Касаткин и Ящиков важно пыжились. Касаткин даже многозначительно кашлянул в свой грязный кулачок.
- Я здесь митинг разводить не собираюсь, - продолжал Цымбал, - но факт хорошей работы отметить должен и требую, чтобы в ближайшую неделю, равняясь на семерку, все выполнили сезонную норму. Касаткина и Ящикова премирую каждого велосипедом, которые присланы нам из штаба армии.
- Это называется: ценный подарок командира! - внушительно заметил Козырев.
Красота! - внезапно закричал кто-то из ребят, нарушив торжественную атмосферу вручения ценных подарков.
- Это еще что? - строго спросил Цымбал. - Какая красота имеется в виду?
- Обед везут прямо в поле!
Подъезжала подвода, на которой среди термосов важно возвышалась Лукерья. За ее спиной стояло нечто подобное трехведерному пузатому бочонку.
- Очень кстати, Лукерья Тимофеевна! Потрясающе кстати! - приветствовал Козырев стряпуху. - Ваш сынок благодарность от командования получил. За отличную службу. И велосипед к тому же, который решительнейшим образом украсит ваше домашнее хозяйство.
- Ишь ты! Благодарность? Велосипед? За какие же такие отличия? спросила Лукерья, не очень веря Козыреву, и спрыгнула с телеги. - За ум, что ли, взялся?
- Сезонную норму выполнил, - объяснил ей Цымбал.
- Ну вот уж тогда действительно кстати я подъехала! Аккурат пиво в том бочонке. По случаю успехов на картофельном фронте Маргарита Николаевна велела наварить. Вези, говорит, трактористам. Пейте, ребятки!
Содержимое бочонка не слишком походило на пиво, но было оно густое, пенистое и имело довольно приятный вкус. Пили его не торопясь, смакуя. Хвалили. Лукерья сидела возле бочки и, подперев пальцем щеку, затуманенными глазами смотрела то на одного, то на другого, то на третьего. Чувствительная по натуре, она и в эту минуту была склонна всплакнуть и, как ни удерживалась, стыдясь мужской компании, нет-нет да и смахивала набегавшую слезу.
- Ну что вы, Лукерья Тимофеевна! - заметив это, сказал Козырев. - Сыну вашему поощрение, а у вас - слезы. Давайте-ка чокнемся с вами да выпьем! Он до краев наполнил пивом большую кружку, поднес ее Лукерье.
- Такая уж душа бабья. - Лукерья утирала глаза жесткой ладонью. - То с горя, то с радости... И народ-то вы больно душевный: что ни свари, всё хвалят. А и за что хвалить? Не за что. Разве ж я бы вас в другое время такими кушаньями потчевала, сыночки!
- Отвоюем, разобьем Гитлера, вот тогда и придем, - сказал Бровкин. Угощай, дескать, тетка Луша.
- Поскорей бы! А уж угощу!..
- Да с сыном-то, с сыном чокнись, мать! - снова сказал Бровкин. Именинник он у тебя!
- Нектарчик приемлете?
За спинами пирующих раздался хрипловатый знакомый голос. К трактористам подходил начальник милиции Терентьев, с ружьем на плече и с раздувшейся кожаной сумкой у пояса.
- Это что же у вас? - спросил он, с интересом заглядывая в кружки. Не пивко ли?
- Оно самое, товарищ Терентьев, - ответил Цымбал. - Лукерьи Тимофеевны приготовления!
- За ее здоровьице, значит? - Терентьев положил ружье на землю и присел возле бочки. - Только, я извиняюсь, пиво из жестянок пить - это все равно что портить. - Он раскрыл свою сумку, порылся в ней, оттуда выпорхнуло несколько серых пушинок, и извлек зеленую глиняную кружку. - Вот настоящий сосуд для пива!
Кружка была наполнена, и Терентьев окунул усы в переливавшуюся радугой желтоватую пену.
- С охоты? - спросил Иго Козырев.
- Подстрелил парочку кряковых. Только, чур, молчок! - Терентьев понизил голос. - Чтоб Яков Филиппович, ни-ни, не узнал!
- Один Яков Филиппович тебе страх, а мы уж вроде и не люди. - Лукерья ядовито поджала губы. - А мы тоже тебе скажем, товарищ Терентьев, хоть ты и начальник: не дело, скажем, делаешь. Занятиев тебе других нету, что ли? Ежели силушку некуда девать, шел бы баржу грузить.
- Лукерья Тимофеевна!
- Сорок два года Лукерья Тимофеевна! И не топырь усов, не пугай глазищами. Правильно говорю. Ребятишки и те свои забавы бросили, работают наравнях со взрослыми. А ты будто помещик - все с цацками... Война идет, бесстыдные твои глаза!
Смущенный и раздосадованный, Терентьев хотел было уже распрямиться во весь рост, распушить усы и ответить что-нибудь такое, на что у Лукерьи и слов бы не нашлось. Но выполнить свое грозное намерение не успел.
По тропинке в сопровождении Лукомцева и Маргариты Николаевны быстро шагал Долинин. Терентьев просительно посмотрел на Лукерью, но она сидела, сурово поджав губы, и не оборачивалась в его сторону.
- Принимайте гостя, - сказал Долинин, подходя.
Лукомцев поздоровался и, заметив стоявших навытяжку
Бровкина с Козыревым, подошел к ним.
- Ну как, не обижают вас тут?
- Что вы, товарищ полковник! - ответил Козырев. - Окружены всенародной заботой. Пивом вот поят.
- Товарищ полковник, отведайте, - поднесла кружку Лукерья Тимофеевна.
- А без тебя такое дело, как вскрытие бочки с пивом, обойтись, конечно, не могло? - шепнул Долинин Терентьеву, пока военный гость прихлебывал из кружки и одобрительно кивал головой.
- Почему не могло? Могло, Яков Филиппович. Случайно зашел. Вижу, толпа... Что такое, думаю. И зашел.
- Опять с ружьем? Что-то подозрительно.
Терентьев снова искоса взглянул на Лукерью. "Эх, продаст, холера-баба!" - думалось ему, и в голову не приходило ничего такого, что помогло бы выпутаться из трудного положения.
Отведав пива, командир дивизии разговорился с трактористами, рассказал им о недавних боях, сообщил, между прочим, что Бровкин с Козыревым взяли двоих пленных, воевали умело и храбро и за это представлены к наградам.
Ни Бровкин, ни Козырев никогда и словом не обмолвились в колхозе о своих подвигах - все больше укоряли друг друга за какие-то старые и новые грехи. Если же и пускались в воспоминания, то о жизни довоенной, о работе на заводе. А Бровкин еще и о первой мировой войне не прочь был порассказывать. Теперь, оказывается, они - герои. Ребятишки с восхищением и завистью глядели на них, точно в первый раз видели.
Долинин тем временем, взяв под руку Терентьева, отвел его в сторону, к поросшему ракитовыми кустами овражку.
- Ну, какое ты там вранье заготовил, выкладывай, - сказал он оторопевшему начмилу, когда убедился, что их разговора никто не слышит. Будто бы я не знаю, что ты опять охотился. Что у тебя в сумке?
