- Вот и не получается из вас болтун!
- Никаких причин для смеха, Яков Филиппович, я не вижу. Когда чувствуешь свое бессилие, все уже становится безразличным... Что же это вы делаете? - Она вдруг бросилась в сторону подъезжавших повозок. - Смотрите, сколько подавили колесами! Матери ваши целое лето спин не разгибали, чтобы вырастить, а вам все нипочем. Лихачи какие нашлись! Едут, что по булыжнику.
Сидевшие на возу ребятишки принялись отчаянно дергать вожжами, чтобы отъехать от вороха, но лошадь заупрямилась и, строптиво перебирая ногами, с хрустом давила картофелины. Рассерженная, Маргарита Николаевна сама взялась наводить порядок. Долинин потихоньку ушел. У перевоза он встретил Бровкина с Козыревым, которые из танковой мастерской тащили заново отшлифованный коленчатый вал.
- Товарищ секретарь! - окликнул Козырев, спуская о плеча свою ношу и ставя ее вертикально на береговой песок. - Разрешите обратиться? Метод, каким производится эта погрузка, - он указал в сторону бегающих по мосткам женщин с корзинами, - применялся, как мы с Василием Егоровичем думаем, еще задолго
до строительства египетских пирамид.
- Книг он начитался, - объяснил Долинину Бровкин. - Завихрение мозгов. Я вам проще объясню, товарищ Долинин. Взять, к примеру, да и устроить рештачок, желоб такой, из досок. Берег крутой, с него картошка сама пойдет в баржу, самотеком. Две
бабы сверху сыплют, а две в барже разравнивают.
- А их и два и три можно установить, - вмешался Козырев. - По трем рештакам шесть тонн в час пропустишь с песнями.
Долинин задумался.
- Идея! - сказал он. - А вы можете это устроить?
- Да у нас дел и так хватает...
- Ничего, на несколько часов отнимем вас у Цымбала. Идите к председателю колхоза. Вон она распоряжается там, возле подвод. Скажите, что я приказал устроить желоб, а вы примите техническое руководство этой работой.
- Есть, товарищ секретарь, сделаем. Только валик вот отнесем.
Наутро Долинин из райкомовского окошка уже разглядывал в бинокль, как на колхозном берегу заработали рештаки. Картошка потоками шла в баржу. Баржа, наполненная почти до бортов, тяжело осела в воду. Но Долинин помнил о том, что морковь еще в поле, что поспевает капуста, и снял трубку телефона, чтобы заказать срочный разговор с Ленинградом. Район нуждался в помощи ленинградцев.
И помощь пришла. На нескольких полуторках приехали работницы с табачной фабрики. Женщины радовались всему: и реке, и травке, и скворцам, собравшимся к отлету на юг, и особенно радовались кошкам. Кошки вымерли зимой в Ленинграде, и теперь они были там большой редкостью. При виде пробиравшихся по огородам разномастных охотниц за мышами приезжие восторженно кричали: "Ой, девушки, киса идет!"
С утра до вечера табачницы грузили морковь, по вечерам пекли в костре картошку. Работали хорошо, дружно. Глядя на их быстрые руки, ловко срубавшие большими ножами тяжелые кочаны капусты, Маргарита Николаевна воспрянула духом.
Руководила приезжими худенькая белолицая женщина. Ее звали Зиной, и Маргарита Николаевна с ней подружилась. Было в их натурах что-то общее, сближающее. У Зины без вести пропал на фронте муж, инженер. Но горе ее не сломило. Всегда спокойная, сдержанная, она и посмеяться любила и пошутить; даже еще подруг своих ободряла.
"Мне бы такой быть, твердой и спокойной", - думала, глядя на нее, Маргарита Николаевна, не замечая того, что уже и сама-то давно не похожа на ту больную женщину, какой нашел ее в подземелье Исаакия Долинин, и что ее запоздалое чувство к Цымбалу сделало то, чего не в силах были бы сделать все лучшие врачи мира: сгладили остроту боли от перенесенных зимой утрат, выведи молодую женщину из состояния тяжелого душевного шока.
Вдвоем с Зиной они нередко сиживали в светлой комнатке Маргариты Николаевны и мирно беседовали.
- Мы очень похожи! - воскликнула однажды Зина и тут же, робко, точно считая это тягчайшей своей виной перед Маргаритой Николаевной, добавила: Только я ведь не совсем одинока... Дети, мама...
"Но разве дети и мать могут заменить любимого и любящего человека? ответила ей мысленно Маргарита Николаевна. - Все равно ты, как и я, одинока". Было в сознании этого какое-то нерадостное, упрямое утешение: дескать, не я одна, нас таких много, и все же мы живем, мы работаем, мы не сдаемся, ни в чем не уступаем друг перед другом.
От таких мыслей хрупкая бледная ленинградка становилась для Маргариты Николаевны еще ближе, еще понятнее, и, когда спустя неделю табачницы собрались уезжать, Маргарита Николаевна провожала Зину как самого дорогого человека, звала гостить, напекла каких-то лепешек ее детишкам и даже всплакнула по-бабьи у нее на плече.
Ленинградки уже расселись по машинам, когда прибежала раскрасневшаяся Варенька.
- Девушки, девушки! - кричала она. - Подарок вам, подарок! Для всей фабрики!
И высоко поднимала лохматого серого кота. Подарок вызвал страшный шум, и из машины неслись крики: "Сюда! Нет, сюда! К нам!"
Варенька отдала кота Зине, но кот сразу же ободрал той руки и вырвался, его едва поймали вертевшиеся вокруг ребятишки и водворили в кабину между шофером и престарелой работницей.
Машины ушли, но еще долго колхозницы вместе с Маргаритой Николаевной стояли среди пыльной дороги и смотрели им вслед.
Трактористы полукругом выстроились возле трактора, на закопченном капоте которого белой краской была выведена жирная семерка. За рулем трактора восседал Миша Касаткин, а его напарник, Костя Ящиков, навалившись животом, лежал на крыле над колесом. Машина только что остановилась, за плугом влажно блестели пласты плотного суглинка.
- Достигнув этого места, - говорил Цымбал, проводя носком сапога черту перед радиатором машины, - трактор номер семь, а это значит и его водители выполнили сезонную норму выработки. Почему так получилось? Потому что Касаткин и Ящиков внимательнее других занимались мотором, вникали в технику. Если у каждого из вас, заглянув в книгу учета, мы насчитываем за весну и лето по десятку-полтора аварий, то у Касаткина и Ящикова всего две аварии, да и те были быстренько ликвидированы самими ребятами, тут же, в борозде. Трактористы эти - Касаткин и Ящиков - всем пример!
