Но Запад и не мог рассчитывать на то, что классические приемы геополитики так легко уйдут в прошлое. Крах Советского Союза был истолкован в корне неверно: речь шла об идеологическом триумфе либеральной капиталистической демократии над коммунизмом, а не о том, что жесткий режим отжил свой век. Китай, Иран и Россия так и не смирились с геополитическим порядком, сложившимся после «холодной войны», и предпринимают все более активные попытки его разрушить. Процесс не будет мирным и, независимо от того, преуспеют ли в этом ревизионисты, их действия уже подорвали баланс сил и изменили динамику международной политики.

Когда закончилась «холодная война», многие американцы и европейцы, по всей видимости, думали, что наиболее жгучие геополитические вопросы в принципе решены. Оставалось несколько относительно менее значимых проблем, таких как раздираемая противоречиями бывшая Югославия и палестино-израильский конфликт. Границы, военные базы, борьба за национальное самоопределение и раздел сфер влияния перестанут, как они полагали, быть важнейшими проблемами мировой политики. Людей нельзя винить в том, что им свойственно надеяться. Подход Запада к реалиям мира после биполярного противостояния был разумным. Вообще трудно представить, как обеспечить стабильность, не отказавшись от геополитического соперничества в пользу либерального миропорядка. Однако на Западе часто забывают о том, что сам этот проект базируется на геополитическом фундаменте, заложенном в начале 1990-х годов.

Реалии тогдашней Европы включали объединение Германии, распад Советского Союза, интеграцию государств бывшего Варшавского договора и республик Балтии в НАТО и Евросоюз. На Ближнем Востоке это доминирование суннитских держав – союзниц США (Саудовской Аравии, государств Персидского залива, Египта и Турции) и взаимное сдерживание Ирана и Ирака. В Азии – безоговорочное господство Соединенных Штатов, имевших договоры о безопасности с Японией, Южной Кореей, Австралией, Индонезией и другими странами региона.

Такое положение отражало тогдашнее соотношение сил, и оно оставалось стабильным, пока эта расстановка не менялась. К сожалению, многие наблюдатели ошибочно восприняли геополитические условия, временно сложившиеся в начале 1990-х годов, и окончательный исход идеологической борьбы между либеральной демократией и советским коммунизмом как единое целое. Знаменитый тезис политолога Фрэнсиса Фукуямы о том, что с завершением «холодной войны» наступил «конец истории», касался идеологии. Но для многих распад СССР означал не только прекращение идеологической борьбы человечества, но и финал геополитики.

На первый взгляд, такой вывод представлялся экстраполяцией аргументов Фукуямы, а не их искажением. В конце концов идея конца истории вытекала из геополитических последствий идеологической борьбы со времен немецкого философа Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, который сформулировал ее в начале XIX в. По мнению Гегеля, битва при Йене в 1806 г. положила конец войне идей. Для Гегеля полный разгром прусской армии Наполеоном в результате короткой кампании символизировал триумф Французской революции над лучшей армией предреволюционной Европы. Это означало конец истории, утверждал Гегель, потому что в будущем только государства, перенявшие принципы и методы революционной Франции, будут способны соперничать и выживать.

В приложении к реалиям постбиполярного мира аргумент был истолкован в том духе, что в будущем, чтобы сохранять способность к конкуренции, государства должны перенять принципы либерального капитализма. Закрытые коммунистические общества типа СССР явили полное отсутствие творческой инициативы и неспособность развернуть эффективное производство. Поэтому они не смогли соперничать с либеральными государствами ни в экономическом, ни в военном отношении. Их политические режимы оказались непрочными, поскольку либеральная демократия – единственная форма общественного устройства, обеспечивающая свободу и человеческое достоинство, столь необходимые для поддержания стабильности современного общества.

Чтобы успешно бороться с Западом, нужно уподобиться ему, но тогда возникает риск превратиться в слабое пацифистское общество, не готовое вообще ничего отстаивать. Поэтому угроза миру может исходить только от «государств-изгоев», вроде Северной Кореи, но, хотя у них достаточно воли, чтобы бросить вызов Западу, устаревшая политическая и социальная структура не позволит им подняться выше уровня простого раздражителя (если, конечно, они не обзаведутся ядерным оружием).

Таким образом, бывшие коммунистические государства, включая Россию, оказались перед выбором. Они могли запрыгнуть на подножку уходящего экспресса модернизации и стать либеральными, открытыми и миролюбивыми, а могли продолжать держаться за свое оружие и свою культуру и смотреть, как их обгоняет весь остальной мир.

Вначале казалось, что это сработало. История закончилась, фокус сместился с геополитики на развитие экономики и ядерное нераспространение, в международной политике на первый план вышли такие вопросы, как изменение климата и торговля. В совокупности «закат геополитики» и «конец истории» открывали перед Соединенными Штатами заманчивые перспективы: меньше вкладывать в международную систему и больше от нее получать. Можно было сократить военные расходы, урезать ассигнования Госдепартаменту и уделять меньше внимания внешней политике – а мир все равно оставался бы процветающим и все более свободным.

Такое видение казалось привлекательным и либералам, и консерваторам. Администрация Билла Клинтона сократила бюджеты Пентагона и Госдепа и с трудом убедила Конгресс продолжать выплачивать взносы в ООН. В то же время политики полагали, что международная система станет более прочной и всеобъемлющей, продолжая при этом отвечать американским интересам. Республиканские неоизоляционисты, в частности бывший член Палаты представителей от Техаса Рон Пол, утверждали, что, учитывая отсутствие серьезных геополитических вызовов, Соединенные Штаты могут существенно сократить расходы на военные нужды и международную помощь, продолжая получать выгоду от глобальной экономической системы.

После 11 сентября 2001 г. президент Джордж Буш-младший строил внешнюю политику, рассматривая в качестве единственно опасных оппонентов ближневосточных террористов. Поэтому он начал против них длительную войну. В некотором отношении казалось, что мир вернулся в поле истории. Но представление администрации Буша о том, что демократию можно быстро перенести на Арабский Ближний Восток, начиная с Ирака, свидетельствовало о глубокой вере в американскую фортуну.

Президент Барак Обама исходил из убеждения, что «война против терроризма» чрезмерно раздута, история действительно закончилась и, как и во времена Клинтона, приоритетом является распространение либерального мирового порядка, а не классические геополитические игры. Администрация сформулировала амбициозную повестку дня по поддержанию этого порядка: противодействие стремлению Ирана получить ядерное оружие; урегулирование палестино-израильского конфликта; глобальный договор об изменении климата; масштабные торговые соглашения в Тихоокеанском регионе и в Атлантике; договоры по контролю над вооружениями с Россией; налаживание отношений США с мусульманским миром; продвижение права на однополые браки; восстановление доверия европейских союзников и прекращение войны в Афганистане. Обама планировал значительно сократить военные расходы и уменьшить вовлеченность в дела ключевых регионов мира – Европы и Ближнего Востока.

Все эти благие намерения вот-вот пройдут проверку. Спустя четверть века после падения Берлинской стены мир выглядит менее постисторическим. Об этом говорит противостояние между ЕС и Россией по поводу Украины, в результате которого Москва присоединила Крым; активная конфронтация Китая и Японии в Восточной Азии; межрелигиозные конфликты как элемент международного соперничества и гражданские войны на Ближнем Востоке. Разными способами и с разными целями Китай, Иран и Россия пытаются пересмотреть итоги политического урегулирования коллизий «холодной войны».