Естественно, что сегодня вместе с новой контрэлитой должна родиться и новая контркультура, которая противостоит господствующей культуре как беспощадная пощечина глянцевому гламуру. Появится ли она в ближайшее время как атрибут контр-элиты? Пока только процветает «перфоманс», что в переводе с английского означает «представление», который можно отнести к одному из проявлений контркультуры. Противники перфоманса называют его «незаконным сыном искусства». Незаконным потому, что «внутри себя он не имеет собственного положительного смысла, как не имеет никакой художественной ценности. Вся суть перфоманса состоит в активном воздействии на публику – в воздействии шокирующем, разрушающем устойчивые смыслы. Следовательно, задачи и характер перфоманса или инсталляции как форм «актуального искусства» априори не могут быть ни наивными, ни бессознательными»6. Однако прилепить Христу вместо его головы личину Беса еще не означает совершить революцию в сознании.
Против этого резко выступает Максим Кантор, который утверждает, что корпоративное общество с его постмодернистским клиповым сознанием способно только порождать инсталляции. «Надо вернуть человеку человеческий образ вместо этой раздробленности, рассказиков ни о чем, реплик дня. Вместо всего этого пестрого и пустого – вернуть большую художественную форму. Во всех видах искусства». Это и составит ядро новой контркультуры.
Но тут впору задать себе еще один вопрос: является ли новая контрэлита «лучшей из себе подобных», или она представляет собой политических маргиналов, отрицающих существо и любые формы истеблишмента?
В свое время американец А. Гелла в книге «Интеллигенция и интеллектуалы» (1976), характеризуя интеллигенцию, на мой взгляд, дал хороший ориентир для обозначения контрэлиты, или элиты развития. Он считал основным признаком конституирования интеллигенции ее предназначение – бороться за фундаментальные социополитические изменения и помощь в освобождении низших классов, молодых наций от их экономической и культурной бедности и социально-политического угнетения7. И классифицировал имеющиеся представления об интеллигенции на семь групп: 1) классическая интеллигенция России и Польши конца XIX – начала XX в.; 2) интеллигенция межвоенного периода (1920–1940) в Венгрии и Чехословакии; 3) часть наиболее образованного и гуманистически ориентированного среднего класса Запада; 4) большие социальные группы в социалистических странах, которые носят название трудящейся интеллигенции; 5) образованная страта в новой Африке и Азии, конкурирующая с национальной буржуазией в борьбе за лидерство; 6) зарождающаяся группа диссидентов и частично революционной интеллигенции, которая в течение 60–70-х годов начала появляться внутри процветающих обществ; 7) небольшие группы диссидентов в Советском Союзе, Польше и Чехословакии.
Выделив 2, 3, 4-ю группы в один тип, он категорически отказался назвать их интеллигенцией, отдав предпочтение второму типу, а именно: 1, 5, 6 и 7-й группам. Причина одна: интеллигенцией он назвал отдельную социальную страту, отчужденную от своего собственного общества, читай: правящей политической элиты, чувствующую ответственность за моральное лидерство, объединенную ценностями, общими для всего человечества. С этой точкой зрения, контрэлита явно не часть правящей политической элиты, поскольку она отчуждена от нее. Но сказать, что это не элита вовсе, тоже нельзя, ведь она несет в себе благородные идеи более справедливого переустройства мира, прекрасно образованна, воспитанна и готова жертвовать собой ради общего блага и лучшего общего порядка. Об этом свидетельствуют соцопросы участников протестных движений на Болотной площади и проспекте Сахарова.
С контрэлитой и контркультурой тесно соседствует понятие «критика». Как деятельность «критика является естественным и необходимым проявлением жизнедеятельности людей, специфической формой их активного отношения к явлениям социальной действительности»8. Критическая деятельность, рассматриваемая как форма социального отрицания, выполняет функции преобразования стабилизации по отношению к своему объекту, является способом саморегуляции, саморазвития социальных систем, выступает одновременно как процесс самокритики, присущий человеческому сообществу.
Без социальной и политической критики (самокритики) невозможно развитие общества. Она была и остается мощным средством общественного контроля, орудием социально-политических перемен. «Видеть несправедливость и молчать – это значит, самому участвовать в ней», – говорил Жан-Жак Руссо, которого прозвали философом революции, но который всегда с ужасом думал о всяком насильственном перевороте в государстве. Он, как и многие другие интеллектуалы, сражался с несправедливостью по-своему – с точки зрения размышляющего и протестующего разума. А немецкий идеолог левогегельянства Б. Бауэр предложил в 30–40-х годах XIX в. понятие «критически мыслящая личность». Развивая идею Гегеля, что если революционизировать царство идей, то действительность не устоит, он прямо предлагал возложить задачу критики общественных институтов на «критические личности», обладающие высокоразвитым индивидуальным самосознанием и потому способные взять на себя функции носителей общественного идеала и борцов за его осуществление. (Масса же, отягощенная материальными заботами по поддержанию своего существования, этого сделать не может.) В России эти идеи повлияли на теоретическое самосознание лидеров русского народничества, став составной частью социальной философии П.Л. Лаврова и Н.К. Михайловского9, считавших, что именно критически настроенная личность, в силу своего нравственного убеждения в справедливейшем, может творить историю. Их доктрина «хождения в народ», как и позже идея европейских коммунистов строить партию, которая должна изменить мир, в общем продолжает мысль о сознательной и критически настроенной организованной общественности – контрэлите, способной поднять народ и перестроить действительность.
Если говорить о состоянии нашей политической критики, то по основным каналам телевидения и тиражной прессы в основном раздается зубодробительная критика нашего прошлого, в частности социалистических и радикально либеральных идей эпохи М.С. Горбачёва, Б.Н. Ельцина, а также неконструктивная критика правления Путина–Медведева, в основном отмеченная лозунгами-обзывалками и криками «долой!». Нет глубокого анализа и конструктивной критики текущей политики и, самое главное, нет интересных альтернативных стратегий будущего развития России.
Возьмем, к примеру, программу кандидата в мэры Москвы Алексея Навального, которого причисляют к лидерам новой контрэлиты. В ней нет ничего нового по сравнению с программами других кандидатов и старой политической элиты: «Москве нужны полная прозрачность всех решений, подотчетность власти гражданам и победа над коррупцией. Именно благодаря этому удастся высвободить огромные ресурсы, которые позволят решить ключевые проблемы нашего города». И далее в качестве извинения за банальность идей: «Проблемы Москвы и пути их решения настолько очевидны, что многие кандидаты обещают одно и то же. Среди них надо выбрать того, кто не обманет избирателей. Власть показала, что может только обещать»10.
Вместе с тем нельзя сказать, что контрэлиты в России не существует. Она формируется на наших глазах, и для этого есть реальные основания. В России после 20 лет трансформации политической системы появилось новое поколение россиян, или «новый народ», со своим представлением и отношением к традиционным ценностям, в том числе и политическим, которые сосуществуют с прежним народом, имеющим другие представления о социальной и политической норме. В связи с этим назрел вопрос не только о новом широкомасштабном проекте развития страны, но и о совмещении традиций и новаций в системе ценностей этих двух «народов». От его решения зависит либо развал российского сообщества и страны в целом, либо их обновление (известно, что когда новации достигают более 50% в соотношении с традициями, происходит распад прежних сообществ).
