. «Этот Дон Кихот, замкнувшийся в своем безумии, подчеркивает непреодолимую пропасть между человеком как индивидуумом и миром, бессмысленность какого-либо индивидуального деяния… – писал о Лже-Кихоте Ст. Джилмен, – этот Дон Кихот… существует в одиночестве, сопоставимом, по крайней мере по своим истокам, с одиночеством величайших барочных художников»41.
Действительно, в ЛК звучит множество речей и разговоров, но нет подлинного диалога (еще раз: Лже-Кихот и Санчо не столь уж часто беседуют друг с другом), нет диалогизма – как допущения возможности существования двух и более «правд» (мнений), двух и более точек зрения на один и тот же предмет. Так как автор – авторы – ЛК знают, что есть истина, а что – ложь, что – реальность, а что – заблуждение, творимое игрой воображения, ничем не ограничиваемым полетом фантазии. Истина открыта Церкви и ее служителям, которые сообщают ее в дозированной и доступной форме простым смертным, взывая к их разуму и рассудительности. Томистский разум – против духа свободы, которой пронизан роман Сервантеса, свободы как всеобщей (карнавальной), так и личностной (права человека на выбор своего жизненного пути и на самопознание), свободы познания и свободы вероисповедания: в этом – суть противостояния ДК 1614 и сервантесовского романа как двучастного целого, противостояния, которое выходит далеко за границы эстетических споров о «новой комедии» и столкновения писательских самолюбий.
