Марго огляделась с легким недоумением. Она стояла в углу обширного патио, сильно вытянутого в длину, но и ширины немалой, разделенного надвое протекавшим посередине узким каналом… то есть это был, разумеется, бассейн, вода в нем стояла недвижно, отражая растущие по сторонам апельсиновые деревья, густо усыпанные оранжевыми крупными плодами. Дальше шла галерея, охватывавшая увенчанное темно-голубым небом открытое пространство чередой резных арок, опиравшихся на короткие тонкие колонны. Стены за арками в верхней части были покрыты сплошным узором, замысловатым, но бессодержательным, в нижней же многоцветными, больше в сине-желто-оранжевой гамме, азулехос… Это слово потянуло за собой свежее еще воспоминание: дворец Педро Жестокого в севильском алькасаре. Только здесь не бродили разношерстные туристы с непременными фотоаппаратами, реже видеокамерами, то и дело нырявшие в смежные помещения, довольно унылые, чаще без окон, темные и голые. Возможно, в стародавние времена, когда они были обставлены, украшены… Вот! Что крылось за стенами, Марго не видела, но в галерее там и сям лежали подушки, обтянутые золотой парчой, стояли низкие сандалового дерева… почему сандал, откуда?.. столики, уставленные блюдами с неизвестными кушаньями. На подушках сидели смуглые мужчины в белых одеждах… разумеется, теперь все в белых одеждах, если не в буквальном смысле слова, то в переносном… а меж ними скользили полуобнаженные девицы в шароварах и лифчиках, все, конечно, золотое или, по крайней мере, позолоченное, сверкающее, скользили, томно выгибали спины и усердно трясли мускулами голых животов, звучала и музыка, заунывная, чуждая. Марго вгляделась в сидевших за ближним столиком, вытаращила от изумления глаза, потом догадалась. Лица и руки, то, что не было скрыто под одеждой, выглядело… Словом, пирующих граждан уродовали неровные, смыкающиеся концами или краями шрамы, словно людей этих собрали из кусков. Не иначе террористы-смертники. Глаза у ребят были тоскливые, почему, угадать нетрудно, наверняка всякие там арабески и изразцы им до лампочки или до бомбочки, интересуют их полуголые дамочки, а ведь согласно их символу веры гурии в раю всегда остаются девственницами, награда же блаженным – собственные праведные жены… ой-ой-ой! Знали бы они об этом на грешной земле… Собственно, для прирожденного убийцы награда – самоубийство… Любимый лозунг человечества «убей врага» на самом деле неоднозначен, во все времена человеческие существа различались по отношению к его составляющим, если часть их с воинственными воплями и разнообразным оружием в руках плясала вокруг глагола, ибо главное для таких убить, а враг всегда найдется, то более умеренные настороженно толпились вокруг существительного, убить следует врага, а коли его нет, можно и воздержаться. Но хотя вторых – надо надеяться! – больше, тон всегда задавали первые, либо их невольные помощники, которые ищут врага не только для себя, но для всех, ибо без как-то неудобно, вдруг все разбредутся, начнут, как те кошки, ходить сами по себе, что опасно и чревато, – да и неуютно человеку выпадать из массы, неуютно самому, а уж тем, кто за веревочки дергает… Впрочем, чтобы всех постричь под одну гребенку, не обязательно даже врага искать, можно, например, детишек, сколько их есть, посадить за «Гарри Поттера» в книжном виде, а лучше экранном, сами потом в парикмахерскую побегут… А лучше совместить, так, чтобы и враг имелся, и плюс нечто как бы красиво-благородное, например, неверные и Гроб Господень… Любопытно, что, покрутившись, покрутившись, колесо истории повернулось туда же, где было лет эдак тысячу назад, почти по советскому учебнику с его спиралью истории, на другом уровне и как бы в зеркальном отображении, вместо Крестовых походов теракты, примитивные убийства без взятия твердынь и водружения флагов… Да и суть войны другая, поскольку идет она не между христианами и мусульманами, а между какой-никакой, но свободой и духовным рабством. Ибо что есть религия, если не духовное рабство… но только, Марго, не надо говорить об этом вслух, а то съедят, если не христиане с мусульманами, то политкорректяне – суд, штраф, отсидка, не трогай! Не трогай верующих, неверующих, голубых, зеленых, красных… Впрочем, красных можно, красных и изобретенные ими, окрашенные большей частью в тот же или близкий колор миры, от багрового военного коммунизма до розового коммунистического рая… подозрительно смахивающего, черт побери, на любимый потребительский, что не так-то и странно, если вспомнить его единственный неотъемлемый признак. В студенческие годы она активно стремилась дознаться у растерянных преподавателей, из чего состоит коммунизм, кроме как лозунга «от каждого по способностям, каждому по потребностям», но те ничего более добавить не могли. А коли так… Правда, коммунистическому раю долженствовало расположиться на земле, а не в небесах, но если капиталистическому потребителю положен отдельный райский уголок и за облаками, почему бы не быть таковому и для коммунистов? И вообще для всякой категории граждан. Дадим каждому по участку, так сказать, райку, ну не буквально каждому, но раз уж есть, к примеру, достаточно обширная агломерация, где воют динамики и машут в экстазе руками девочки-мальчики, свихнувшиеся на почве тяжелого рока, почему бы не иметься и небольшому анклаву, в котором ставят «Аиду» с Джильи и Канильей? Нетрудно вообразить и рай для писателей: лавровые венки, фимиам, высокие постаменты, на которых, жадно вдыхая ароматный дым, стоят в позе Ленина или на худой конец Августа офимиамленные счастливцы, а вокруг сидят во множестве читатели с книгами… это, бесспорно, ангелы с крыльями, ибо иных любителей литературы ныне взять неоткуда… впрочем, вечность – понятие бессрочное, почему бы не заглянуть в прошлый, а лучше позапрошлый век, когда не было кино, телевидения и так далее… правда, и это ненадолго, даже если собрать народ из всех предыдущих столетий, почитав теперешних писателей, они быстренько пересмотрят свое отношение к литературе… Ладно, это все ерунда, вот представить рай для красных сложнее, не трудармии же должны по нему маршировать?.. А почему, собственно, нет? Марго вспомнила прочитанные в перестроечные времена в одном из толстых журналов излияния некой старой большевички, мол, они и в ГУЛАГе строили социализм, такие экземпляры с радостью вольются в ряды трудармий и будут с песнями и плакатами топать в строю к месту работы, на лесопосадки, к примеру, или, наоборот, на вырубку посаженного, – можно ведь совместить, одни сажают, другие следом рубят, – главное, процесс идет, а результат ничем не отличается от общечеловеческого: производится мусор…

Алькасар, между тем, давно исчез, а жаль, тепло, синее небо, апельсины… Она снова вспомнила Севилью, город апельсиновых садов, аллей, скверов, везде, везде росли раскидистые деревья, увешанные оранжевыми шарами, волшебное зрелище, она все снимала их на камеру, вблизи, издали, никак не могла угомониться. И, удивительно, никто их не трогал, казалось бы, срывай и ешь, тем более что в магазине апельсины стоили отнюдь не гроши, но нет, они шлепались на тротуары и лежали, пока их не сгребали в кучи и не загружали в свои машины мусорщики. Они с Михкелем смотрели и смотрели, наконец, однажды не удержались и, оказавшись в достаточно укромном месте, сорвали соблазнительный плод, сорвали и там же съели. Точнее, пытались съесть, но не смогли, апельсин оказался горьким.

В томографе было нечто космическое. Никогда прежде встречаться с этим агрегатом Марго не доводилось, и при первом взгляде на него в памяти почему-то всплыли кадры телепередач с МКС: переборки цвета слоновой кости, мигающие огоньки на пульте и плывущие по воздуху астронавты. Тут, однако, в отличие от тесных отсеков станции было просторно, даже слишком, аппарат стоял в центре большого пустого зала. Может, нездешнее впечатление создавалось толстенным металлическим кольцом, сквозь которое скользило взад-вперед водруженное на широкий поддон человеческое тело, в данном случае, ее собственное? Перед тем ей, конечно, ввели контраст, тощая, чересчур юная, на ее взгляд, девица долго щупала ей руку, правую, ибо локтевая вена на левой, где она некогда просвечивала под самой кожей, ныне утонула в отечных тканях. На правой она была изначально запрятана глубоко и далеко, но шустренькая, как оказалось, медсестра нашла-таки подходящий сосудик где-то на запястье и попала с первого захода; Марго мысленно ее одобрила, не вслух, ибо уже имела некоторый опыт общения с персоналом, то бишь попробовала высказаться на эту тему при первой сдаче крови, в контексте, кстати, абсолютно положительном, но немолодая сестра, ту операцию осуществлявшая, посмотрела на нее пренебрежительным взглядом сытого удава, ходят, мол, тут всякие и осмеливаются рассуждать о вопросах, в которых некомпетентны совершенно. А еще раньше, до того, как водворить на поддон и вообще впустить в святилище, ей велели скинуть в крохотном предбаннике обувь… естественно, странно, что этого не требуют еще в холле больницы… и снять бюстгальтер, чего делать не пришлось, поскольку носила данный предмет гардероба Марго только летом и то не всегда, а зимой, то есть девять-десять месяцев в году, учитывая эстонский климат, обходилась без, – несмотря на не очень уже юный возраст, грудь у нее сохраняла форму и в упаковке не нуждалась… А если б даже и нуждалась, она бы, наверно, все равно ходила как есть, и немало в этом были бы повинны этой упаковки производители, ибо уже много лет все бюстгальтеры, которые только можно было отыскать в магазинах, содержали в качестве главного компонента отвратительные полукруглые железяки, впивавшиеся в тело и натиравшие кожу. А без оных железяк лифчиков просто не существовало, такова униформа, и всем положено ходить в ней, во всяком случае, в Эстонии, где поход по дамским отделам магазинов создает впечатление, что полмиллиона здешних женщин одевает и обувает одна-единственная фабричка, штампующая свои замечательные изделия в захудалой китайской деревеньке, где и сотни тысяч жителей не наберется…